Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота
— Вас этак удар хватит, месье Фома, — сказала Аннушка, сохраняя хладнокровие: всё равно ведь отсюда не убежишь. А с умалишёнными ей в деревне приходилось возиться... — Брат у меня был, старший. Только он был не Кесарь поганый, а лихой воин. Он и голову сложил в бою, с того батюшка и запил...
— Запомни, — Фома Торквемада приблизил своё уже не искажённое благообразием лицо к девушке. — Мне не страшен никакой недуг, ибо даже волос с головы моей не упадёт без воли Тёмного Кесаря! Я, конечно, мог бы уничтожить вас, мона Лукреция, и без ведома моего владыки, и он бы только похвалил меня за это. Но мне нужно ваше признание в преступлениях — кстати, оно уже составлено по всей форме. Недостаёт лишь вашей подписи — ну, не вашей, конечно, а той, чьё имя вы приняли. Французишки не уймутся, пока её не увидят...
— Вот идиот, — с наслаждением произнесла Аннушка. — Лукрецию какую-то придумал. Да на что мне чужое имя, когда и своё хоть куда! И родами я не помру: я девка здоровая! Я хоть десяток нарожаю, лишь бы хорошему человеку! А подпись — подпись ведь и подделать можно!
Великий Инквизитор воздел руки к потолку, на котором заплясала чёрная его тень. Некоторое время он в бессилии потрясал кулачками, потом внезапно успокоился.
— А ведь и правда, — сказал он. — Как это я сразу не догадался? Глупая девчонка — пусть даже ты и не Лукреция. Допустим. Но ты же просто не понимаешь моей миссии, не понимаешь, что такое Инквизиция. Или ты и впрямь не сестра Кесаря? Та-то прекрасно всё понимала. Нам не нужны формальные признания, раскаяния и отречения. Это было бы слишком просто. Нет, нам с Кесарем желательно, чтобы возомнившие о себе гомункулы и люди умирали, чистосердечно признавая все вменённые им вины и проступки. Так было всегда, даже в те далёкие времена, когда... Впрочем, коли ты Лукреция, то и так знаешь, а коли дева Иоанна — то всё равно не поймёшь. Сейчас придут палачи, и ты будешь вопить о пощаде, только не будет тебе пощады... А я буду внимать и наслаждаться... Как раньше... Как всегда...
— А, месье Фома, понятно: вам в молодые годы девки не поддавались! — радостно воскликнула Аннушка. — Вот вы и злитесь. Сами виноваты, упустили время. Стишки надо было читать, подвиги свершать, пряниками угощать, семечками... Одеваться понаряднее — разве мало дур на свете? Я и сама, врать не стану, такая, только вот суженый мой...
— Палач твой суженый! — воскликнул Торквемада и поднялся.
— Да ещё похвалит ли Кесарь? — и девушка неожиданно для себя подмигнула толстячку. — Не обидится ли? Всё-таки сестрица! Не хвост собачий! Да разве ты осмелишься?
Великий Инквизитор застыл, не решаясь сделать шаг.
— Ну, ведьма! — сказал он наконец. — Ладно, оставайся тут. Даже если обернёшься птицей, всё равно не вылетишь на волю. Я доложу, если Кесарь меня примет. Но не было бы тебе хуже!
— Хуже твоей рожи не может и быть, — вздохнула девушка. — А Кесарь, сказывают, пригожий, хоть и злодей.
Дверь в камеру со страшным скрипом отворилась.
— Я не велел... — начал Торквемада, но замолчал.
Вместо палача или стражника в камеру влетел уже знакомый гадкий белый нетопырь, покружился под потолком и уселся на стол. Потом изгоняюще махнул перепончатым крылом.
— Понял, — поклонился Великий Инквизитор и попятился к выходу, не проронив более ни слова.
ГЛАВА 54
Ночевали прямо в зале на лавках — расходиться по спальням хоть в одиночестве, хоть попарно, никому не хотелось. Всё-таки страшновато, мало ли что мудрец успокоил. Вдруг тут ещё какое чудо водится, о котором дырявая голова забыла? Только панычей отволокли в кладовку со скелетами. Ничевок вызвался сторожить, но ему отказали.
— Тогда я у порога кладовки лягу, — решительно сказал он. — Мимо меня не проскользнёшь! А то они вам ночью головы-то отчекрыжат!
И сразу же захрапел, едва лохматая его головёнка коснулась узла с демонической сумой. Лука вздохнул.
— И чего скитаемся? — вдруг спросил он. — Чего мятёмся? Как же мне теперь спасать Аннушку, коли я не ведаю, где она? Не лучше ль успокоиться и принять свою участь безропотно?
— Нельзя, — сказал арап. — Посуди сам, душа моя, не возвращаться же нам в любезное отечество? Нам там с ходу головы пооткручивают, а тебя ещё к тому же...
— Замолкни! И без твоих подковырок тошно!
— Прости, атаман, — потупился Тиритомба. — Вот у меня — своя беда. Вирши перестали слагаться, а что я без них?
— Это потому, что жизнь наша сделалась сложней и заумней самых прехитрых стихов, — сказал Радищев. — Давай спать. Может, за ночь наш синьор Джанфранко ещё что-нибудь вспомнит — самое главное.
— Я не нуждаюсь в отдыхе, — напомнил о себе итальянский мудрец. — Я нынче и в голове-то уже не слишком нуждаюсь. Пропадёт моя голова — стало быть, туда ей и дорога. Жалкая органика, не более того. А я найду подходящий кусок мрамора и сделаю себе новую, покраше и помудрее: ведь благородный каррарский мрамор куда лучше простой глины...
— А что же с миром-то будет? — возмутился Лука. — Кто Кесаря повергнет? Кто людям настоящую жизнь вернёт?
— Это уже не моя забота...
— А чья? — вскочил на ноги атаман. — Вы, маэстро, напортачили — и в кусты? Чем можно убить вашего проклятого Чезаре? Как вернуть белый свет к прежнему состоянию?
— А стоит ли? — грустно просвистел умный горшок. — Вы, к счастью, и представления не имеете, чем был прежний мир...
— Имею! Мне дон Агилера всё-всё рассказал! Мир был огромный! Земля была шаровидной — греки не ошибались! Это вы с вашим дружком сплющили её в позорный блин! Хуже, чем плохо!
— Не блин, а куполообразный сегмент, юный невежда! И много ли счастья было людям в необъятности мира? Рано или поздно они открыли бы Новый Свет и прочие континенты с островами. И снова зашли бы в тупик! Чезаре Борджа стал не худшим из властителей, случались и пострашнее, только той силы у них не было...
— Да слышал я уже эти сказки про Кесаря, павшего было на поле брани, и про чудесное преображение его. Раз однажды можно было его убить, значит, попробовать стоит!
— Не советую... Он не умрёт. Он частенько играет со смертью, но она не властна над ним. Он может погибнуть только совершенно особым способом, неприемлемым для прочих людей...
— Что же это за способ? — Лука подошёл к мудрецу с целью потрясти его за грудки, но одумался, чтя исчезнувшие вместе с головой седины.
— Если я назову его, это нам ничего не даст, — сказал синьор Джанфранко и сел, прислонившись к стене. — Сие зависит лишь от его злой натуры. Да, я создал для него этот мир. Пусть он неполон и несовершенен. Зато в нём нет ни моровых поветрий, ни землетрясений, ни ураганов. Крыс, кстати, тоже нет...
— Крыс?
— Были такие юркие грызуны, едва не выморившие Европу. Они переносили Чёрную Смерть. Вы же, счастливцы, мучаетесь разве что от простуды да ещё сами себя истребляете! Как встарь! Я учредил в этом мире дивную погоду, споспешествующую урожаям и людскому здоровью. Чезаре нужно было много... хм... людей. Я дал вам календарь. Я возжёг в небе солнце и луну...
— А звёзды? Как со звёздами-то быть?
— О мадонна! Да зачем вам звёзды? Света от них было немного, и служили они только шарлатанам...
— Звёзды... — мечтательно произнёс Тиритомба. — Лука мне рассказывал... Какой простор для поэтического воображения! Значит, и Орион, и Дева, и Стрелец были не просто мифическими фигурами? Да я отдал бы весь этот мир за одну-единственную звезду!
— Со звёздами получилась промашка, — досадливо сказал Джанфранко. — Слишком много расчётов. С вашими звёздами я бы до сих пор ковырялся под куполом, как бедняга Буонаротти: шея сделалась бы кривой, глаза ослепли... А ведь он расписывал лишь небольшой куполок! И я решил, что мой мир будет более рациональным, упорядоченным...
— Дядюшка, а зачем это вам было нужно? — спросил Тиритомба. — Пусть бы Тёмный Кесарь со своей злою силой сам бы и старался...
Горшок хмыкнул.
— Да ведь Чезаре, в сущности, невежда. Он умел только воевать, но и этому, пожалуй, сейчас разучился. Ему и убогой хижины не построить! Руки не тем концом приделаны! А передо мной. открылся простор для деятельности! Какой мастер смог бы отказаться от этакого заказа? Вот вы, мой вдохновенный мавр, пренебрегли бы возможностью создать бессмертное творение?
— От моих несовершенных виршей хотя бы люди не страдают, — сказал Тиритомба. — Люди послушают, улыбнутся и хотя бы на миг забудут о своих горестях... Или погрустят немного вместе со мной, а не в одиночку... Великие поэты рождаются из праха дурных виршеплётов, потому что им неоткуда больше рождаться!
— Бросьте вы, — раздражённо сказал Джанфранко да Чертальдо. — Вон в Европе сейчас вовсе нет никаких поэтов, и ничего — живут счастливо, не зная войн и мятежей... Ведь и Буонаротти слагал сонеты! Но если бы он вдруг, паче чаяния, перехватил мой заказ... О, это был бы сущий ад! Человек потерялся бы среди его гигантов с искажёнными мукой телами! А понадейся Чезаре на Леонардо... Вот уж кто истинно бросил бы дело на полпути!
