Кир Булычев - «Твоя Рашель...»
Но наученный горьким опытом Лев Христофорович к экспериментам по определению генетических склонностей детишек и воспитанию из них гениев в соответствующих областях не возвращался. И надеялся, что и Никите Блестящему этого сделать не удалось.
Постепенно обида, нанесенная Никитой, забылась.
И его появление возле дома Минца в ноябре профессора по меньшей мере удивило.
Начисто пропала наглая посадка туловища и разворот плеч, даже полубаки парикмахерского типа исчезли, смененные запущенной кривой бородкой.
И одежда на Никите была хоть и иностранная, но не новая, поношенная, из благотворительного магазина в пользу жертв церебрального паралича.
– Лев Христофорович!
Фонарь светил согбенной фигуре в спину, голос дрожал, шел дождь со снегом. Минц не узнавал Никитушку.
– Я к вам, Лев Христофорович. – Передних зубов у Никитушки не было, и говорил он невнятно.
Никита шагнул на свет, и Минц узнал его.
Как бывает с людьми незлопамятными, а главное, деликатными, Минц вдруг испытал чувство вины перед молодым человеком. Он осознал, что сыграл в его жизни роковую роль, сам того не ведая, толкнул его не преступную стезю...
– Заходите, – быстро заговорил Минц. – Ну чего вы стоите на дожде, голубчик, ну как так можно, я вас чаем угощу, у меня чай славный, «Ахмад», не пробовали?
– Нет, я тут постою, – униженно бубнил Блестящий.
Лев Христофорович буквально втащил его к себе в кабинет, заставил раздеться, разуться, отдал ему свои мягкие туфли из шерсти гуанако, заварил свежий чай, и пока гость не отведал этого чая, и слушать его не желал.
А потом сам сказал:
– Рассказывайте, батенька, начинайте, я весь горю нетерпением узнать, чего же вы, пакостник такой, натворили?
– Виноват, – ответил Никита. – Во всем виноват, но должен признаться, что был подвигнут на этот проступок заботой о человечестве.
И надо вам сказать, что в тот момент Никита был искренне убежден, что руководствовался благими порывами. Хотел, оказывается, реформировать систему образования и выращивать гениев в каждой сельской школе. Но когда поставил эксперимент на поточную ленту, оказалось, что профессор его подвел.
Удивительное дело! Еще полчаса назад, замерзая перед суровой темной коричневой дверью в дом, Никита был готов пасть в ноги и просить о помощи. И вот – полюбуйтесь! Он согрелся, напился чаю, понял, что профессор не собирается вызывать милицию или кидать в него гранату, и его настроение начало меняться, а наверх всплыла маленькая подлая мысль: виноват во всем этот профессор Минц, который подсунул ему черт знает что.
А по мере того как справедливый гнев против профессора усиливался и поднимался штормовой волной, до Льва Христофоровича доходил весь трагикомизм ситуации. Он давно подозревал, что так может кончиться, но одно дело подозревать, а другое – услышать и увидеть.
– Рассказывайте, дружок, рассказывайте, – попросил профессор. – Мы не сможем вам помочь, пока не поймем, что произошло.
Никита немного успокоился и начал свой рассказ.
Группа подопытных детей росла как на дрожжах. Они с Жанной еле успевали их кормить, переодевать, прятать от инспекторов средних школ и даже военруков. Пятилетние крепыши-малыши через два с половиной – три года превратились в двадцатилетних громил или березок. Готовых к тому, чтобы их продавать и использовать. Все это – проза жизни. Этим занималась Жанна, потому что с Никитой случилось несчастье. Он влюбился в девушку так, что не смог заставить себя вернуться в Пермь.
Дядечка Никита даже собирался жениться на Раечке, но потом представил, как им придется стоять рядом в храме или в ЗАГСе, и решил отложить свадьбу до лучших времен, благо Рашель была рада, что ее теперь не бьют ремнем, а наоборот, целуют каждый вечер.
Больше того, со временем, через полгода или год, она и сама полюбила своего бывшего мучителя и хозяина.
На родину они не возвращались. Жанна порой пересылала мужу деньги, предпочитая верить, что он занят сложной селекционной работой.
Никита был умеренно счастлив, потому что находился в постоянном напряжении нервов. Слишком хороша, слишком сногсшибательна и соблазнительна была его дорогая Рашель. И не только ему, но и нескольким миллионам других мужчин хотелось дотронуться до ее округлостей. Он подумывал уже о том, не родить ли им ребеночка – тогда, находясь в декретном отпуске, Рашель всегда будет рядом и покорна, без этих самых вздрызгов характера международной красавицы!
Но потом Никита спохватился – все-таки его возлюбленной формально исполнилось лишь восемь лет, и хоть она на вид кажется совсем взрослой дамой, время есть время, а уголовный кодекс – это кодекс.
Так что они остались бездетными и неоформленными, что очень удручало Раечку – ей хотелось семьи. Ведь она росла без отца-матери, а теперь вроде появился дядечка, которого можно считать папой, а он отказывается от формальностей.
Рашель в отличие от Никитушки легко выучила иностранные языки с помощью телевизора, так что поползновения Никиты изолировать ее от внешнего мира ничего не дали. С девичьей изворотливостью, не боясь ремня, Рашель спускалась по водосточной трубе с пятого этажа венецианского палаццо, переплывала Большой канал ради того, чтобы потанцевать в ночном клубе для речников. Вот и бегал Никита по заведениям, искал возлюбленную и подвергался обидам от ее поклонников.
Так прошел еще год.
А потом поступило паническое письмо из Перми о том, что швейцарский клуб «Грассхопперс» разрывает контракт с их сыночком, а шахматное объединение Казахстана вычеркивает из своих рядов гроссмейстера-вундеркинда. Из армии также поступили неутешительные известия.
Но хуже всего чувствовал себя сам Никита.
– По какой же конкретно причине? – спросил Лев Христофорович, который, конечно же, догадывался о причине. Понимание неизбежности трагедии, в которую суждено угодить Никите Блестящему, пришло к нему два с лишним года назад, но ввиду поспешного бегства Никиты Минц не успел ему о ней рассказать.
– По причине скорости, – сознался Никита.
– А далеко ли твоя возлюбленная модель?
– Супермодель! – воскликнул Никита. – Рашель де Грие. Она в гостинице.
Минц оделся, и они пошли в гостиницу «Гусь», благо идти до нее было недалеко.
Никита нанял себе номер полулюкс, лучше там не нашлось. Он открыл дверь и крикнул внутрь:
– Ты одета, крошка?
Никакого ответа.
Свет не горел. Никита нервно нащупал выключатель. От его мокрых грязных пальцев на обоях остались следы.
Постель была не убрана, на полу валялась кожура банана, женские колготки и всякие вещи.
– Пошли вниз, – убитым голосом сказал Никита.
Они спустились в ресторан.
Рашель они отыскали в баре.
Она сидела за стойкой. Рядом с ней взгромоздился небритый и сильно волосатый громила, настолько пьяный, что все время промахивался рюмкой мимо рта.
Разумеется, Минцу не приходилось видеть супермодель Раечку ни в действительном детстве, ни в расцвете красоты.
Но сейчас она находилась далеко за ее пределами.
Грузная, даже громоздкая дама средних лет, сильно накрашенная и кое-как завитая, покачивалась на высоком стульчике и говорила пьяному громиле:
– Вот он и сгубил мою молодость и карьеру. Понимаешь?
– Выпьем, – отвечал ей громила.
– Мне нельзя, я всегда за рулем, – возражала Рашель.
Льву Христофоровичу достаточно было одного взгляда, чтобы поставить правильный роковой диагноз.
– Пошли в номер, – печально попросил Никита.
– А бутылку возьмешь?
– Возьму.
– А Эрнеста возьмешь? – Она показала на громилу.
– Нет, не возьму. У нас другой гость.
Минц вышел вперед.
– Такой старикашка? – огорчилась модель. – Тогда две бутылки.
Наконец они поднялись в номер.
– Ваш диагноз? – спросил Никита, пока Рашель откупоривала бутылку.
– Диагноз? А никакого диагноза, – возразил Минц. – Все идет своим чередом.
– Объяснись, дедуля, – попросила Рашель.
Она двигалась с трудом. В ней было два метра роста и полторы сотни килограммов веса.
Минц обернулся к Блестящему.
– Ваша дама в курсе эксперимента?
– Только в общих чертах. Так что говорите, чтобы я понял, а больше никто.
– Тогда вернемся в прошлое, – сказал Минц. – Несколько лет назад вы забрали из детского садика...
– Из детского дома.
– Неважно. Главное, что вы забрали пятилетнего ребенка. Потому что вычислили в нем гениального футболиста.
– Я не футболист! – обиделась Рашель.
– И дали ему мой эликсир, чтобы формирование таланта шло как можно быстрее. Скажем, в десять раз.
– В пять, – поправил профессора Никита.
– Развитие идет с ускорением, – сказал Минц. – Организм привыкает к средству и спешит ему помочь. Итак, через три года все ваши подопечные стали двадцатилетними по физическому развитию. Их у вас было много?
