Андрей Чернецов - Чародей на том свете
Успокоившись, шерстистый гигант одним глазом посматривал за тем, как ящик раздора устанавливают в специально выделенном помещении рядом с директорским кабинетом. Второй глаз вожака был зорко устремлен на отиравшуюся поблизости Нефернефрурэ. Вот егоза-то! Так и норовит в какую-нибудь шкоду влезть. Пора бы и остепениться. Не такая уж и маленькая. Два с половиной года. Уже с пол-отцовского роста вымахала, а все резвится, точно новорожденный мамонтенок-несмышленыш. «Отойди от окна!» — тихонько протрубил Тутмос и потянул дочку за хвостик.
Егоза так и послушалась. Прилипла к распахнутым створкам и ни с места.
Вожак побурчал, побурчал, но больше для порядка. Ему и самому было любопытно, из-за чего это директор повысил на него голос.
Рабочие споро распаковали ящик, открыв нечто, запакованное в полиэтиленовую пленку. Тогда к непонятному предмету подошел смуглый человечек, приехавший вместе с академиком, и начал деловито снимать упаковку. Сбросив ее на пол, человечек явил заинтересованным людям и мамонтам странную скульптурную композицию: человек с головой собаки склонился над столом, на котором лежало спеленатое человеческое тело.
Смуглый что-то там подкрутил, чем-то клацнул, и Псоголовый… ожил. Сначала распрямился во весь рост, гордо расправив плечи. Повертев мордой туда-сюда, он раскрыл пасть и выдал набор непонятной тарабарщины. Впрочем, непонятной не для всех.
Услышав произнесенное Псоголовым, Бакалов-Синицкий довольно захохотал.
«Это он поинтересовался, чего все на него таращатся», — пояснил академик остальным.
Удивительное существо, которого, как уже догадалась Фрося, звали Анубис (изображения этого Псоголового в большом количестве и в разных видах присутствовали в кабинете директора), снова склонилось над спеленатым и принялось что-то там поправлять и манипулировать. Взяв в руки причудливо изогнутую железку, Псоголовый поднес ее ко рту мумии (Нефернефрурэ таки вспомнила, как это называется) и стал напевать себе под нос заунывную песенку на том же непонятном языке.
«Обряд отверзания уст», — прокомментировал Дмитрий Андреевич.
Поколдовав так немного, Анубис вновь принял первоначальную позу и замер.
Зрители, кто мог, захлопали в ладоши, а те, у кого не было рук, затрубили в хоботы. Причем Тутмос Великий до того переусердствовал, что во всем здании офиса жалобно зазвенели оконные стекла. Одно из них не выдержав, лопнуло.
Одна Фрося не примкнула к общему восторгу. Не понравился ей этот Псоголовый. Что-то враждебное, чужое чувствовалось в нем. А что, она и сама не могла толком объяснить.
«Надо будет проверить», — решила про себя.
И проверила. Не далее как сегодня утром.
Окно в нужное помещение словно по заказу было отворено настежь. Фрося протянула в него свой длинный хобот и для начала обнюхала Псоголового и его жертву. Пахло просто отвратительно!
Интересно, как люди делают, чтобы все это заработало?
Мамонтиха попыталась просунуть голову в окно, чтоб получше рассмотреть фигуры. Рама жалобно затрещала, но выдержала. Хорошо, что академик приказал сделать в офисе такие большие окна. Как будто знал, что найдется немало любопытных глаз, желающих понаблюдать за работой ученых.
Тычась хоботом то в Псоголового, то в мумию, неутомимая исследовательница случайно-таки запустила механизм. Анубис сделал резкое движение и чуть не выбил Фросе глаз. Она испуганно дернулась и при этом невзначай… зацепила дурно пахнущее существо своим бивнем.
Внутри Псоголового жалобно звякнуло. Он издал булькающую фразу на своем маловразумительном наречии, вздрогнул всем телом и, согнувшись пополам, затих. Фрося хотела распрямить его, но не рассчитала силы и сделала только хуже. Фигура Анубиса и вовсе распалась на две части. Прямо в поясе. В хоботе мамонтихи осталась зажатой верхняя часть, с головой и руками.
Перепугавшись, Нефернефрурэ шарахнулась прочь от поврежденной игрушки.
«Ну, что теперь будет?» — представила проказница и зажмурилась от страха.
Механический Анубис был гордостью академика Бакалова-Синицкого. Всех уважаемых гостей он первым делом тащил в соседствующую с его кабинетом комнату, а уж затем вел показывать питомник.
Каким Дмитрий Андреевич бывал в гневе, Фросе уже приходилось видеть. Бр-р! Зрелище не из приятных.
Особенно запомнился тот случай с бывшим замдиректора Головатым. Академик прознал, что его правая рука продает на сторону документацию и опытный материал. И кому?! Даже не европейцам, которые уже седьмой год шпионят за СЦВДВ, безнадежно пытаясь возродить мамонтов у себя в Лапландии. Японцам! Их Курильскому НИИ реликтовых животных. Мало им отобранных островов, так они еще их русскими мамонтами заселить желают! Дудки!
Подобного предательства Бакалов-Синицкий потерпеть не мог.
Как он кричал, как он топал ногами. Какие слова извергал на отступника!.
Тутмос Великий даже велел своим сородичам захлопнуть поплотнее уши. А дочку и вовсе прогнал в самый дальний слоновник.
Теперешнее происшествие, конечно, не тому чета. Но все равно бури не миновать. А Фрося не любит, когда на нее повышают голос.
Вот и решила она уйти куда глаза глядят. Пока скандал не замнется.
Глаза же ее уже давно глядели туда, за Старые Сосны. Где заканчивались пастбища их заповедника. Что там да как? Разве не любопытно?
И пусть родители говорят, что подобное путешествие «чревато опасностями» из-за каких-то браконьеров, которые «в последние полгода заметно активизировали свои действия» (вот ведь какие замысловатые выражения придумали эти взрослые). Да и подружка Вероника, дочь Бакалова-Синицкого, не советовала ей отправляться в «большой мир» без надежного спутника. А где его, надежного-то, здесь отыщешь? Ее сверстник Синухет ни за какие коврижки с морковками не желает составить Фросе компанию.
Ну и ладно. Сама справится. Чай не маленькая. Не зря же ей отец все время твердит об этом.
Раньше она думала, что сразу за Старыми Соснами находится если не край света, то уж точно Великая Пустошь. Где ничего не растет, даже трава.
А выяснилось, что это совсем не так.
Миновав три самых древних дерева, таких высоченных, что даже ее папа, Тутмос Великий, не дотянулся бы до их верхушек кончиком хобота, Фрося обнаружила молодой лесок. Причем не хвойный, как вокруг их заповедника, а лиственный.
Здешние деревья оказались значительно ниже тех, что остались у нее за спиной. И ощипывать их было намного приятнее.
Протянешь хобот, подцепишь пучок сочной зеленой листвы — и в рот. Объедение! Не то что эти комбикорма да сбалансированное питание.
А еще встречались всякие корешки, грибы и ягоды. Конечно же Нефернефрурэ была благоразумной девочкой и не ела все, что под ноги попадалось.
«Мамонты — это ведь не свиньи какие-нибудь, а животные с высшей нервной деятельностью», — с гордостью вспомнила она фразу, которую любил повторять главный зоотехник, наблюдая за кормлением обитателей питомника, процессом необычайной важности и сложности. Тут что не по науке рассчитаешь, и пропали десятилетия напряженного труда экзобиологов. Мамонты перестанут расти, нормально развиваться и размножаться.
Фрося прекрасно знала, что есть вредные растения, которые ну совершенно нельзя употреблять в пищу.
Вот хотя бы эти черные ягодки. Такие крупные и аппетитные на вид. Но съешь их, и расстройство желудка тебе обеспечено. А вон от тех может и чего похуже приключиться. Хотя, признаться, пахнут оба-алденно!
«Нет! Мимо, мимо-о!» — скомандовала себе она.
Нужно быть благоразумной. Едва выйти в большой свет — и тут же влипнуть в неприятности? Как будет злорадствовать вреднюга Синухет. Не доставим ему такой радости.
А это что такое? Оранжевое, продолговатое. Дух как будто бы знакомый, но смутно-смутно.
Нет! Не может быть!
Неужели… морковка?!
Такая экзотика и здесь. Притом в тако-ом количестве. Целая гора, не меньше. Что же это за разиня ее тут рассыпал?
Фрося повертела головой. Поблизости никого не было.
Наверное, это высыпалось из того грузовика, который недавно привозил на базу продукты.
Вот ротозеи. Даже не заметили. Что ж, сами виноваты. Как говорится, что с возу упало, то нам в рот попало.
И мамонтиха стала сосредоточенно поедать редкий продукт.
Шажок, другой.
Внезапно земля расступилась у нее под ногами, и Нефернефрурэ полетела вниз.
«Ну вот, — пронеслось у нее в мозгу.
Нестерпимо болела голова. Прямо раскалывалась.
Как с хорошего перепоя.
Сет их побери, эти перемещения в Дуате. Отвык, наверное, забыл, каково это бывает. И делал вроде бы все правильно. А вот не сработало. Точнее, сработало, но не так, как хотелось бы. Словно кто-то поставил барьер. Или даже ловушку, капкан.
«Капкан на волка», — невесело осклабился.
Знать бы еще, кто охотник.
За все то время, пока он пребывал в этом чужом и малопонятном для него мире, Упуат ни разу не почувствовал постороннего внимания к своей персоне. Однажды, правда, ему что-то померещилось. Это в тот распроклятый день, когда он напугал очкастую собачницу.
