Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

Пока от нее не требовали реакции на слышимое, она предпочитала не реагировать никак.

— Когда я вернулся домой на каникулы, мне объявили, что обратно в Лигитрин я не вернусь. Когда я попытался бежать, решив, что вполне способен прожить самостоятельно, меня поймали в порту и приволокли домой. Следующие месяцы я не мог играть не только потому, что мой отец выбросил из дома мой инструмент, но и потому, что со сломанной рукой делать это несколько неудобно. А еще меня предупредили, что рукой в следующий раз все не ограничится. — Полное отсутствие эмоций, делавшее его голос почти механическим, даже немного пугало. — Забавно: сбежавшему наследнику или наследнику, позорящему его представления о том, каким должен быть наследник, отец предпочел бы мою случайно сломанную шею. А я сломанной шее предпочел диплом бакалавра магических искусств… все согласно его желаниям, направленным на то, чтобы сделать из меня «настоящего мужчину». Пока он наконец-то не соизволил сдохнуть. — Когда собеседник вновь взглянул на нее, огонь в его глазах больше не казался Еве отраженным. — Ты спрашивала, что мне сделала моя семья? Моя сестра сломала мою жизнь. Так я научился никому не доверять. Мой отец избивал меня до полусмерти, чтобы выбить из меня то, что он считал омерзительным. Так я полюбил причинять и чувствовать боль. Мой кузен, отец нашего прекрасного Мирка, прознав мою слабость, пытался подложить ко мне в постель своего шпиона. Любил быть в курсе каждого чиха тех, кто мог потенциально конкурировать с его любимым сынишкой за право наследования престола. Моя кузина, мать твоего возлюбленного Уэрти, озаботилась распустить обо мне самые омерзительные слухи, которые смогла родить ее ханжеская фантазия, вдохновленная знанием о моих отклонениях. О том, какими словами меня не стеснялся в лицо называть достопочтенный господин Рейоль, говорить не буду, чтобы не ранить твои хорошенькие ушки. Их детишки, насколько могу судить, недалеко ушли от тех, кто породил их на свет. — Отставив бокал, Кейлус налег на ручку кресла, наклонившись ближе к девушке, глядевшей на него расширенными шоком и сочувствием глазами. — Я никогда никого не принуждал. Не заставлял. Не пользовался чьей-то беспомощностью. Скажи, разве я виноват, что не могу выбирать, кого любить? Разве равен тем, кто унижает или насилует неспособных постоять за себя? Разве мои чувства преступнее и грязнее твоих лишь на том основании, что я люблю во всем подобного себе? Разве я заслужил то, что получил — за любовь?

Взгляд и голос его не были требовательными, не были настойчивыми — в них скорее светилась и звучала прохладная мягкость шелка. И это не отменяло того, что он действительно хотел услышать ее ответ.

Она знала, что должна ответить. Знала, что ей хотелось ответить на самом деле. К счастью, эти две вещи совпадали.

Почти.

— Нет, — тихо и твердо произнесла Ева. — Не заслужили. — И, когда в его лице отразилось удовлетворение тем, что в этой твердости не было ни капли лжи, так же твердо добавила: — Но это не оправдывает того, что вы делаете теперь.

Он лишь вновь откинулся на спинку кресла, глядя перед собой, рассеянно переплетя тонкие пальцы.

— Кейлус, отступитесь. Вам не нужно то, к чему вы стремитесь. — Она в свою очередь подалась к нему. — Почти все, на кого вы так злитесь, мертвы. Айрес за вас отомстят другие. А ваши племянники… — она на секунду замялась, осознавая, насколько по-детски прозвучит то, что ей хотелось сказать, — они… хорошие. Я не знала их отцов, но они другие.

— Не факт, что ты знаешь их так хорошо, как бы тебе хотелось, — заметил Кейлус отстраненно, не глядя подхватив бокал.

— Знаю. И вы сами говорили, что дети не в ответе за грехи отцов.

— Те же лицемеры и лжецы, зацикленные на силе, власти и желании вписать свое имя в историю. Только маленькие. — Когда хозяин дома сделал глоток, смачивая вином пересохшие губы, его глаза нехорошо блеснули. — Если ты всерьез собралась со мной спорить, вспомни, что твой любимый Уэрти хочет вонзить нож в спину женщине, которую стала ему второй матерью. Ради того, чтобы занять ее место.

Ева помолчала. И еще помолчала.

Потом, прикрыв глаза от осознания, насколько глупо и рискованно то, что она делает, тихо и размеренно заговорила — чтобы все же развеять кое-какие фатальные заблуждения Кейлуса Тибеля.

Иногда выбраться из тупика можно одним-единственным способом: совершив прыжок веры. Особенно когда только что доверились тебе.

— …таким образом, как вы понимаете, старается Уэрт совсем не для себя. И, как я подозреваю, даже не для Мирка, — спустя пару минут размеренного повествования о планах Герберта касательно тети, брата и ее самой закончила Ева. — Во всяком случае, не потому что он его брат.

Когда она взметнула ресницы вверх, то с облегчением осознала: Кейлус смотрит на нее без торжества, без расчетливости, без алчности. Скорее с тем же удивленным вниманием, с каким прежде она выслушивала его.

— Ты бы не сказала мне всего этого, будь это правдой, — после секундной паузы произнес он.

— Представьте себе на минуточку, что я настолько глупа и наивна, чтобы все-таки это сделать.

— Почему?

— Потому что я не хочу, чтобы вы с Уэртом были врагами. Чтобы мы были врагами. — Она откликнулась, не колеблясь. — Враг у нас один. Общий. Логично было бы объединить усилия вместо того, чтобы усложнять нам задачу. Тем самым помогая Айрес восторжествовать.

— Мы и без того не враги. — Задумчивость, с которой он склонил голову, показалась ей хорошим знаком. — Предлагаешь просто снять с тебя браслет и отправить восвояси? А потом смотреть, как племяннички торжествуют?

— Они не те, кем вам кажутся. И вы можете доказать им: вы не такой, как они думают. Как все думают.

— И даже я сам. Иначе думаешь только ты.

— Не только я.

— Ладно. Не только ты. — Он вздохнул так тяжело, словно в этот миг думал, как совестно ему обманывать глупых наивных детей. — Хотя, может, вы с Тимом даже правы… в чем-то.

Этот вздох она тоже сочла хорошим знаком. Как и последние слова.

— Только время зря теряешь. — Ева перебирала в уме варианты следующей своей фразы, когда со стороны прозвучало это. Вмешивая в их с Кейлусом разговор мифического, невозможного третьего. — Сама же знаешь, какие музыканты упертые…

Вздрогнув, Ева обернулась.

Он сидел на полу чуть поодаль, обхватив руками длинные, согнутые в коленках ноги. Совсем такой, каким Ева его запомнила: пепельные кудряшки, изможденная бледность мальчишеского лица, пальцы, в которых беспомощно дрожала зажатая сигарета.

— Вечно вы с Динкой играете в миссионеров, — сказал Лешка: с той же едкой горечью, что так часто звучала в его голосе в последние месяцы жизни. — Со мной не помогло. С ним тоже вряд ли поможет.

— Ты мертв, — прошептала Ева.

— Как и ты.

Возражение было справедливым. Настолько, что заставило Еву сглотнуть ком в горле.

— Ты не можешь быть…

Головокружение. Гул. Темнота.

Следующее, что Ева осознала — что лежит в кресле, беспомощно откинув голову на спинку.

Значит, он и правда не был настоящим, отстраненно констатировала девушка, пока Кейлус легонько бил ее по щекам, приводя в чувство. Ожидаемо. И, пожалуй, не менее ожидаемым было то, что какими бы «методами» ни воспользовался Кейлус, пытаясь поддержать ее во вменяемом состоянии, работали они паршиво.

Да только менее печальной ситуация от этого не становилась.

— Снова галлюцинации? — протянул мужчина, когда потерянный взгляд Евы кое-как сфокусировался на том, что реально.

Она посмотрела на голый синий ковер подле софы — пустое место, где только что сидел ее мертвый брат. На Кейлуса, нависшего над креслом.

Даже сквозь дымку угасания, слегка размывающую все вокруг, она различила беспокойство в его лице. Слишком живое и болезненное для того, чтобы быть расчетом.

— Это не помогает. То, что вы нашли в своих книгах, — пробормотала Ева, с трудом вылавливая нужные мысли из туманного моря, которым обернулось ее сознание. — Мне нужен Герберт. Уэрт. Его замок, его… — когда слова стали сбиваться в несвязное бормотание, она замолчала. Больше не стесненная мыслями об унижении, больше не пытаясь ничего объяснить, с мольбой посмотрела в его лицо. — Отпустите. Вам ведь не нравится то, что вы делаете со мной.