Сергей Панарин - Флаг вам в руки!
– Что сделано, то сделано, любезнейший Якоб. На моем месте так поступил бы каждый. В мире еще много чудовищ, а значит, мне пора. Представьте себе, у нас – странствующих монстробоев – очень плотный график работы. Сегодня великан, завтра – дракон…
– Как?! – староста вскочил с места, опрокидывая стул. – Вы и о драконе знаете?!
Парень замолчал, слушая внутренний сигнал тревоги.
– Ка… какой дракон?.. – тихо спросил он.
– Ну, наш дракон… – немного растерянно ответил Якоб. – Свирепый. Трехголовый. Который каждый год прилетает за семнадцатилетней девственницей.
– А… зачем?
– Вам ли не знать? – всплеснул руками староста.
– Да-да, извините… – стушевался Коля, кляня себя за то, что не признался сразу в своем чудесном спасении от великана, а начал корчить из себя рыцаря.
– Значит, завтра на рассвете вы дадите ему бой, правда?..
Лавочкина посетила идея совместить приятное с полезным.
– А что будет, если у вас не окажется девственниц? – осторожно поинтересовался он.
– Поверьте, нам совершенно не приходило в голову проверять такой вариант ответа на драконьи требования. Особенно после его обещания спалить деревню, если мы ослушаемся.
– Конечно, не вариант, – поспешно закивал Коля. – Какие переговоры с террористами?
– Да, наша милая Эльза – не предмет для торга! – с энтузиазмом подхватил староста. – Я знал, что мы можем на вас рассчитывать! Ведь так?..
Якоб выжидающе смотрел на солдата.
– Да.
Голос рядового Лавочкина звучал обреченно.
«И сам погибну, и девчонку-красавицу погублю…»
Однако Якоб истолковал все по-своему, проникаясь к юному щуплому силачу еще большим уважением. Надо же, какая спокойная тихая решимость!
Допив эль, они вышли во двор. Вокруг стояла толпа: оказалось, селяне ждали итогов переговоров и не расходились. Когда Коля и Якоб появились на пороге, воцарилась напряженная тишина.
Староста степенно откашлялся.
– Жители Жмоттенхаузена! – крикнул он. – Николас, могучий победитель великанов, нас защитит! Завтра быть бою!
Толпа взорвалась радостными криками и аплодисментами. Коля неуклюже поклонился, чтобы спрятать глаза.
– А сейчас – праздник! – провозгласил Якоб.
В считанные минуты на площадь перед домом старосты снесли столы и скамьи. Гордый полковой стяг тоже не забыли, считая его личным штандартом доблестного рыцаря-самовольщика.
Наволокли эля, но с закуской было все же бедновато.
Удрученный Коля осмотрел голые столы: «Вот тебе и Жмоттенхаузен!» Вспомнил про флейту. Подозвал бойкого мальчонку лет семи:
– Знаешь, где я спал?
– Конечно!
– Принеси оттуда мою флейту.
Постреленок сбегал.
– Великий рыцарь еще и музыкант? – умилился староста.
– Нет, скорее, повар, – улыбнулся Лавочкин и принялся мучить флейту.
К концу выступления Коля подобрал мелодию песни «В лесу родилась елочка» и наколдовал штук сорок стандартных порций «цыпленок с хлебом и пивом».
Концерт увенчался полным триумфом. Люди радовались и чуду, и горячей пище, и тому, что уж такой-то чародей обязательно победит дракона.
Начался веселый сельский пир с песнями и танцами. Коля сидел грустный во главе стола и слушал игру местных музыкантов. Особенно парню понравилось звучание лютни. Сам Лавочкин страстно уважал гитару и кое-чего умел.
Любой паренек, росший в городе, способен при желании удивить публику если не виртуозным исполнением «Под небом голубым есть город золотой…», то хотя бы бренчащей песней «Колхозный панк».
По Колиным полупьяным наблюдениям, лютня мало отличалась от гитары.
Музыканты сделали перерыв (они тоже хотели пить и есть), солдат незаметно встал, взял лютню и отошел поближе к знамени. Примерно четверть часа он тыкался и мыкался, изучая строй и способы извлечь нужные аккорды, а потом, к собственному изумлению, довольно сносно заиграл песню о Стеньке Разине. Некоторое время спустя Коля почувствовал, что довольно долго играет в полной тишине, и обернулся.
На него смотрели десятки удивленных глаз. Лавочкин оборвал мелодию.
– Я так и знал, молодой господин еще и музыкант! – громко сказал староста. – Просим спеть! Просим спеть!
– Ни-ко-лас! Ни-ко-лас! – принялись скандировать селяне.
«Почему бы и нет?» – решил солдат.
Он пересел поближе к столу и заиграл вступление.
– Эту геройскую и одновременно грустную песню о славном полководце сложил мой народ, – громко отрекомендовал Коля историю о Разине и княжне.
А потом он запел. По мере того, как слова срывались с его уст, Лавочкин все больше и больше поражался содержанию. Если общий сюжет оставался в пределах известного, то место всем известного атамана занял совсем другой герой:
Из-за острова на стрежень, на простор речной волныВыплывают два драккара – острогрудые челны.На переднем Ганс Фирфлюгель, обнимаясь с фрау,сидит,Свадьбу новую справляет, сам веселый, паразит.
Позади их слышен ропот: «Нас на фрау променял,Только ночь с ней провожжался, сам наутро фрау стал».Этот ропот и насмешки слышит фюрер-атаман,И могучею рукою обнял фрау тонкий стан.
Алой кровью налилися Ганса буйного глаза.Брови черные сошлися, надвигается гроза.«Одер, Одер, милый Одер! Ты арийская река,Не видал ты, друг, подарка от германского сынка!»
Мощным взмахом поднимает он красавицу женуИ за борт ее бросает в набежавшую волну.«Что ж вы, братцы, приуныли? Эй ты, Дитрих,черт, пляши!Грянем песню удалую на помин ее души!..»
Голос у Коли Лавочкина был красивый, почти правильный, с трогательной хрипотцой. Парень сильно опасался за смысл спетого. Ведь, как он понял, особенности перевода превратили текст во что-то совершенно новое. Вопреки опасениям, песня потрясла сельчан до глубины души. Плакали даже мужчины. Многие женщины упали в обморок. Дети рыдали.
Коля встретился глазами с Эльзой. Девушка смотрела на Лавочкина, не мигая.
«Если я хоть что-нибудь понимаю в девушках, – подумал парень, – то эта конкретно в меня втюрилась.
Но завтра ее сожрет дракон.
А сначала прихлопнет его, как муху. И все же это будет только завтра!
Вжарив веселенькую «Пидманула-пидвела», которая, слава песенным богам, не исказилась, Коля вернул людям праздничное настроение. Теперь все ударились в пляс и смеялись. Доиграв, рыцарь и по совместительству бард раскланялся и передал лютню хозяину. Танцы продолжились.
Лавочкин пригласил Эльзу. Они долго плясали, потом решили прогуляться под звездами, затем посидеть на берегу реки, а что было после – не особо важно.
Важно другое – наутро дракону подсунули не девственницу.
Есть железный закон природы: если ночью мало спать, а, к примеру, пить эль, танцевать и гулять под звездами, то наутро чувствуешь себя прескверно.
Именно так ощущал себя Коля Лавочкин-Суперзвезда.
Люди настолько сильно верили в его победу, что никто и не поинтересовался, нужен ли ему меч. Растолкав героя, умыв, одев и опохмелив, староста и бабка Малеен вывели его на улицу, в предрассветные сумерки. Стоявшая у забора заспанная Эльза изо всех сил делала вид, что ничего не случилось.
Якоб вернулся в дом, вынес знамя и автомат.
– Удачи тебе, рыцарь Николас! – проникновенно произнесла Малеен.
Староста обнял Лавочкина.
– Куда идти-то? – мрачно поинтересовался Коля, поправляя флейту за пазухой.
Эльза взяла солдата под руку и повела за околицу, к реке. У реки их ждала утлая лодка и хмурый мужик-силач, который перевез их на другой берег. Берег был крутым, парень и девушка забрались, помогая друг другу, наверх и очутились на поле.
– Вот сюда он и прилетит, – шепотом сказала Эльза, потирая озябшие руки. – С первыми лучами солнца.
– Давай нырнем в реку и уплывем. Течение бодрое, унесет далеко, если не упираться, как ваш лодочник, – Коля махнул в сторону борющейся с потоком скорлупки.
– Обречь родных на гибель?! – не поверила своим ушам девушка. – Оставить их на лютую смерть?!
– Шучу, – буркнул солдат.
– А с другой стороны, я для них подкидыш-приемыш… А жить-то хочется… Закрой рот, Николас, я тоже шучу.
Парень воткнул знамя в землю. Залез в карман. Достал единственный патрон. В рожке автомата, разумеется, было пусто – караульщикам не выдавали боеприпасов на Пост Номер Один. Само оружие служило бутафорским свидетельством боевой мощи, кою так любил подчеркивать «папа».
– Эх, не попади я на Новый год в караул… – досадливо проговорил Коля.
Зарядил.
Сели, обнявшись, с Эльзой. Стали ждать первых лучей солнца.
Рассвело. Девушка устала считать лучи, а дракон все не появлялся.
«Авось, и не прилетит?» – подумал Лавочкин.
Ему почему-то вспомнились две поварихи, работавшие в полковой столовой. Звали их обеих Надеждами. Коля, помнится, как-то скаламбурил: «Надежды юношей питают».
Теперь же эта фраза стала злободневна в своем подлинном значении…
