Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде
– Не понимаю…
– Мой вид, – терпеливо пояснил доктор Хэссоп, – развивался более миллиона лет. Он питался личинками и жуками, зернами и кореньями, мясом и рыбой, он испытывал голод и жажду. Руки и мозг, способные изменять мир, сделали нас людьми, но эти же руки и мозг постепенно отняли у нас наше же истинное дело. Символ сегодняшней жизни – машина. Вся наша жизнь отдана на откуп машинам. А ведь люди моего вида участвовали в создании так называемой культуры непосредственно. Каменотес, ремесленник, ученый… А вот ваш вид, Эл, кажется, навсегда утратил связь между собой и вещами. Вещи вам выдает машина, которую вы замечаете лишь тогда, когда она останавливается. Цветение яблони или восход солнца над океаном оставляют вас равнодушными. Люди, подобные мне, знали истинный вкус хлеба и соли. Они умели любоваться цветком, восходом или прибоем. Они не знали точно, что именно связывает их с цветущим деревом, но они чувствовали, догадывались – такая связь есть… А вы, Эл… Вы едите химию, пьете и дышите химией. Жизнь для вас сосредоточивается в дансинге или в кино. Ваши фрукты давно утратили естественный вкус, а ведь когда-то они были такими же шедеврами природы, как мозг Шекспира и Леонардо. Вы – другие. Не умея воссоздать даже самого крошечного моллюска, вы научились разрушать целые миры.
– У нас были учителя, – хмыкнул я. – Вы же не принимаете меня за идиота?
– Нет, ты не идиот. К твоему счастью, жизнь твоих родителей текла ровно, щитовидная железа у тебя в порядке, организм в меру напитан йодом, эндокринные железы функционируют тоже нормально. Я военный врач, можешь мне верить. Ты получил совершенный организм, я не первый год слежу за его состоянием. Твоя кожа к тому же не пигментирована до черноты, и адисонова болезнь тебя минула. Ты совершенно нормален, Эл, но нормален не в нашем смысле…
Он хотел продолжать, но я в бешенстве ударил кулаком по воде:
– Замолчите!
– Ладно, – сказал он и, замолчав, медленно допил кофе.
9
Не в пример доктору Хэссопу, шеф кинулся ко мне чуть ли не с объятиями:
– Эл! Это было самое короткое твое дело! И какой эффект!
Я не знал, о каком эффекте он говорит. О двух выведенных из строя машинах Парка?
Я потребовал усилитель.
Они переглянулись. Я был для них победителем. Они готовы были выполнить любое мое условие.
Ничего не объясняя, я подключил к усилителю вмонтированное в кольцо записывающее устройство Джека Берримена.
Мы наклонились над усилителем.
Странный шорох… Джек полз?.. Стон… Он был ранен?..
Мы вздрогнули от грохота выстрела. Судя по звуку, стрелял сам Джек. А еще дыхание загнанного, вконец отчаявшегося человека. И снова выстрел. Вопль!
Нечеловеческий, мертвящий вопль!
Шеф, морщась, потянулся к настройке, но я жестом остановил его руку. Вопль был страшен, в нем действительно не осталось ничего человеческого, но ведь это вопил Джек Берримен, величайший из профессионалов.
– Господи! Господи! Господи! Господи! – вопил Джек униженно и страшно. – Господи! Господи! Господи! Господи! – вопил он униженно, без надежды.
И пока пленка не кончилась, мы так и слышали его постепенно стихающий, переходящий в шепот вопль:
– Господи! Господи! Господи! Господи!
Доктор Хэссоп потрясенно поднял на меня глаза, но шеф уже пришел в себя. Он сунул мне вечное перо и бумагу:
– Пиши.
Я взглянул на шефа и усмехнулся. Он даже не спросил, что случилось с Джеком.
Но этой усмешкой я и ограничился.
Сел за стол, положил перед собой лист бумаги.
О чем мне писать?
О страхе?
До меня, наконец, дошло: мы, сотрудники Консультации, годами тренирующие свои мозги и тело, мы, хозяева положения, постоянно, всегда и всего боимся.
Газеты то с удовольствием, то с тревогой и всегда без иронии рассказывают своим подписчикам об устройствах, превращающих любую энергетическую цепь в источник информации; эти же газеты с удовольствием описывают тайное, почти абсолютное и всегда устаревшее оружие для тайной войны – и все же мы, тайные владельцы и основные пользователи этого оружия, всегда и всего боимся.
Черт побери! За мизерную сумму вы можете купить миниатюрное записывающее устройство, которое тут же самоуничтожится, если вдруг не вы, а кто-то другой решит воспользоваться вашими записями. Батарей ему не надо, его питает рассеянная в воздухе энергия радиоволн.
Тайная, жестокая, нескончаемая война, объявленная нами самим себе.
Общество, лишенное частной жизни.
А когда люди перестают верить во всех и вся, разве это не конец?
Я отложил перо.
– Я вступил в контакт с людьми Фила Номмена, – сообщил я шефу.
– Знаю, – ответил он терпеливо. – Пиши.
– Мне нельзя оставаться в городе. Меня все равно найдут.
– Тебе и не надо оставаться в городе, тем более, что вся необходимая документация уже в наших руках.
– Но я не добыл никакой документации.
– А тебе и не надо было ее искать. Этим занималась Джой. Ты был ее прикрытием. И то, что ты сделал, это по силам только тебе, Эл!
Джой… Этим занималась Джой…
Еще один обман. Что ж, тем лучше.
Я подвел краткий счет: первым пал Берримен, вторым Формен, затем тот охранник, стоявший перед сейфом, двоих я оставил в юрских болотах… Несомненно, надо было приплюсовать сюда дежурного с электронного поста и погибших на шоссе водителей… И все это, чтобы отвлечь внимание от Джой…
«Сделай мне больно…»
Ей это удалось.
Я быстро и коротко набросал на бумаге суть действий. Всего-то на пол-листа и… на десяток человеческих жизней.
– Кто говорил с вами по телефону, когда перед началом акции я сидел у вас в разборном кабинете?
– Ты, Эл! – Шеф все еще не отошел от восторга. – Ты замкнул петлю времени. Разве мой тон тогда не придал тебе уверенности?
Я усмехнулся:
– Наверное. Но что вы будете делать с добытой Джой документацией? Ее же нельзя использовать. Фирма «Трэвел» этого не простит.
– Правильно мыслишь. Но именно переговорами с фирмой «Трэвел» мы теперь и займемся. Кронер-младший обещал прыгнуть выше себя.
Он засмеялся:
– Но выше тебя, Эл, никому не прыгнуть.
Он двумя пальцами залез в карман и извлек авиабилет:
– Ближайшим бортом ты улетишь в Европу.
– Что мне там делать?
– Отдыхать! – Он сказал это, как приказал. – Только отдыхать! Лежать на песке, смотреть в небо, вспоминать… Нам ведь всегда есть что вспомнить, правда?
Я промолчал. Но билет у шефа уже забрал.
10
Пройдя паспортный контроль, я вышел в нейтралку. В нижнем баре уютно светились неяркие огни. Я сел в самый угол, бармен принес мне бокал ничем не разбавленного, очень крепкого сантори.
Отыскивая монету, я нащупал в кармане куртки, выданной мне доктором Хэссопом, что-то твердое.
Презент?
Нет.
Развернув мягкую папиросную бумагу, я увидел нежно-желтые, похожие на крошечные сердечки и тронутые первым увяданием листья гинкго, – через столько миллионов лет после своего появления на планете! – и крошечную машинально поднятую мной с песков юрского пляжа розоватую раковину. Прямо на раковине рукой доктора Хэссопа было мелко написано: «Астарта субморфоза – пластинчатожаберное мелких юрских морей».
Когда он успел это определить?
Я бросил презент доктора Хэссопа в урну.
Лист гинкго прилип к потной ладони. Я брезгливо сдул его, и он, вращаясь, тоже полетел в урну.
И вдруг, будто испугавшись чего-то, я бросился к выходу. Тоска, отчаяние и ненависть ко всему живому раздирали мне сердце так, что я далеко не сразу заметил двух хмурых коренастых парней, медленно поднимавшихся за мной на борт ревущего «Боинга»…
