Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Модель событий
Голова у Джорджа кружилась — но этот раунд был, как минимум, не проигран. Он продержался до финального гонга: не упал и не сдался, как раньше.
Когда он наконец-то добрался до кухни, ожидая, что на его голову обрушатся громы, молнии и грязные тарелки, Елена Васильевна и не думала сердиться. Она сюсюкала и причмокивала в телефонную трубку так, словно внутри её сотового телефона находился капризный малютка-вурдалак, которого следовало как можно скорее укачать, а то как бы чего не вышло.
— Да, Машенька, хорошо, передам. Он сегодня вечером зайдёт. Целую тебя, моя красавица! Звони почаще!
Ага, это она с дочерью разговаривает. Сила непонимания между детьми и родителями обратно пропорциональна расстоянию, которое их разделяет.
— Извините, я задержался, — сдержанно сказал Джордж.
— Видела, видела, — закивала Елена Васильевна. Я тебя по всем подсобкам, по всем залам искала. Зашла в Капучино — смотрю, сам Соколов к нам заявился. Ты такой крутой, что с самим Соколовым на «ты»? И молчал? Он же озолотить нас может.
— Может. Но не озолотит, — решительно сказал Джордж.
— Ты попытайся всё же. Ну, вотрись в доверие, ты же можешь, когда хочешь. Ты скромный, интеллигентный, это многих подкупает. Ему точно понравится — он такой индюк, как все мужики.
— Мне не нужно подкупать господина Соколова. Я его уже достаточно подкупил тем, что у него родился.
Елена Васильевна замерла, пробуя на вкус эту информацию, и, решив узнать прочие подробности в другой раз, переменила тему:
— Кстати, моя Машенька из Парижа докладывает...
Машенька?! Эта бледная, заморенная девица, сбежавшая от родительской любви во Францию?
— Сначала обсудим меню, — спокойно произнёс Джордж. — О Машеньке — во вторую очередь.
Поговорив по телефону со своей уважаемой маман, Маша допила остывший кофе и только после этого решительно отвергла план ослепления Константина Петровича — уж слишком у него красивые глаза! Это становится понятно, когда он снимает очки, чтобы протереть стёкла специальной салфеткой. Кстати, очки. Если каким-то образом похитить их и спрятать, то можно без опаски любоваться строгим коммерческим директором Тринадцатой редакции.
Маша посмотрела на часы: Жан, скорее всего, помчится сразу на работу, ну а ей придётся немного посидеть тут — для того, чтобы идти пешком, времени уже слишком мало, а на метро она доедет до места слишком быстро.
Начинался новый день, в бар заходили посетители — парами, по одному и целыми компаниями, но никто не был одинок — это было видно по глазам. Даже вон тот миниатюрный латиноамериканец в огромных очках-велосипедах, даже он кого-то ждёт: посматривает на часы и всем телом выражает недовольство по поводу опоздания своего друга.
Вот и сбылась Машина детская мечта: её заперли дома, вернее, даже не дома, а в волшебном городе её мечты, только никто почему-то не кричит под окном: «Маша! Выходи гулять!»
Права была мать — куда бы ты ни уехала одна, ты везде будешь одна. Одиночество — верный и навязчивый спутник, ему не нужны визы и авиабилеты, оно нетребовательно к пище и месту проживания. Порою одиночество может отстать на несколько часов, и тогда, оказавшись на новом месте, ты думаешь, что избавилась от него. Но оно всё равно догонит. А иногда оно опережает тебя — и тогда, едва приехав в незнакомый город, ты хочешь поскорее убежать куда-нибудь ещё, туда, где у одиночества нет никаких шансов.
Каждый вечер Маша мерила шагами Париж, примеряла его, как платье. Вроде бы шили на неё, но фасон совсем не тот.
«Ах, наконец-то! А я уж заждался!» — жестами изобразил латино-америкенец в огромных очках. Маша без особого интереса поглядела в сторону входа. Ну конечно, кто бы мог сомневаться! Мсье Клодель собственной персоной, прощается с каким-то крупным и очень загорелым парнем. Потом этот невозможный, неугомонный Жан окидывает взглядом клуб, улыбается всем вместе и каждому по отдельности одной из своих самых сладких улыбочек, делает Маше приглашающий жест и удаляется, прекрасно зная, что она последует за ним.
— Давай-ка поднажмём и доберёмся до нашей богадельни на своих двоих, — бодро предложил Жан, после того, как они вышли на улицу и расцеловались. — У моей малышки со вчерашнего вечера плохое настроение: что-то с двигателем, — и я отправил её на профилактический осмотр. Извини, если тебе пришлось немного поскучать — никак не мог отменить встречу!
— Здорово, что у тебя всё так легко и хорошо с личной жизнью, — улыбнулась Маша, шагая рядом с ним по тротуару.
— У меня? Легко? — Жан приостановился и воздел руки к небу — хорошо хоть на колени не бухнулся для пущей убедительности. — Да я переживаю величайшую драму в своей личной истории. Ты не представляешь, как глубоко ранено моё сердце! Зачем только я придумал моделей plus-size?
— Это ты их придумал? А зачем?
— Затем, чтобы одну красивую, но пухловатую девчонку взяли в фотомодели, как она и мечтала.
— Ну и как, взяли?
— Взяли. Миллионы зашибает. Парня у меня увела, зараза!
— Надо же, а вы так мило улыбались друг другу.
— С кем?
— С парнем, с которым вы зашли в бар.
— А при чём тут он вообще? — выпучил глаза Жан. — Он хранит трогательную верность этому своему... Лопесу... или Родригесу... Словом, одному учёному стрекозиному муравью из Южной Америки.
— Мне сказали, что ты занят... — промямлила Маша. — Что вышел с каким-то парнем.
— И ты подумала — конечно, чем ещё могут заниматься два парня, один из которых, без сомнения, гей? Они наверняка закрылись в кабинке туалета и предаются плотским утехам! — на всю улицу прокричал Жан, а затем продолжал, понизив голос и даже выставив защиту: — Не представляешь, как сильно я сейчас тебя разочарую. Это был носитель. Та-дам! Жан Клодель работал, не покладая ума, и теперь он точно знает, чего хочет этот бедолага! И хочет он — не меня!
Маша смутилась. Ей казалось непостижимым умение Жана всё успевать — на его фоне она выглядела бледно и жалко.
— Ну прости, прости меня, испорченную девочку, — преувеличенно жалобным тоном попросила она.
— О чём разговор, дорогая. Делать мне больше нечего, как держать на тебя зло. Лучше расскажи, что без меня творилось. Заметила что-нибудь необычное?
— Нет. Ну, разве что наш чудесный бармен выглядел не таким усталым, как обычно.
— А... ну ещё бы, — самодовольно ухмыльнулся Жан, — ведь я научил его расслабляться. Это же такая классная выдумка — ощущать изнутри своё собственное тело! С тех пор как ты мне про это рассказала, я вообще забыл о том, что такое усталость!
— Что? Ты рассказал об этом совершенно чужому человеку?
— Ну, не такой уж он мне и чужой, — облизнулся Жан.
— Не имеет значения, что у вас с ним было! Это же секретное знание! Специальная техника, доступная только тем, кто держит защиту. Может быть, ты только и делаешь, что рассказываешь направо и налево о том, чему я тебя учу? Тогда защита тебе совсем не нужна!
Жан ничуть не обиделся и даже не смутился.
— Я умею хранить в тайне то, что должно оставаться тайной, — вполне серьёзно сказал он. — Но скрывать то, что может послужить на благо людям, или выдавать им это в обмен на соответствующий договор пристало скорее шемоборам!
— Ты делаешь успехи, — вздохнула Маша. — Мне кажется, я очень глупо выгляжу, когда пытаюсь тебя чему-то учить.
— Ты выглядишь умнее меня, как минимум. Ведь это ты учишь меня, а не наоборот. А сам я глупо выглядеть не могу ни при каких условиях. Следовательно?
— Следовательно, и я не выгляжу глупо, — улыбнулась Маша. — Мне уже сказали сегодня, что я не глупая, а просто дура. И это, к сожалению, правда. Я очень хотела попасть в Париж, мне казалось, что в этом волшебном, сказочном городе я сама стану волшебной и сказочной. Но оказалось, что настоящий Париж остался у меня дома.
— А здесь тогда что же? — опешил Жан.
— Здесь? Просто хороший, красивый, но абсолютно чужой город.
— Знаешь, ты сама виновата. Не следовало называть воздушный замок своей мечты в честь моего города. Париж — это Париж, не надо придумывать ему другую биографию. Сочини себе какой-нибудь Волшебный Шармань — так будет честнее.
— Честнее будет, если я вернусь домой. Но я не могу .
— Всё ты можешь. Сама же сказала, что я делаю успехи. Хорошо бы ещё пригласить сюда с показательными выступлениями твоего Пьера Константина. Может быть, я тоже смогу кое-чему научить его. Не надо так смотреть, я шучу, ты же знаешь, я у друзей возлюбленных не увожу, даже если возлюбленным этого очень хочется.
— Он не приедет. Да и ты не потянешь две должности сразу.
— Я и не собираюсь. Чуть только я стану тем, кем стану, — и место Техника займёт один милый и сообразительный мальчик.
— Будешь создавать в нашей ячейке гей-лобби?
— Дорогая, объясни же мне скорее, почему у тебя, а не у меня все мысли только об этом? Я насчёт этого парня, кстати, даже не уверен. Может быть, он просто... А... не важно. Будем создавать лобби нормальных, весёлых и сообразительных людей — а то с этими пыльными самодовольными тюфяками я сам скоро мхом порасту!
