Алексей Лютый - Рабин, он и в Африке Гут
– Победа! – ликующе завопил Навин, и этот вопль поддержали все. Действительно, победа.
– Сеня, надо бы это дело обмыть, – хитро прищурившись, проговорил Жомов. – Только не говори, что мы давно все вино на самогонку извели, а ее еще в прошлый раз допили. Я у тебя бурдючок припрятанный видел.
– Твои бы глаза да скотчем заклеить, – буркнул Рабинович, но вынужден был уступить. Знал, что Ваня от него сегодня точно не отстанет.
До самого позднего вечера в лагере переселенцев царило всеобщее веселье. Сыны израилевы вместе с дочерьми этого же типа вовсю праздновали победу. К удивлению Рабиновича, считавшего себя самым хитрым, спрятанный алкоголь оказался не только у него, а практически в каждой семье переселенцев. Сеню бы непременно хватил инфаркт оттого, сколько вина ему не удалось экспроприировать на нужды правительства, если бы переселенцы, отдавая должное заслугам ментов перед их народом, не стали вереницей таскаться в штабные шатры и приносить с собой вино, поднимая тосты за «великих чужестранных воителей». Сеня пил далеко не с каждым, да и друзьям напарываться запретил, но принять в дар вино отказываться не собирался. В итоге, переселенцы, сами того не ведая, передали Рабиновичу не менее половины припрятанного ранее алкоголя. Эта акция самолюбие кинолога несколько удовлетворила, и к тому времени, когда в лагере все перепились, настроение у него было очень хорошим. Чего нельзя сказать о Попове. Андрюша был мрачен.
– Э-ех, мяса бы сейчас, – горестно вздохнул Попов, швырнув в стену шатра шариком манны. – Что это за праздник, когда приходится одной манной кашей самогонку закусывать?!
– А чего ты теряешься? – наивно поинтересовался Рабинович. – Иди вон верблюда сожри.
– А что, – встрепенулся криминалист. – Знающие люди говорят, что у них горбы особенно вкусные.
– Я тебе дам вкусные! – вмешался в разговор Ваня. – Даже не мечтай о верблюдах. Они все находятся на вооружении в войсках. Попробуй только хоть у одного кусок горба откусить, я тебя сразу под трибунал отдам за порчу казенного имущества!..
– Жмот ты, Жомов, – обиделся Андрей. – Уже больше евреем стал, чем сам Рабинович.
– А что, это идея! – словно конь ретивый, заржал Сеня. – Вань, давай, в натуре, тебе обрезание сделаем?
– Не-а, лучше Попову, – фыркнул омоновец. – У него все равно бабы нет, а нам весело будет.
– Да, пошли вы… крокодилам зубы дергать, – обиделся криминалист и вышел из палатки.
Ночь была удивительно теплой и ясной. Андрюша застыл на пороге и, глядя в небо, размечтался о еде. И привиделись Попову телячьи отбивные под луковым соусом, буженинка и тушеные кролики, караси в сметане и осетрина с белым вином, а затем целый поросенок, запеченный в духовке с яблоками. Попов сглотнул слюну и, продолжая глядеть вверх, на холодные звезды, с досады завопил во всю мощь:
– Хо-о-чу-у мя-а-а-са!
Именно в это время, на свою беду, высоко в небе над Поповым пролетала стая ни в чем не повинных перепелов. Для их хрупкой нервной системы безмерная тоска в голосе криминалиста оказалась нестерпимой пыткой, и перепела камнем бросились вниз. Утешить. Ну а тех птиц, которые на мгновение заколебались, стоит ли прыгать на песок с такой высоты, убедила ринуться вниз звуковая волна поповского соло.
– Блин, я вообще-то мяса просил, – возмутился Андрей и снова истошно заорал в небо. А оттуда вниз падали лишь одни перепела…
Глава 5
Больше всего меня утром удивил не толстый слой битой дичи, валявшейся поверх песка. Эту картину я еще ночью видел, когда выскочил посмотреть, чего это наш прожорливый криминалист так громко разорался. А вот чего я еще не видел никогда, так это чтобы у меня из-под носа люди с вещами исчезали, а я ничего об этом ни сном ни духом не ведал. Прямо-таки кошмар какой-то и несмываемое пятно позора на моей репутации. А как мне Рабиновичу в глаза посмотреть, когда он проснется и увидит, что его форменного кителя нет, фуражка исчезла, да и носками поблизости нигде не пахнет?!
Впрочем, не у него одного такая беда. Мои менты, хоть и продержались трезвыми, естественно, дольше любого переселенца, все-таки под утро свалились на ковры и заснули вповалку в нашей с Рабиновичем палатке. Уснуть-то уснули, а вот что с моими ментами будет, когда они проснутся, я предугадать не берусь, поскольку без кителей остались все – и Жомов, и Попов, и мой Сеня. А хозяин еще и более страшную потерю понес: вместе с вещами исчезла и Рахиль.
Нет, я еще могу понять, что кому-то кителя понадобились. Аборигенам на сувениры, например. Но кому эта су… девица потребовалась, я совершенно не представляю. А уж что я совсем не понимаю, так это то, как Рахиль мимо меня могли пронести?!. Она же не китель, молчать не будет, если ее кто-нибудь под мышку попытается засунуть… Ой, вот только этого не надо! Я не дурак и понимаю, что девица могла из палатки своим ходом уплюхать и без всякого принуждения со стороны. Но в стенах шатра дыр нет, подкопа также не наблюдается. Так что, получается, что она мимо меня через дверь прошла, а я и не почувствовал. Обидно!
Ладно бы какой-нибудь Жомов со мной так обошелся бы. Я бы понял и не устыдился. Все-таки Ваня у нас профессионал. А тут какая-то девица меня объегорила. А ведь я не пьяный был. Разве что перепелов слегка объелся, но это не значит, что можно из шатра святым духом испаряться. В общем, меня обманули, мне и выпутываться. Поэтому я, не теряя времени, отправился на поиски Рахили.
Не знаю, как у вас бывает, но те женщины, которые приходили к Рабиновичу, с вещами три, максимум, четыре операции обычно проделывали. Во-первых, снимали их с себя. В нашем случае такое исключено, потому что на Рахили милицейские кителя надеты не были. Во-вторых, Сенины дамочки вещи на себя потом опять надевали. Такой вариант я, конечно, не исключаю, но что-то сильно сомневаюсь, чтобы Рахиль с утра пораньше побежала проверять, пойдет ли ей в качестве подвенечного платья жомовская форма. В-третьих, подруги Рабиновича вещи иногда чинили. Причем чаще свои, чем чужие. А Сене разве что пуговицу там какую-нибудь пришьют или рукав со штаниной вечными узами свяжут. Этот вариант также в нашем случае маловероятен, поскольку никаких прорех, потерянных пуговиц и разбегающихся в разные стороны швов на Сенином кителе я не видел.
Оставался последний женский способ обращения с вещами, и лично мне он казался наиболее приемлемым для сегодняшнего случая. Дело в том, что иногда подруги Рабиновича, претендующие на постоянное место в распорядке его жизни, начинали заниматься странными делами. Они усыпляли Сенину бдительность ритмичными покачиваниями кровати, а затем одевались и шли искать по всему дому грязные вещи. Найдя их, накидывались на ни в чем не повинные тряпки с яростью перепуганных кошек и скармливали их стиральной машине. После чего умиротворенные дамы возвращались в постель, будили моего хозяина и начинали напрашиваться на похвалу. Я думаю, что Рахиль тоже пошла по этому же пути, вот только ей было проще, поскольку укачивать Рабиновича не пришлось. Его самогонка укачала… И все равно, ну не понимаю я, как эта девица мимо меня незамеченной проскользнула!
Если Рахиль действительно пошла стирать кители моих ментов, то найти ее будет проще простого. Дело в том, что в радиусе нескольких десятков километров от лагеря переселенцев источник питьевой воды был только один – с холма, на котором располагался штаб, вниз стекало несколько ручейков, образуя в ложбине довольно неприятного вида лужу. Согласитесь, что без масляных пятен на поверхности и стойкого запаха нечистот любой водоем кажется подозрительным. Этот был отвратительным еще и потому, что даже мне с моим плохим зрением удавалось самые мелкие камешки на дне рассмотреть.
Вот туда я отправился с первыми лучами солнца и не ошибся. Не успел я пройти и десятка метров в направлении озерца, как услышал, что кто-то на берегу завывает отвратительным голосом международный гимн неразделенной женской любви «За мои зеленые глаза называют все меня глазуньей…» Я удовлетворенно тявкнул и сбавил скорость. Ошибки быть не могло. На берегу небольшого водоема копошилась Рахиль, и, судя по яростному плеску воды, она действительно стирала.
Ну что же, подруга, теперь моя очередь!.. Я осторожно подкрался к краю ложбины и заглянул вниз. Девица была там одна и копошилась в воде. Что именно она делала, отсюда увидеть я не мог, поэтому решил спуститься вниз. Стараясь не шуметь, я преодолел спуск и застыл, как чумкой пораженный. Рахиль уже закончила стирку и развесила кители по кустам. Если эту часть милицейской формы я мог узнать легко, то из всех головных уборов более-менее прилично выглядела только Ванина кепка. Андрюшину и Сенину фуражки девица превратила в бесформенные блины, похожие скорее на бабушкин чепчик, чем на украшение милицейской головы. Сеня ее теперь убьет. А вдвойне самостийной прачке достанется за то, что она и записную книжку Рабиновича с полным собранием телефонов девиц тщательно постирала. Настолько тщательно, что на листах теперь лишь блеклые следы чернил остались. Рядом с нею на земле валялись прочие мелочи вроде часов и авторучек, но на них я уже не смотрел. С меня фуражки с блокнотом было вполне достаточно.
