Михаил Успенский - Приключения Жихаря (сборник)
пришлым. При Жупеле народ начал бедовать, многие пошли с сумой. Злодею это
не понравилось, потому что иноземные гости, послы и купцы, могли усомниться
в том, что Многоборское княжество сильно и богато, поэтому всех нищебродов
враз собрали в старый сарай якобы для совета, как дальше жить, да в том же
сарае и спалили, подперев двери бревном.
Нищий поднял голову в черном клобуке. Лицо у него было темное, морщинистое и такое древнее, словно прочие люди на свете оставались вечно каждый в своей поре, а он один старился за всех. Побирушка молча протянул руку с длинными цепкими и узловатыми пальцами.
– Эх, дедушка, – вздохнул Жихарь. – Что бы тебе осенью–то прийти? Уж тогда бы я тебя не обидел…
– Дай денежку, – тоненько сказал нищий. – А я тебе в промен дам добрый совет…
– Для меня и так тут целое княжество советов, – сказал богатырь. – И все, заметь, добрые: удавиться и тем себе руки опростать никто не подсказал. Ну да что с тобой поделаешь – на, более нету, чем богат…
И достал, не пожалел медного кружочка.
– Вот и спасибо, вот и молодец, по–княжески одарил, – молвил нищеброд, пряча милостыньку подальше. – А совет мой таков: возьми у самого богатого человека в городе денег под залог…
– Вот так совет! – горько усмехнулся богатырь. – Да я, если хочешь знать, и
сам–то весь, целиком, заложен и перезаложен…
– Весь, да не весь, – возразил побирушка. – Есть у тебя для заклада такое, чего никто на земле заложить еще не додумался.
– Это что же такое будет?
– А слава твоя – добрая и худая! Вот ее и заложи. Она дорого стоит.
Жихарь поднял голову к небу и стал раскидывать мыслями. В самом деле, ни о чем подобном он покуда не слышал: люди в крайности, бывало, закладывали не только себя, своих жен и детей, но и самое душу, а вот славу… Что ж, слава, как и деньги, дело наживное, а на свободе он себе скоро новую доспеет…
– Вряд ли нынешняя моя слава на большие деньги вытянет, – сказал он нищеброду, хотя говорить–то уже было некому: не сидел больше побирушка под бревнами, сгинул, словно испугался, что пожалеет Жихарь о своей щедрости да отберет денежку назад.
Стоило бы, конечно, потолковать с Окулом Вязовым Лбом – тот, несмотря на прозвище, весьма был рассудителен в трезвом виде. Но кузнец с утра отправился на болото выкапывать железные слитки, ржавевшие там с прошлой весны. Железо после болотного лежания при ковке становилось на диво гибким и прочным, поскольку всякая дрянь из него выходила вместе со ржавчиной.
Пришлось богатырю жить своим умом, и ум этот подсказал, что медлить не стоит, что скоро уже наступит Меженный день, самый длинный в году и самый подходящий для начала боевых действий; а после этого дня затеваться с долгим походом уже нечего.
Браться за топор кабальный работник уже не стал, зашагал обратно в кабак.
На постоялом дворе растянуты были веревки. На веревках проветривались и сушились дорогие, вышитые золотой канителью и жемчугом одежды Сочиняй–багатура – степной витязь тоже подзадержался при зеленом вине да и поиздержался. Только лошадей, верховую и заводную, да лук со стрелами, да саблю, да звонкий кельмандар о двух струнах Жихарь не позволил ему прогулять, памятуя о собственной тяжелой науке: посадил хмельного багатура верхом, укрепил для верности ремнем да стеганул как надо конька хворостиной. Стегать чужого коня среди воинов считается великим оскорблением, но багатур ничего не заметил, да ведь и не тот случай был, чтобы блюсти вежество.
Под веревками лежал на багатуровой же расшитой кошме румяный Бабура, ругался и воевал с блохами, в изобилии ту кошму населявшими, и приглядывал, чтобы прохожий человек не сковырнул жемчужину с шелкового кафтана либо не вытянул золотую канитель из богатых шаровар.
– Чего воротился, тунеядец, ненажора? – поприветствовал Бабура бесправного батрака и поймал очередную блоху. – Дело стоит, а ты гуляешь… Придется на тебя еще один начет сделать!
– Зови Невзора – дело есть, – хмуро сказал Жихарь.
– Недосуг княжнину управителю толковать с теребенью кабацкой, – поднял палец Бабура. – Мы государство крепим, внешними сношениями озабоченность выражаем… На свете живешь, а ничего не понимаешь!
– Я тебе от всей души помогу блох извести, – пообещал богатырь и поднял с земли черенок от лопаты. – Зови пустоглазого, блин поминальный, – дело денежное!
Бабура сообразил, что изводить вредных насекомых сейчас начнут прямо на нем, и поспешно вскочил на ноги. Жихарь поднял черенок.
– Бегу, бегу, – сказал Бабура. – С тобой, бирюком и отлюдником, уж и пошутить нельзя! Да пригляди за степняцкими портами – отвечать будешь!
– Отвечу, отвечу, – пообещал Жихарь. – Ты давай живой ногой, а то деньги пропадут.
Бабура был таков и вскоре вернулся с Невзором. Новоявленный управитель явился в долгополой шубе на выходных соболях и в высокой бобровой шапке, несмотря на жару. Рукава у шубы свисали чуть не до земли.
– Понятно, – сказал Невзор, хотя Жихарь еще и слова не вымолвил. – Продал пару десятков бревен на сторону, а теперь будешь орать, что не хватает…
– Выкупиться желаю из кабалы, – сказал богатырь и положил свое оружие на траву в знак дружелюбных намерений.
От такой наглости пустоглазый оторопел.
– Кого выкупиться? – закричал он. – Тебе такой разговор затевать надо самое
малое лет через двадцать!
Тут за плечом у Невзора возник давешний нищеброд и зашептал что–то управителю на ухо, и Невзор, дивное дело, не отшвырнул побирушку, а внимательно выслушал.
«Эк мне дедушка ворожит за единый медный грош!» – удивился про себя богатырь.
– Ну, пойдем ко мне потолкуем, – сказал пустоглазый совсем другим голосом.
Жихарь двинулся к кабаку, на ходу хотел поблагодарить нищего за содействие и посулить ему дополнительное вознаграждение, но нищий снова пропал – то ли от великой скромности, то ли от чего еще.
Невзор к тому времени надстроил кабак; поднялись в горницу, забитую множеством вещей, полученных бывшим кабатчиком от местных жителей и пришлых людей.
– Богатый заклад за себя даю, – сказал Жихарь, усаживаясь на табурет.
Невзор хмыкнул.
– И каков же заклад?
– Желаю заложить славу свою – добрую и худую! – торжественно сказал богатырь и подбоченился. – Разве мало?
Невзор призадумался, вынул из шубы свое счетное устройство и начал привычно
гонять костяшки по прутьям.
– Невелика твоя слава – что добрая, что худая, – сказал он.
– Да ты что! – взвился Жихарь. – Она у меня всесветная! Мои дела всякому в мире ведомы – и шаману дикому, и владыке великому! Я с утра, бывало, царство на меч брал, а к вечеру его же в кости проигрывал! Я одних царевен с принцессами освободил–избавил как бы не три сотни! От меня менты на чудесной завывающей повозке в страхе бежали! Меня сам Ваня Золотарев… Да что лишку говорить – обо мне целая книга составлена, хоть у княжны своей спроси…
(Помянул княжну – и сразу смутно стало на душе.)
– Тут и думать нечего, – продолжил богатырь. – Мне по всей Дикой Степи кумиров понаставили – правда, их каменными бабами кличут, но это по ошибке толмачей. Дело верное, не сомневайся, а новой славы я себе скоро добуду. Со славой и деньги придут, не задержатся, тогда заклад и выкуплю…
Ничего Невзор не ответил, только уставил пустые свои очи неведомо куда, а пальцы его все брякали да брякали костяшками, как будто жили сами по себе.
– Ин ладно, – сказал кабатчик после долгого молчания. – Договорились. Пиши расписку – я тебя научу, что писать. Только помни – возвращать все равно придется с лихвой, на старые долги новые падут – больше добывай золота, возами вези!
– Как не привезти! – обрадовался Жихарь. – Ты знай сундуки готовь! Неправильный я буду богатырь, коли допрежнюю славу не выкуплю и к новообретенной не прибавлю.
«Что–то слишком быстро он согласился, – подумал герой. – Не было бы подвоха. Или ему дедушка нищий чего внушил – пустоглазый вроде бы не в своей воле…»
Жихарь каждое сказанное для расписки Невзорово слово крутил в уме так и сяк
– вроде бы все обычно, как полагается, будто и не славу он закладывает, добрую и худую, а женино золотое обручье с самоцветами. Ну, лихва – само собой, куда кабатчику без лихвы, он же не благородный воитель… Не худо бы и свидетелей позвать, да ведь нынче все свидетели руку пустоглазого держать станут… Ладно, завалю его впоследствии золотом – пусть подавится. Главное дело – освободиться…
Богатырская рука и так была к перу непривычная, а тут пальцы и вовсе одеревенели, как и хотел он сообщить далекому побратиму. Припоминая начертания полузабытых знаков, Жихарь то и дело совал кончик пера в рот, отчего язык и губы почернели.
