Кувалда (СИ) - Борчанинов Геннадий

Кувалда поднял воротник кожанки, закрывая лицо, прислонился к стене, цепким взглядом высматривая возможных заговорщиков. Предчувствие вопило во весь голос, словно сирена, майор полностью сосредоточился, как по боевой тревоге.

Рана болела, бок жгло, будто в ране кто-то ворочал раскалённым прутом. Краснослав затворил кровь с помощью Живы, но особой разницы он не почувствовал. По-прежнему было неприятно. Новая кожаная куртка оказалась безнадёжно испорчена вместе с рубашкой.

Трофейный браунинг в кармане куртки хлопал по раненому месту, и Кувалда крепко сжал его в руке. Браунинг сидел как влитой. Майор выщелкнул магазин, удовлетворённо насчитал в нём десять патронов. Краснославу нравился архаичный огнестрел, несмотря на существенные недостатки типа ограниченного числа выстрелов и необходимости регулярно чистить оружие. Табельный бластер с регулировкой мощности по всем параметрам превосходил любое местное оружие, но Кувалде нравилась тяжесть воронёного металла и некий романтичный флёр, который окутывал местные пушки. Было видно, что их делал не фабричный бот методом печати комплектующих, а живой человек. На браунинге ещё и была нанесена гравировка в виде орлов.

Кувалда то и дело посматривал в сторону дворца, что находился в конце проспекта, и из которого должен был выехать кортеж с императором. Никаких признаков того, что государь вообще собирается куда-то ехать, не было. Всё шло своим чередом, и Краснослав вдруг подумал, что, возможно, князь Меншиков был прав, а он только зря ввязался в перестрелку против всего Третьего Отделения.

Мысль пугающая. Такое не прощается, и обычной каторгой дело не ограничится. Но испугаться Кувалда не успел, в конце проспекта показались алые казачьи черкески, и он умиротворённо выдохнул. Взгляд его медленно скользнул по толпе прохожих, снова выискивая чей-нибудь нездоровый интерес, излишнее волнение. Тщетно, ни один из прохожих ничем не выделялся и не привлекал внимания. Скорее, это сам Кувалда выглядел подозрительно в своей чёрной кожанке. Краснослав попробовал найти кого-нибудь с необычайно большим саквояжем или чемоданом, в котором могла быть взрывчатка, но и эти поиски ничего не дали.

Кортеж замаячил вдалеке, медленно приближаясь. Царь никуда не спешил. Его служба безопасности совершенно успокоилась после вчерашнего переполоха, и посчитала, что всё теперь в полном порядке. Как и говорил Меншиков. Кувалду кольнуло подозрение, что агенты рептилоидов были не только среди бомбистов, но и в Третьем Отделении, и непосредственно в окружении царя. Это было вполне ожидаемо и типично. Многоходовки рептилий могли планироваться на годы вперёд, и они запросто могли слить властям парочку боевиков, чтобы успокоить подозрения, а затем ударить на следующий день.

Люди тоже увидели кортеж, начали показывать пальцами, улыбаясь и радуясь проезду Государя. Казаки сидели в сёдлах прямо, с высоко поднятыми головами, в алых черкесках и высоких шапках, с шашками на боку, гордясь почётной обязанностью охранять жизнь и спокойствие Императора. Карету с императорскими вензелями тянула тройка лошадей, на козлах сидел кучер в богато украшенной ливрее. Прохожие снимали шапки и картузы, махали руками и улыбались Государю. Константина в народе любили.

Кувалда почувствовал, как в воздухе что-то резко изменилось, как перед грозой, и на всякий случай снял пистолет с предохранителя.

На дорогу перед кортежем выбежал растрёпанный студент с безумными глазами, и казаки схватились за шашки, чтобы отогнать его ударами ножен, больно и унизительно, но не опасно.

— Смерть тирану! В топоры! — взвыл студент, выхватил армейскую гранату и выдернул чеку.

Казаки выхватили шашки, но больше они ничего не успевали сделать. Прохожие завопили от страха, началась паника, давка, люди начали разбегаться в разные стороны, Кувалда вытащил пистолет, попытался протиснуться через них к дороге, но это было бесполезно. Студент метнул гранату в сторону кареты, и Краснослав принял тяжёлое решение подстрелить её на лету, рискуя посечь осколками и себя, и мирных горожан.

Своей основной цели лимонка не достигла. Майор Кувалда метким выстрелом из браунинга сбил её на лету, и та сдетонировала аккурат над головами несчастных казаков императорского конвоя, разлетаясь на сотни смертоносных осколков. Карета остановилась, одну из лошадей тяжело ранило, воздух проспекта наполнился истошными криками и воплями раненых. Убитые казаки лежали на мостовой, и кровь растекалась по камню будто из ниоткуда, незаметная на ярко-алых мундирах.

Ужас и паника, обуявшие толпу, только разрастались, но Кувалда сумел протиснуться ближе к карете, видя, как с другой стороны улицы так же протискивается какой-то мужичок в сером плаще, нервно сжимая что-то за пазухой.

Краем глаза Краснослав увидел, как открывается дверь кареты, и оттуда осторожно выглядывает ошалевший царь, пошатываясь и неловко цепляясь за дверной проём.

— За революцию! — завопил мужичок, распахивая плащ, под которым он держал обрез ружья.

— Назад, Государь! — крикнул Кувалда.

Он выстрелил дважды, по рукам, понуждая бомбиста выронить оружие, но тот успел нажать на спуск из последних сил, и двойной заряд дроби просвистел над каретой, выбивая стёкла в доме напротив.

Несколько выживших казаков с оголёнными шашками подбежали к нему. Кувалда видел, что они оглушены и, возможно, ранены.

— Охраняйте царя! — он указал пальцем на карету, но те угрюмо шли на него, и Краснослав понял, что казаки приняли его за ещё одного бомбиста.

На счастье Кувалды, на проспект выбежали ещё пятеро революционеров с наганами в руках, казаки на мгновение отвлеклись, началась перестрелка, троих казаков уложили на месте. Кувалда перекатился за карету, морщась от боли, пальнул по ближайшему из террористов. Пуля раздробила бомбисту локоть, и тот с истошным воплем повалился на мостовую. Один из казаков успел добежать до врага и с оттяжкой рубанул наискосок, буквально разваливая бомбиста от плеча и до живота, но его тут же застрелил другой.

Из дворца на полном скаку летела императорская гвардия, преображенцы бежали с винтовками наперевес, но они были слишком далеко. Краснослав заслонил собственным телом испуганного императора и начал отстреливаться от террористов из браунинга, а когда кончились патроны в магазине, он выхватил револьвер.

Больше всего на свете Кувалда не любил уличные бои. И как пилот, привыкший полагаться на скорость и маневренность, которых не бывает в уличных сражениях, и как солдат, ненавидевший терять мирное население, которое неизбежно страдало от обеих сторон. И пока майор отстреливался от террористов с одной стороны, с тыла зашли другие. Кувалда почуял их своей аурой.

Он резко обернулся. На карете стоял Левский, появившийся будто из ниоткуда. Кувалда нажал на спуск, но выстрела не произошло. Боёк ударил по пустой гильзе, барабан провернулся, и Левский растянул губы в гадкой насмешливой улыбке.

— Товаищ Сычёв, — сказал он. — Вы чегесчуг назойливы.

Кувалда зарычал и бросился врукопашную.

Краснослав бросился на вождя и учителя, словно разъярённый тигр, одним махом запрыгивая на самый верх кареты, и попытался схватить рептилию за горло. Сотни, если не тысячи сородичей Левского были задушены Кувалдой раньше, и это был один из самых эффективных способов. Но рептилоид предвидел этот манёвр. Он поймал руки Кувалды и повалился назад, перекидывая майора через себя, и вышло так, что они оба скатились с кареты, будто дерущиеся дворовые коты, сцепленные в один клубок ненависти.

Чистая, незамутнённая ярость, кипевшая в крови Краснослава, наконец-то могла выплеснуться целиком и полностью. Всё, что накопилось за долгое время. Могучими ударами Кувалда мстил за убитых товарищей, погибших сослуживцев, уничтоженные миры и планеты. В той битве, которая должна была стать последней, такого не было. Рептилии там были всего лишь точками в прицеле, сигналами радаров, далёкими и обезличенными. Теперь же ненавистная зеленокожая тварь была прямо перед ним, и Краснослав вкладывал все свои эмоции в удары.