Гроза пустошей - Жанна Михайловна Пояркова

Ястреб Джек слабо кивнул, будто сразу во всем разобрался, и моя рука зачесалась отвесить вяловатому всезнайке затрещину. Язык искажений? Что за чушь собачья! Как можно разговаривать, создавая мутантов?

Хайки намотала на палец прядь светлых волос. Я будто оказался на сходке секретного общества, где все понимают тему собрания и усердно строят предположения, а я сижу, словно дурак, и слышу только “вававава”. Не самое приятное чувство.

- Солнце почти встало, скоро тебя кто-нибудь увидит, - я поторопил мутантов. - У Шкуродёра есть таблички со стихами, которые останавливают города. Ну, или он верит в это достаточно сильно, чтобы заплатить за поиски. Я уже решил, что попробую его обчистить, но игры с живым городом – сложная затея с неизвестным исходом.

- Нам не нужно, чтобы город стоял. Тогда его завоюют, и он омертвеет, - Джек зарыл руку в нанесенный песчаными бурями тонкий песок и наблюдал, как тот падает с тощих пальцев. - Но вдруг получится заселить кусочек внутри, оставив город таким же странником, как обычно? Тогда можно путешествовать по пустошам и одновременно жить в красивом, свободном месте.

"Кто-нибудь пытался сделать подобное?"

- Мне о таком неизвестно, - фыркнул я.

"Телепаты говорят, что городам не нужны ни ритмы, ни таблички. Они замирают не потому, что их поймали, а чтобы наблюдать нечто интересное. Они могут уйти в любой момент", - поделился мотылек.

Пиро встрепенулась - ей была по душе такая идея. Воздух начал теплеть.

- Тем более! Тот город, который впустил нас, похож на крупное коллективное сознание, нечто огромное и непонятное, но все же по-своему разумное. Если кому и договариваться с бродячими кусками искажений, то это телепатам, - я старался быть убедительным. – Попробуй заинтересовать его – и прячься внутри.

"Почему ты так настаиваешь?"

Мотылек растопырил перепачканные песком лапки и вытаращился гигантскими глазами. Большие крылья, покрытые мягким пухом и пыльцой, взволнованно разошлись в стороны, обдавая нас ветром.

- Потому что Шкуродёр узнал о тебе. И договориться с ним будет гораздо сложнее, чем с кучей бродячих чудовищ в виде города! Для него ты – говорящее насекомое, желанная диковина. Он коллекционер, рабовладелец. Шкуродёр поймает тебя и будет показывать на арене, собирая большие деньги, или продаст в Новую Сативу на опыты.

"Это тревожные новости. Но почему вы обеспокоены?"

- Да ты с ума сошел! - возмутилась Хайки. - Неужели если бы ты знал, что загадочное существо поймают и начнут мучить, ты бы ему не помог?

Я задумался. Какого черта я занимаюсь всем этим? Заказ давно выполнен, деньги перешли на нужный счет. Но каким бы циником я себя ни воображал, я не мог представить, что настоящее, живое чудо попадет в руки такому куска дерьма, как Шкуродёр. Видимо, насекомое-культист уловило суть моих мыслей и издало непонятное шуршание.

"Мы готовы вступить в союз, - торжественно передал мотылёк. - Но я должен обсудить риск со своими последователями. Они тоже хотят мира, однако вряд ли будут безудержно бросаться в неизведанное".

- Ты сам - неизведанное, - Ястреб Джек задрал голову навстречу рассвету.

Солнце нехотя начало подниматься, луч блеснул на голубом минарете. Вздохнули спавшие деревья, вдалеке закукарекал петух.

Разговор закончился, но мы будто попали под действие невидимого заклятья. Рождение нового дня объединило нас. Вместе с рассветом в окружающий мир возвращались краски. Порозовел и пожелтел пустынный кустарник, на деревья вернулась зелень, засияли окна, а затем над просыпающимся Хаиром понеслась песнь муэдзина - дрожащая, мелодичная, древняя. Разные глаза Ястреба Джека приоткрылись от удивления, в них играл свет.

- Что бы вы ни решили, Шкуродёр знает о тебе, поэтому прячься, - сказал я. - Как бы телепаты ни старались, люди проболтаются, а у него целая армия в кармане. Это война, так что держись подальше от Хаира.

Мотылек взмахнул крыльями, обдав нас ветром, и полетел прямо на солнце, растворился в его лучах.

«До встречи, разрушители», - попрощался он.

Мотылек не должен был лететь, не мог – он слишком велик, несуразен. Его должно было разорвать внутренними силами на куски. И все-таки вон он стремительно удаляется в сторону стены, светлый и невесомый, почти незаметный в утреннем небе пустыни. В мире, где он жил, могла случиться любая вещь, каждое предсказание или мечта становились чарующе близкими. Отчего-то я подумал о дирижаблях Нахама, о том, как они отрываются от Свельты, врезаются в небеса искажений и превращаются в драконов.

Некоторое время я слушал, как тоскливо и сладостно невидимый певец поет о любви к выдуманному богу и рассеянно разглядывал крикливую вышивку на подоле у Хайки. Сон, отступивший во время зова гостя-телепата, навалился, глаза закрывались, а тело напомнило, что этот тип раннего утра нормальные люди зовут ночью. Рот после вчерашних излишеств пересох.

Ястреб Джек встал, отряхнулся от песка, а потом подпрыгнул и закричал прямо в утро, громко и мелодично.

- Ты всех перебудишь, болван, - сощурилась Хайки. - Зачем вопить?

- Хотел внести свою лепту в новый день. Но, если начистоту, жителям стоит проснуться. Рё и механиндзя на расстоянии часов четырех от Хаира, их больше сотни. Что будем делать?

Я посмотрел на помятые физиономии похмельных мутантов, сверился со своими внутренними часами и принял единственно верное для лидера решение:

- Пару часов мы поспим.

Когда мы проснулись в следующий раз, было все еще рано, но не настолько, чтобы мычать и трусливо проситься обратно под одеяло. Хаир жил многообразной гремучей жизнью, еще не подозревая о том, что вскоре на улицы выплеснутся меченосцы Рё. Я надел маску хладнокровия, которая необходима, чтобы никто в отряде не начал паниковать. Не представляете, сколько безнадежных войн было выиграно потому, что военачальники умели держать лицо и придерживать информацию до последнего момента. Если Хайки с Джеком и сомневались во мне, то никак этого не выдавали.

Дальнейший план был поистине чудовищен и находился на стыке стратегии и поэзии, поэтому первым делом мы отправились к стене поэтов Хаира. Утром туда стекались любители рифмы и с гордостью или опаской приделывали свежие поэмы к стене, выставляя их на общий суд. Некоторые пытались сохранить анонимность, разогревая чужой интерес, кое-кто злоупотреблял граффити, хотя обычно поэты оставались верны бумаге и цепляющей взгляд вязи. Стену