Смерть и прочие неприятности. Орus 1 (СИ) - Сафонова Евгения

— В прошлый раз тебя это не остановило. И время моего возвращения тебя не слишком интересовало.

— Это было до того, как мы… поладили.

Такой довод Герберту крыть было нечем. И когда подозрение в его взгляде растаяло, Ева ощутила лёгкий укол совести.

Ох, не хотелось ей манипулировать им после всего, чего она добилась с таким трудом. Не хотелось.

Но когда ей фактически не оставляют другого выхода…

— Ладно. Будет тебе артефакт. А вернусь я, полагаю, около шести. — Дослушав завершающие аккорды первой части симфонии, Герберт посмотрел на кружку в её руках. — Допила?

Ева с лёгким сожалением проследила, как исчезает из пальцев иллюзия обожжённой глины. Приятный прохладный привкус во рту — послевкусие фейра — пропал вместе с ней.

Если бы только они могли выпить что-то по-настоящему вместе…

— Спасибо ещё раз, — сказала она, отмахиваясь от тяжёлых мыслей.

— Одна из немногих приятностей, которые я могу тебе подарить. — Герберт следил, как она закрывает плеер на планшете. — Если только устроить целый фальшивый обед…

Ева сама не поняла, почему печаль, скользнувшая в словах, так её согрела. Чужая печаль не должна греть. При нормальных обстоятельствах.

Впрочем, их обстоятельства трудно было назвать нормальными.

— Предпочту отложить обед до своего воскрешения. — Её ответная улыбка вышла даже теплее обычного. — Чтобы он был уже не фальшивый.

Она ещё успела заметить щёлочкой приоткрытую дверь, прежде чем на кровать бесцеремонно вспрыгнул белый бесхвостый кот. Тот самый, который тёрся у ног Герберта в день, когда Ева открыла глаза на алтаре.

О котором она успела забыть — вследствие того, что с тех пор ни разу его не видела.

— Это Мелок, — протянув руку к коту, немедленно боднувшемуся об неё усатой щекой, сказал Герберт.

— Мелок?

— Я назвал. Маленький был, — неохотно добавил некромант, будто оправдываясь.

Ева постаралась скрыть улыбку.

— Давно я его не видела.

— Я и сам его нечасто вижу. Хорошо хоть всегда могу позвать для процедур. Он тот ещё бродяга… ласку просит редко. Не любит чужаков. — Герберт почесал кота, жмурившего умные голубые глаза, за смешным большим ухом. — Значит, свыкся с твоим присутствием, раз не прячется. И даже сам сюда пришёл.

Ева немного удивилась тому, что явно довольный кот даже не думает мурлыкать. И лишь когда он сел, увидела нечто, в сочетании со словами о «процедурах» подсказавшее ей ответ на эту загадку.

Крупный рубин, мерцавший в груди среди белой шёрстки.

— Герберт, он что…

— Твой предшественник. Можно сказать. Да. — Тонкие пальцы скользили по чистой недлинной шерсти: белой, как снег, который всё никак не накрывал землю, ждущую зимы. — Первый, кого я успешно посмертно исцелил и погрузил в стазис. Только хвост не смог прирастить.

Ева с жалостью смотрела на своего кошачьего товарища по несчастью.

— Что с ним произошло?

— Я долго отрабатывал регенерацию и стазис на крысах. Пока учился. Выходило недостаточно хорошо. Тогда мой отец кинул Мелка своим охотничьим псам. Решил придать мне стимул. И был прав: когда я понял, что у меня нет права на ошибку, то сделал всё идеально. Не считая хвоста, но это мелочь. И мурлыкать он разучился… как потом выяснилось. А в остальном явно остался собой.

Он поведал это так спокойно, так отстранённо, что Еве на миг очень захотелось тоже сделаться некромантом. Дабы поднять достопочтенного господина Рейоля из могилы — и собственноручно отправить обратно.

— Твой отец… — она даже не знала толком, что здесь можно сказать, — он просто…

— …не считал животных чем-то значимым. Не считал, что животное можно по-настоящему любить. Но знал, что Мелок важен для меня. Причуда, которой можно воспользоваться. — Герберт потрепал кота, развалившегося на постели рядом с хозяином, по блаженно подставленному меховому пузу. — Он лежал в стазисе несколько лет. В фамильном склепе. Пока я не написал ту формулу, которой потом поднял тебя. Отец сперва ругался, что я попусту расходую энергию… поддерживая стазис у какого-то животного.

— А потом? — боясь спугнуть протянувшуюся между ними хрупкую ниточку доверчивой откровенности, сплетённой музыкой, фейром и сказками, тихо спросила Ева.

— А потом отец погиб. Формулу я изобрёл, уже когда остался один. И после его смерти больше мне никто ничего не указывал. — Зарывая пальцы в белый мех, наблюдая за тем, как мерно пульсирует рубин в кошачьей груди, Герберт помолчал. — Жаль, что правильные выводы из всего этого я сделал куда позже. Тогда мне преподали важный урок.

— Что твой отец — бесчувственный скот?

Это вырвалось непроизвольно. И, учитывая непростое отношение Герберта к покойному господину Рейолю, это наверняка стоило сдержать.

Поэтому то, что некромант всё-таки ответил, стало для Евы ещё одной приятной неожиданностью.

— Что никогда нельзя показывать, что тебе дорого. Чтобы никто не знал твоих слабых мест. Даже самые близкие. — Его рука в оцепенелости замерла на кошачьем животе. — А лучше вообще не иметь слабостей.

То ли оттого, что ласка прекратилась, то ли оттого, что Мелку просто надоело лежать, но кот перевернулся. Лениво выскользнув из-под хозяйских пальцев, спрыгнул с постели так же решительно, как на неё пришёл — и, ещё раз подтверждая гордое звание зверя, который гуляет сам по себе, направился к двери.

— По-настоящему близкие никогда не воспользуются твоей слабостью, — сказала Ева, вместе с Гербертом провожая кота взглядом. — И никогда не причинят тебе боль.

Некромант равнодушно пожал плечами:

— Близкие всегда причиняют боль. Даже не желая того. Хотя бы тем, что однажды обязательно оставляют тебя одного.

— За всё приходится платить. Эта боль стоит того, за что ты в итоге платишь.

— Не уверен.

— Я платила. Я знаю.

Это он оставил без ответа. И, глядя в его лицо, вновь замкнувшееся в замёрзшей невыразительности, Ева остро — на удивление — поняла, что отчаянно не хочет снова видеть его таким. Мальчиком, которому никто не дул на разбитые коленки, даже пока этот «кто-то» был жив; а потом — коротавшим долгие годы в обществе призрака в своём замке и призраков в своей голове, пока где-то сам по себе гулял его мёртвый кот и таил молчаливые обиды его единственный и бывший друг.

Когда её пальцы коснулись его руки, лежащей на покрывале, Герберт не вздрогнул. И лишь глаза выдали: этого он явно не ждал.

— Я не ударю тебя по больному. Ни за что, — дождавшись, пока он посмотрит на неё, произнесла Ева с тихой бархатной мягкостью. — В том, что в моих силах, по крайней мере. Веришь?

Он опустил взгляд. На её руку, так, что Еве тут же захотелось её убрать. Но прежде, чем она успела, Герберт перевернул ладонь: так, чтобы его пальцы оказались точно между её, чуть сплетаясь самыми кончиками.

Словно их руки были паззлом, и он проверял, сойдутся ли вместе разрозненные фрагменты.

— Тебе — пожалуй, — просто ответил некромант. Резко, точно опомнившись от забытья, отдёрнул пальцы; тут же поднялся с кровати. — Увидимся завтра.

Ева смотрела, как он уходит следом за своим котом. Приручить которого, как выяснилось, было не легче, чем хозяина.

Выключив планшет, откинулась на подушку, без сна глядя в потолок.

— И не стыдно? — прошелестел знакомый голосок.

— Что не стыдно? — даже не собираясь смотреть в сторону Мэта, прохладно откликнулась Ева.

— Сегодня давать обещание, которое не особо коррелирует с тем, что ты собираешься сделать завтра?

Ева сердито зажмурилась, чтобы случайно не увидеть ехидное мальчишеское лицо под светлыми вихрами.

— Я не собираюсь делать ему больно. И всё обдумала. — Странно, но в этот миг она сама себе верила. — Он постоянно сообщает мне о своих гениальных планах постфактум. Я имею право разок поступить так же.

— После того, как приучила нашего малыша есть у тебя с рук?

Ева сделала вид, что не слышит.

— Я ведь могу ему рассказать, — вкрадчиво пропело в темноте, разлившейся перед глазами. — Сама знаешь.