Александр Вельтман - Сердце и Думка

— Какое счастье?

— Загласий на мой претлошение: я шелай палушидь ваше прекрасне руке… Ратидль ваш, папенькэ у мамке сказель, это ваш фоль заставлеит.

— Мою волю?.. они это сказали вам?

— Сказаль!

— Они не отвергли вашего предложения?.. Если это составляет собственно мою только волю… я согласна.

— О шастливейше шельвег! — вскричал Эбергард Виллибальдович. — Посфольте фаш руке.

Между тем Роман Матвеевич не мог удержаться от смеха.

— Вот послал бог жениха! — сказала Наталья Ильинишна.

— Пусть он адресуется к Зое, она отделает его добрым порядком… Что это?.. в зале его голос… Он, верно, говорит с Зоей!.. Пойдем к нему на помощь!..

— Телё коншен! — вскричал Эбергард Виллибальдович, встречая в дверях Романа Матвеевича и Наталью Ильинишну.

— Зоя! — произнесли в одно время Роман Матвеевич и жена его.

— Вы предоставили моей воле согласие на предложение господина Подполковника… я согласна отдать ему свою руку.

Отец и мать остолбенели.

— Прошу ротидльски плагословене!

— Господин Подполковник, эти дела так скоро не делаются!.. мы должны подумать!.. — сказала Наталья Ильинишна.

— Зачем же думать? вы мне предоставили думать об этом: я согласилась, и все думы кончены.

— Если так!.. — сказал Роман Матвеевич грозно, — не раскаивайся же, дочь!

— О, боже мой, — вскричала Наталья Ильинишна, залившись слезами, — что ты делаешь, безумная!.. Нет, господин Подполковник, она сама не знает, что делает… она не думала… сама не знает, на что соглашается!.. этого не будет!

— Я дала слово… моя рука никому не будет принадлежать, кроме вас, господин Подполковник; вот все, что от меня зависит, — сказала Зоя решительно и — вышла.

— Прошу ваш ротидльски плагословене, — сказал Эбергард Виллибальдович, преклоняя колено перед Натальей Ильинишной.

— Нет-нет-нет! — вскричала она, вскочив с места и выбегая из комнаты.

— Безумная девка! — вскричал и Роман Матвеевич после долгого молчания, ходя по зале, заложив руки назад.

— Как бесумны! што бесумны! хоц-доннер-веттер! — вскричал и Эбергард Виллибальдович, встав на ноги, вытянувшись и грозно притопнув ногою, — што бесумны девка, когда сокласильзе на мой претлошене!.. я не пратифне ваше саглазие телал претлошене!.. прошу мне тафаить сатисфакцие!

И Эбергард Виллибальдович грозно схватился за эфес своей шпаги.

— Если получили согласие, то и женитесь на ней, кто вам мешает! — отвечал равнодушно Роман Матвеевич, продолжая ходить по комнате.

— А! вот это другой телё!

И — Эбергард Виллибальдович бросился целовать Романа Матвеевича.

— А все-таки дочь моя безумная девка! — продолжал Роман Матвеевич.

— Как!

— Да так! Вы умеете играть в бостон вдвоем,[135] господин Подполковник?

— Ниет!

— Вот видите ли: не только себе, она отцу не нашла постоянной партии.

— Я пуду учить… это не трудно.

— В бостон-то нетрудно, да в марьяж-то[136] играть в ваши лета уж не научитесь.

— Марьяж? Ооо! я марьяж играй, и ошень хорошо играй! это мой люпими икра.

— Не верится! — сказал, вздохнув, Роман Матвеевич, — что ж мы стоим, покорно прошу в гостиную; оставайтесь уж у нас обедать, любезный будущий зять.

Зоя вышла к обеду разряжена и — как будто довольна собою.

Эбергард Виллибальдович подошел к ней счастливым женихом и поцеловал руку.

Наталья Ильинишна сидела за столом с распухшими глазами и молчала; но Роман Матвеевич тешился над дочерью и затрогивал ее самолюбие.

— Давно вы в службе, почтеннейший мой будущий зять?

— С 93-й год.

— Что, в то время, я думаю, вы были уже лет двадцати?

— Так.

— Хм! так вы немного чем постарше меня.

Но эти злые намеки действовали только на Наталью Ильинишну, а на Зою нисколько: она как будто не понимала, что отец колет ей глаза.

Припомните, как Думка-невидимка металась с чела одной красавицы на чело другой; ей хотелось знать: которую он полюбит? но и князь Юрий метался от одной к другой; от нежной Юлии к чувствительной Барб, от чувствительной Барб к горделивой Мельани, к задумчивой Агриппинё, к игривой Пельажи, к простодушной Зеноби и говорливой Надин; всем говорит он одни и те же слова, одни и те же уверения и обещания. Что это значит? всех одинаково нельзя любить, — думала Думка, — по наружности ничего не узнаешь, надо проникнуть в мысли! — и с этим словом она порх на чело Юрия.

В эту самую минуту он только что развернул письмо от своей матери; пробежав его взорами, он остановился на post-scriptum, где было написано: «За Зоей, как мы слышали, сватались многие: Полковник, Маиор, уездный Судья и даже Городничий; но она всем отказала. Я видела ее недавно в церкви; она ужасно как изменилась. Бог ее наказывает за тебя».

— Зоя! — вскричал Юрий, — примирит ли судьба нас с тобой? любила ли ты, любишь ли ты еще меня?

«Он Зою, Зою любит! — заговорила Думка. — Воротимся к ней!»

— Еду, еду! еще раз взглянуть на тебя, Зоя! еду!

И Юрий взял отпуск. Полетел за Киев, скачет, всю дорогу поднял на воздух; предметы справа и слева сливаются в степь; четыре раза на небе была то ночь, то день… Вот уж и святые берега Киева; еще несколько десятков верст и — Юрий глубоко вздохнул.

— Поедем через город! поедем! — прошептала ему Думка.

Колокол ударил к вечерне. Около церкви, на площадке, собрались толпы народа.

— Стой!.. Что такое?

— Свадьба! — отвечали прохожие.

— Чья?

— Да здешняя красавица Зоя Романовна выходит замуж… за такого урода, что и сказать нельзя! за Подполковника инвалидного.

Обдало огнем Юрия; а сердце оледенело, череп как будто надвое распался.

А Думка свистнула вихрем прямо в храм божий, пронеслась сквозь народ холодной струей — прямо к Зое.

А Зоя стоит перед налоем, разодетая-разодетая, бледная-пребледная; а подле нее высокий, худой, в инвалидном мундире, держит Зою за руку; рука у нее дрожит… слеза хочет брызнуть из глаз… Думка сжала ее чело…

— Посмотри в последний раз кругом себя! нет ли его!.. Священник взял уже в руки кольцы…

— Посмотри! — повторила Думка.

Зоя обернулась направо… обвела грустным взором толпу любопытных… а подле крылоса кто-то стоит бледный, с опавшей головой, с закрытыми очами… Зоя вскрикнула, затряслась и упала без памяти на руки Анны Тихоновны, посаженой матери Эбергарда Виллибальдовича.

Настала великая Ивановская ночь, ночь торжественного шабаша нечистой силы на Лысой горе. Нечистая сила, окутанная тучами, несется со всех сторон в образе египетских гиероглифов. Вихрь мчится вперед; он взвил прах с Сахары, свернул полотном воду с поверхности моря, принес на Лысую гору, начал строить великие палаты, колоннадой из водяных столбов, накрыл ее хмарой, зажег вместо светильников молнии, уставил на горе трубачей-ветров под началом Вьюги, заготовил угощенья и ждет Старшого и знатных гостей. Вот прибыл на бороде верхом Кощей Бессмертный, прикатила в ступе Баба-Яга, приплыли на потоках Русалки, слетелись на помелах Ведьмы, сбежались Лешие и Домовые, пришли, подпираясь клюками, Колдуны и Чародеи — и все ждут Бурю великую Грозу громоносную. Едва показалась она из-за дали далекой, вихрь и туча пошли навстречу.

Вот приближается к Лысой горе Буря великая Гроза громоносная с громом и грохотом, с треском и трепетом… Ветры взвыли хором хвалебную песню.

Опустилась Буря великая над Лысой горой посреди шума и кликов, посреди озаренных голубыми и багряными молниями смерчей, воссела, нахлупилась. Вокруг нее стала дружина и старшие: Пррр, Тшшш, Фффф, Ууууу, Ссссс и Ммм.

Когда ветры прогудели на дуплах, проклубились Русалки, проаукало Эхо, понесли угощенья: изморозь, крупный град и крупу на блюдах, и в чашах заздравный туман.

— Ну, Баба-Яга, как ты поживаешь? что нового?

— Пришли черные годы, Буря великая Гроза громоносная, пришло в ступе воду толочь!

— Истолки в мелкий порох, скажу спасибо.

— Проявилось на белом свете неверье в людях, едешь — никто не кланяется, знать не хочет, едешь — и подмести нет ничего… житья нет! Мою избушку на курьих ножках с лица земли стерли, построили на месте палаты с крестом. Живу в погребах да в подвалах, да еще и за ночлег плати; а я человек не денежной: пришло побираться на перекрестках! Вот какая доля! Помоги, Буря великая Гроза громоносная! Какие-то народились книжные кудесники, переписали всех в книги, и меня написали, уладили такой запрет, что и малые ребята перестали старой бабы бояться; не только что розгой — всем помелом ничего не сделаешь! И в сказках пишут не про богатырей великих, а про каких-то все вельмож, что чужими руками жар загребают да пушкой воюют, палицы не смогут с земли поднять… Да еще какие-то людские взялись мудрецы, допытываются, откуда я родом. Говорят, видишь, из Индейского царства,[137] а я… вот тебе шиш! сроду там не бывала!