Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

— Мирк?..

— Он под домашним арестом, чтоб ты знала. За убийство Кейлуса, которое, как выяснилось, совершила ты. А я ломаю голову, как бы разрешить эту неудобную ситуацию без вреда для Миракла. Но ты не помнишь, верно? — изучив муку в ее лице, Айрес удовлетворенно кивнула. — Вырезать целый особняк… такое нежный цветочек вроде тебя мог совершить разве что в умопомрачении. Что, чары, которыми тебя подняли, имеют побочные эффекты? Или ты все же сумела призвать тварь из Межгранья?

Ева отупело смотрела, как шевелятся ее губы. С трудом улавливая смысл того, что ей говорили, все еще отказываясь принимать этот смысл до конца.

— Почему? — спросила она, уцепившись за возможность не думать о том, о чем думать ей совершенно не хотелось. — Почему вы не пользуетесь возможностью покончить с конкурентом?

Она не надеялась всерьез, что Айрес ответит. В конце концов, та в свою очередь задала ей немало вопросов, на которые не получила ответов. Пусть даже в большинстве случаев ответов у Евы не было.

Но, возможно, Айрес поняла это достаточно ясно, чтобы ничего от нее не ждать.

— Не собираюсь делать из него мученика. Мученика в свою очередь легко сделать символом восстания, а помимо Мирка на роль нового владыки Керфи найдется немало претендентов. — Королева пояснила это с той же интонацией, с какой часто говорил Герберт: утомленная интонация взрослого, растолковывающего нечто очевидное неразумному ребенку. — Оковы страха держат народное возмущение в узде, лишь пока давление на эти оковы не слишком высоко. То, что назревает сейчас — лавина, готовая сойти с гор. Оно не связано с жизнью и судьбой конкретного человека. Его смерть скорее станет тем, что поможет этой лавине сорваться вниз, нежели тем, что ее удержит. — Неторопливо встав, Айрес шагнула к ней; камень гулко пел под ее каблуками. — Быть королевой, девочка, значит не просто сидеть на троне. Не просто устранять всех, кто тебе неугоден. Это значит понимать, кого можно устранить без вреда для системы, а с кем потеряешь больше, чем приобретешь. И люди — не овцы, которые покорно поверят в любую байку: лишь в очень убедительную. Байка «благородный Миракл Тибель устроил резню в особняке родного дяди» к таковым не относится.

Прав был Герберт, отстраненно думала Ева, глядя на колени королевы, приближающиеся к ней. Народная любовь предоставляет тебе немаловажные привилегии. Бетховена, несмотря на все высказывания в адрес властей, тоже не мог тронуть император… хотя Бетховен не был ни настоящим революционером (разве что в музыке), ни претендентом на трон.

Впрочем, то, что Мирк таковым являлся, делало ситуацию еще сложнее.

Какой бы благовидной ни была причина, сложить два и два, что двигало Айрес тирин Тибель в вопросе его устранения, людям труда не составит. Самым простым людям. Самым недалеким — каковых большинство в любом мире.

— Вскоре баланс сил изменится. Вскоре он уже не будет представлять угрозы. А пока мне куда удобнее противостоять Мирку, чем кому-либо другому. — Присев прямо перед ней, одним коленом коснувшись сухого камня на полу, королева небрежно сложила руки на другом. — Я знаю его. Знаю его образ мыслей. Знаю, что он не сделает решающий шаг, пока не будет уверен, что переворот пройдет с минимальным количеством жертв. При текущем раскладе, к несчастью, жертв будет много… хотя твое появление, полагаю, могло бы серьезно изменить ситуацию. Но все сложилось так, как сложилось. — Темные глаза королевы — цвета обесцвеченных, выбуренных временем розовых лепестков — впивались в Евины зрачки, препарировали душу, путали мысли. — Он дарит людям надежду. Надежда помогает им мириться с тем, с чем в ином случае мириться многие не стали бы. Отними у человека надежду — он обратится в неконтролируемого загнанного зверя. Оставь ему надежду, позволь лелеять до той поры, пока тебе это выгодно — и получишь рычаг управления.

— Так же, как сейчас вы сделали его из меня, — закончила Ева непослушными губами.

Айрес едва заметно склонила голову в знак подтверждения.

— Эти вещи понимают немногие, — сказала она. — Поэтому я никак не могу уступить трон таким милым наивным детишкам, как вы.

Удар, хлестнувший Еву по щеке, вышел мгновенным: она даже не успела поднять руки, чтобы защититься. Когда же попыталась — перед вторым ударом, по другой щеке — ощутила знакомое чувство беспомощности, обернувшее тело безвольной куклой.

Здешние браслеты не позволяли ей даже постоять за себя. Не то что напасть.

— Это за Кейла, — сказала королева тихо, когда Ева повалилась набок. — Мне будет его не хватать.

Больно, конечно, не было. Даже обидно почти не было. Если все правда обстояло так, как сказала Айрес, Ева заслужила наказания куда худшего.

Если б только ее не наказывала та, от кого принимать кару за гибель Кейлуса было почти абсурдно.

— Вы сломали ему жизнь, когда он доверился вам, — едва шевеля неповоротливым языком, выговорила Ева. — Вы убили родную сестру. Вы покончили с родным братом. И после этого вы говорите…

— Не тебе меня судить, девчонка. Никому из вас. — Айрес поднялась на ноги одним стремительным гибким движением. — Я причинила Кейлу немало боли. Но я имела на то право.

— На каком же основании?

— Я — его семья. — Правительница Керфи одарила прощальным взглядом пленницу на полу: с высоты своего роста, с величием истинной королевы, с прямым и тонким станом, облитым алым шелком, точно кровью. — Только мне решать, как, кому и когда в моей семье умирать.

Тяжелая, без окошка дверь, по цвету неотличимая от стены, отворилась и закрылась сама собой. Почти бесшумно. Табурет Айрес милостиво оставила — круглый, трехногий, изящный, дивно неуместно смотревшийся в грубой темной камере.

Когда к ней вернулась способность двигаться, Ева медленно села. Прислонилась спиной к стене.

Долго сидела, не решаясь сделать того, что следовало сделать.

— Мэт, — все же выдохнула она наконец.

Ответа не было так долго, что Ева уже не чаяла его услышать. И презирала себя за то, что в глубине души этому рада.

— Я уж думал, ты никогда этого не сделаешь. — Она ожидала увидеть, как демон привычно Чеширом проявляется в воздухе, но в ушах лишь веселым шелестом прозвучало знакомое многоголосье. — Жаль, теперь не выйдет поболтать в любое время, как в старые добрые времена.

— Почему? — оттягивая неизбежное, спросила Ева вяло.

— Малыш разорвал договор. Теперь меня слышишь только ты. Только когда позовешь. Иначе пробиться в твой разум будет трудновато.

Разорвал договор…

В какой-то степени это уже служило подтверждением того, что Еве хотелось — вернее, дико не хотелось — узнать.

— Тогда почему ты еще здесь?

— Ты впустила меня. Я был частью тебя. Ты — якорь, который держит меня здесь. И останешься таковым, пока существуешь.

Вот и мелкий шрифт, Ева. Еще один.

— И ты знал, что так будет, когда мы заключали сделку?

— Просто умолчал об этом приятном дополнении, — мурлыканье демона прозвучало почти вкрадчиво. — Полагаю, ты меня звала не для еще одного договора. Хотя, учитывая обстоятельства, это было бы кстати.

Ева прикрыла глаза, словно надеясь в темноте спрятаться от того, что сейчас услышит.

— Айрес сказала правду?

— Чистейшую.

Тьма перед глазами сделалась абсолютной. Всепоглощающей, как черная дыра.

— Значит, целый особняк? Кейлус? Тим? Все слуги?

Слова выговорились ровно, льдистыми шариками упав в тишину.

— Ага. — Подтверждение прозвучало задорно, улыбчиво, очень непринужденно. — К слову, милый дядюшка как раз шел тебя освобождать. Чтобы ты не думала о нем слишком плохо. — Участливый вздох раскатился в ее голове шуршанием мертвой листвы. — Жаль, припозднился.

Ева открыла глаза. Сидя на голом холодном полу, уставилась на свои сложенные на коленях руки.

Как наяву чувствуя стекающую с них кровь.

— Да ладно, не вини себя, златовласка. — Она почти ощутила, как ее дружески хлопнули по плечу. — И поумнее тебя попадались в силки, если тебя это утешит. И в состоянии куда более здравом.