Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет
В Казанской церкви правил службу знакомый священник отец Николай, человек в высшей степени достойный, и я поделился с ним радостью обладания имеющейся у меня святыни. Батюшка изъявил желание взглянуть на Богородицу. Я дал согласие, и он явился с парой казаков на свидание с донской Заступницей. Войдя в дом, гости обомлели, почтенного возраста казаки, при портупеях и лампасах, грохнулись на колени и возликовали, как малые дети, батюшка в восторге уронил слезу. После этого визита моя жизнь утратила покой. Казаки принялись "доставать" со всех сторон, любыми путями вознамерились заполучить святыню – просили, увещевали, сулили деньги, грозили судом Божьим и так далее. Я, разумеется, и сам понимал, что подобное духовное сокровище не может и не должно принадлежать одному человеку, но расстаться с Покровом было выше моих сил. Надо хорошо представлять, какое это счастье, какая радость и утешение – видеть перед собой каждую минуту священный образ высочайшего духовного достоинства.
Между тем обстоятельства складывались таким образом, что мне предстояло уезжать обратно в Киев. Увозить явление Богородицы из-под стен казачьего храма представлялось делом сомнительным, что-то внутренне подсказывало о недопустимости подобного шага, и я принял сложное для себя решение – расстаться с Покровом. За день до отъезда пришел к отцу Николаю и сообщил о своем намерении передать образ в храм. Батюшка ответил, что с великой радостью примет подношение, вот только хорошо бы устроить крестный ход, вынести икону из моего дома с певчими, со всем церковным церемониалом. Я же был непреклонен – икону следует брать сейчас же и без всякой помпы. Священник прихватил с собой бархатную скатерку, и мы отправились за Богородицей. Было делом одной секунды снять со стены образ, завернуть в скатерку, и, я даже глазом не успел сморгнуть, как батюшка был таков.
Когда я затворил за отцом Николаем дверь и вошел в свою комнату, где в святом углу, среди домашних икон зияло огромное пустое место, передо мною померк свет Божий. Потеря оказалась настолько кричащей и невосполнимой, что в эту минуту я возненавидел себя, отца Николая, казаков, богомольных старух, одним словом всех, кто имел отношение к Казанской церкви. Чего только не передумал в отчаянии. Когда домой пришла жена и обнаружила утрату, она молча посмотрела на меня, как смотрят на мерзавцев, подлецов или идиотов. Ночь я, конечно, не спал, маялся, как в судный день.
Утром, перед дальней дорогой, мы с женой поплелись в церковь, чтобы напоследок взглянуть на бывшую нашу икону. Шли, надо полагать, ровно, как на Голгофу. Что вам сказать, я увидел Покров Пресвятой Богородицы и не поверил своим глазам. Воистину произошло чудотворное преображение. Богородица лучилась неописуемо живым светом, торжествовала всем своим божественным естеством. Казалось, переночевав в церкви, осуществилась самая заветная ее мечта. Господи, сказал я себе, ну кем же надо быть, чтобы не видеть и не понимать, что это наверняка один из самых благостных дней в моей жизни. И как же можно было жалеть и сокрушаться, что моя любимая икона перестала, наконец, скитаться по свету и оказалась в единственно благоприятном для себя окружении.
Позже, по зрелом размышлении, я, в который раз для себя убедился, что подлинное произведение искусства неудержимо в изъявлении собственной воли. Ведь во всей этой истории, я оказался всего лишь инструментом, с помощью которого Богородица преодолела путь от антикварного магазина к донскому казачеству. И молю Господа, что у меня достало ума, а быть может еще чего, чтобы не стать поперек воли священного образа и не попасть под его негодующее око.
Впрочем, был в моей жизни случай, когда пришлось на собственной шкуре по полной программе отведать грозную силу настоящего раритета.
Однажды в Киеве ко мне обратился, через общих знакомых, солидный мужчина с предложением купить у него старинную ценную скрипку. Мы созвонились и я, проявив уважение к возрасту, поехал за инструментом лично. Хозяин принял весьма любезно, продемонстрировал действительно интересную скрипку и пригласил отведать английского чаю.
Надо отметить, что квартира, в которой меня принимали, была тесно заставлена какими-то несуразными вещами, не имеющими друг к другу никакого отношения. Складывалось впечатление, что это не жилая квартира, а барахолочный развал. Вещей было неестественно много, все старые, собранные без элементарной логики и, в целом, не коллекционные. Тем не менее, ощущение интриги не на секунду не оставляло меня. Пока хозяин тарахтел на кухне чашками, я, под разными предлогами, перемещался с хозяйкой по квартире, в надежде обнаружить нечто любопытное, щекотавшее мой навостренный нюх. Однако, ничего достойного внимания серьезного собирателя на глаза не попадалось. В кухню я явился практически в безнадежном настроении. В самом деле, на какой раритет можно всерьез рассчитывать в наших совковых кухнях?
И вот – век живи, век учись. Именно в кухне, под потолком, на крыше старинного буфета стоял предмет, который оказался самой крупной моей антикварной добычей. И только ли моей? Понимание истинной ценности этой вещи пришло не сразу, потому что ни о чем подобном я никогда не знал, нигде не читал, ни от кого не слышал. Перед моим взором предстал довольно внушительных размеров, сложной, я бы сказал, паукообразной конструкции старинный керамический сосуд, не имеющий аналогового определения в арсенале моих весьма обширных знаний в области антиквариата.
Представьте себе густо черного цвета керамическое изделие, центральная часть которого выполнена в форме правильного шара. В верхнем плане – сфера круто переходит в горловину, в нижнем – в подставку. Посередине центральной, шарообразной части сосуда изваяны четыре барельефные изображения, имеющие портретное сходство с представителями народов, живущих по разным сторонам света, относительно Киева. Если сосуд сориентировать по розе ветров, то на южной его стороне окажется изображение человека с ярко выраженными татарскими чертами лица. На северной стороне, соответственно, изображение человека с чертами представителей северных народов. На западной – представлена еврораса, и только на восточную сторону обращена какая-то фантастическая физиономия, в виде конской морды с петушиным гребнем. Кроме того, в верхней половине изделия размещены четыре мощные рукояти, протянутые от верхней горловины до середины сосуда между четырьмя барельефными изображениями. Рукояти выполнены таким образом, что они могут функционировать как музыкальные флейты. Если сосуд залить водой, поставить на огонь и плотно накрыть крышкой, то образующийся пар, по специально проделанным ходам, начнет продувать рукояти- флейты, в результате чего возникнет замысловатое музыкальное пение.
Обо всем этом я узнал позже, когда появилась возможность увидеть в деле чудесный сосуд. Любопытно, что поющие флейты музыкально точно интонированы по розе ветров. Каждая рукоять, обращенная на ту или иную сторону света, издает звук, отличающийся особыми тембральными окрасами, характерными именно для данной стороны. Но все это обнаружиться потом, а пока что я пил чай и смотрел на фантастический сосуд, как завороженный.
Было глупо скрывать свое любопытство, и я поинтересовался у хозяина, что это за предмет и откуда он у него? Вот какую удивительную историю поведал хозяин.
В послевоенные годы ему довелось работать учителем и преподавать пение в спецшколе, где набирались знаний и воспитывались дети высокого руководства. Между прочим, и дети Никиты Сергеевича Хрущева. Школа находилась неподалеку от Софиевского собора, напротив пожарной части, в помещении нынешнего посольства Узбекистана. После войны модным было организовывать при школах всевозможные собственные музеи, помню это и по своей луганской школе. Здесь же, в соответствии с исключительностью заведения, местный музей отличался особым размахом и эксклюзивностью.
Уж и не знаю, на счастье ли, на беду, рядом со спецшколой находился академический институт археологии, который принимал активное участие в жизни школы, и, разумеется, в подборе экспозиции музея для венценосных чад. Полагаю, если бы от директора института потребовалось вывесить в том школьном музее собственные яйца, ждать пришлось бы недолго. Услужить-то мы умеем, а уж в приснопамятные сталинские времена – святое дело. Сейчас невозможно установить, каким образом сосуд оказался в институте археологии, но в школьный музей он попал именно оттуда. Мне представляется, что война – это еще и миллионы кубометров изувеченной, искореженной земли. Вполне вероятно, что сосуд обнаружили где-нибудь на развороченных киевских улицах и, как подъемный материал, доставили в институт. Бог весть. Как бы там ни было, но руководство института отменно постаралось ублажить отпрысков вождей и отдало в музей экспонат, являющийся уникальной ценностью не только для отечественной культуры.
