Владимир Лещенко - Обреченный рыцарь
Семья патриция исповедовала христианство, пришедшееся юному работнику по душе, и он с радостью ответил согласием на предложение хозяина перейти в новую веру, оставив отеческих богов, которые не очень‑то ему помогли в жизни. Тем более что крестной матерью его стала сама хозяйка. Она же и выбрала юноше новое имя – Константин, что значило «постоянный». (А вот как его звали до крещения? Хм, хм, забыл. Равно как и то, как прозывались его благодетели.)
Как‑то ему пришлось заночевать в горах. Такое случалось, когда отара забредала слишком далеко. А тут еще и пара ягнят куда‑то запропастилась. В общем, решил в имение не возвращаться, а с утра пораньше поискать пропажу. Даст Бог, отыщутся несмышленыши.
Вот так и очутился у проклятого места, называвшегося на местном диалекте… (Батюшки светы! И это запамятовал. Да что ж это делается с его головой? Никак последствия удара сказываются.) Ладно, неважно, потом как‑нибудь припомнится.
Каменная площадка с огромной черной дырой посредине.
Подойдя поближе, пастушок обнаружил цепочку следов маленьких копыт, обрывающуюся прямо у отверстия. И клочок белой шерсти на камне.
Все ясно, сгинули малыши в провале. Ох и попадет ему теперь на орехи за недосмотр.
И тут Константину послышалось слабое блеяние, доносящееся из колодца. Но ведь предания гласили, что он бездонный! Как же это?
Юноша лег наземь и заглянул в дыру. Оттуда повеяло затхлым и еще чем‑то таким, чему Константин не мог найти названия. Голова закружилась, а затем…
Он сам не мог толком объяснить ни тогда, ни впоследствии, что именно с ним произошло.
Вдруг почувствовал себя птицей, летящей сквозь некую ярко‑оранжевую пелену.
Парил, парил, пока не приземлился на такой же каменной площадке, как и та, верхняя. Но тут посреди не было дырки. Вместо нее обнаружилось огромное металлическое яйцо, расколотое в нескольких местах.
Интересно, подумал парень, что за тварь его снесла. Уж верно не птица. Не иначе дракон.
А ведь точно. Легенда поминала огонь, трясение земли, сполохи. И этот смрад. Похоже на байку ахайцев об их поганском боге Аполлоне и побежденном им гигантском змее Пифоне, до сих пор источающем вонючее дыхание из расщелины в Дельфах. Там еще храм с оракулом стоит. Вот и здесь такое же происходит.
У недавно обращенного язычника зашевелилась было мысль соорудить и себе нечто подобное дельфийскому храму. Самому же стать при нем главным прорицателем и предсказывать судьбу всем жаждущим приоткрыть завесу грядущего. Сколько ж это деньжищ можно огрести!
Негодная думка сбежала, едва Константин приблизился к таинственному яйцу и заглянул в одну из трещин. Святой Георгий и все угодники Божьи! Что он там узрел!
Да, собственно, а что? Не вспомнит. Эх, память, память. Какие шутки ты играешь с человеком.
Ведь точно мнится, что в стальном яйце Константин что‑то нашел. Вроде некие хитрые приспособления. И еще книги. Да, точно, книги! Целую библиотеку. Странного вида кодексы, написанные на разных языках, большинство из которых пастушку было неведомо. Однако ж отыскались и сочинения на латыни, греческом и (о, чудо!) родном булгарском языках (эти, правда, были написаны не привычной латиницей, а буквицами, напоминавшими ахайские литеры). Вот их‑то юноша и отобрал в первую очередь и сунул в заплечный мешок. Туда же положил и пару диковинных устройств в надежде разобраться на досуге.
Как же ему удалось выбраться? Снова провал в памяти. Но доподлинно спускался в колодец и поднимался оттуда неоднократно и тайно от всех. И жадно поглощал содержание книг. Конечно тех, кои его разум мог осилить. Ибо много чудного и непонятного было прописано в найденных кодексах.
Когда книг и приспособлений набрался целый сундук, а в карманах Константина зазвенело и золото (также раскопанное в яйце), он, купив пару лошадей и повозку, сбежал из опостылевшего городишки.
Кажись… В Афины? Или же на Святой остров? А, может, в Великую Моравию? Где принял сан и новое имя.
Какое же?
Память, память! Не шали так жестоко!..
Гладь воды весной рябью‑то пошла,Ой, зачем, ты, мать, меня родила?Ой, зачем, ты, мать, меня родила,В путь‑дороженьку да спровадила?
Нечисть лютая во бору живет,Добру молодцу воли не дает.Добру молодцу доли не даетИ ярмо оков ко земле гнетет.
В чужой стороне – чужое житье.Лешаков да сов, только не мое.Только не мое, я о том пою,Как вернусь назад в сторону свою…
– …А теперь частушки петь станем! – предложила алконост‑птица, закончив песнь и приметив, что слушатели малость пригорюнились. – Ну‑ка, кто больше знает! Один начинает – остальные подтягивают!
Как у князя ВелимираБлюдо на столе с инжиром.Отдал бы князь фиги ФигеИ отправил на фиг с миром!
– Да, – покачала головой Аля. – Что‑то с рифмами не так! Явно на арабские рубаи смахивает! Ну, тут уж с кем поведешься, от того и наберешься. Сами‑и мы не местны‑и‑и! – жалобно затянула гостья с Востока.
– Наших послушай‑кось! – предложил Бублик.
Ты, сорока‑белобока,Научи меня летать.Не высоко, не далеко –Но чтоб навьим не достать.
В Киев‑граде слух пошел:Кукиш‑де с ума сошел.Все добро раздал народу,Перейдя на хлеб и воду!
Ифигениус блажнойВсех стращает сатаной.Чаше б в зеркало глядел,Там бы сатану и зрел!..
– Ха! – скривилась птица алконост. – Да так‑то любой дурень безголосый наворотить может! На вот, выкуси!
Вот кикимора у лесаСидит с кошкой как принцесса.Мужичка б вместо кота –И пошла бы суета…
Как изба на курьих ножкахНаклонилася немножко.Петушка бы завести –Будут яйца нам нести!
Бублик лезть хотел на птаху,Как стянул свою рубаху –Ноги‑дуги, руки в бок –Одним словом – колобок.
– Держись! – посулил задетый за живое стройный и ладный собой сатиренок.
Гром гремит, земля трясетсяФига на коне несетсяИли птица‑алконост –Не поймешь, чей это хвост.
…Человек в лиловой сутане, даром, что не помнил ни одной частушки, самозабвенно драл горло вместе со всеми, подхватывая незамысловатые слова и мотивы песенок.
И неважно, что он совершенно не имел представления о том, кто такие эти самые князь Велимир, Фига, Кукиш, Ифигениус.
Главное, что ему было весело. И так спокойно на душе, как никогда…
Глава 9
ГОРОД ВО ВЛАСТИ ЗЛА
Куявия, Искоростень
– …Мышка бежала, хвостиком махнула, Колобок упал, Курочка Ряба его склевала. Оголодавшему Волку пришлось съесть Зайца. От одиночества Лиса сманила в компаньоны любимого Кота Деда с Бабкой и вместе с ним ушла жить в леса дремучие. В округе без Кота и Лисы в несметном количестве развелись грызуны. Они уничтожили леса, поля, сусеки и амбары. Вот так и захирело то царство, – закончила Файервинд, когда вдали показались городские стены.
И сразу настроение веселиться пропало. Ибо высоко над остроконечными крышами в небо поднимались дымы пожаров. Три, пять, восемь…
Но не было ни звуков битвы, ни потоков беженцев. И врагов тоже видно не было.
И это казалось весьма неприятным.
Ладно, раз сил неприятеля не наблюдается, то ничего не остается, как идти вперед и узнать, что там происходит, в этом Искоростене.
Обычно у главных ворот не протолкнуться – грязь, пыль, толпа приезжих и отъезжающих, всякий сброд, ошивающийся вокруг да около в чаянии легкой наживы.
Но на этот раз окрест было безлюдно. Поломанные телеги, разбросанные товары, дохлые лошади – и никого живого.
То тут, то там виднелись непонятные пятна, похожие на засохшую болотную жижу. Гавейн переглянулся с Парсифалем, и оба одновременно кивнули. Знакомое дело.
Отряд осторожно приблизился.
Прямо перед воротами стояла заляпанная дорожной грязью вывеска, сделанная из толстой дубовой доски, приколоченной к двум просмоленным деревянным столбам. Надпись, сделанная «офигеницей» (о, уже и сюда труды преосвященного распространились), объясняла, с каким количеством денег надо расстаться, чтобы попасть за эти самые ворота:
Смерд – одна резана.Павозка – три резаны.Купец – пять резан.Баярин – полкуны.Халопы – полрезаны.
Ниже была написана корявым почерком с помощью угля еще пара строк:
Свищенников и манахав – бес платно.
И под этим:
Дамавым, лесшим, русалкам, потерчатам, мавкам, чиртям и протчим – вход в Искоростен строго заприщен пад страхом онафимы.
Оставался открытым вопрос, кто будет накладывать «онафиму» на лешего или русалку, которая вздумает пройти в город, но, возможно, ответ на это давала толстая дубина, стоявшая у калитки караульни.
Сами по себе ворота, встроенные прямо в высоченную замшелую крепостную стену, были невелики, в них с трудом могла протиснуться одна повозка или разъехаться три всадника, но при этом сделаны они были довольно добротно. Толстые створки мореного дуба, обитые листами железа, готовы захлопнуться в любой момент, влекомые сложным механизмом из цепей и шестеренок, изготовленных, как пояснил Лют, специально выписанным из имперских пределов механикусом, а перед ними вверх поднята еще и здоровенная решетка с острыми зубцами.
