Леонид Каганов - Лена Сквоттер и парагон возмездия
— Я этого не знала… У меня нет паспорта… Я сжалилась.
— Хорошо, Дарья, я вам сделаю паспорт за три дня. Но вы себе не представляете, в какую сумму это обойдется нашей Корпорации и как тяжело мне будет проводить это в отчетных ведомостях как представительский расход.
— Мне очень стыдно, — повторила Дарья, хотя по ее внезапно просветлевшему лицу этого не было заметно.
Мне потребовалось не так много сил и связей, чтобы через неделю у Дарьи был свеженький загранпаспорт, пахнущий типографской краской и тайными канцеляриями ФСБ. В нем, как и в моем паспорте, стояла шенгенская виза первой попавшейся страны — ее название я прочла, только когда заказывала по интернету два билета в Германию, и сразу забыла. Эта страна была случайной не только для моего паспорта, но и вообще случайно оказалась в Шенгене — явно по чьему-то недосмотру. Скорее всего по недосмотру Германии. Ведь у современной Германии, осуществившей таки свой план покорения Европы, но только путем бескровной покупки в кредит, уже не было такого дивного орднунга, как шестьдесят лет назад, когда она пыталась штурмовать свои будущие земли нахрапом. Только отсутствием орднунга я могу объяснить, как эта убогая страна попала в Шенген и принялась выдавать виз россиянам.
Дарья летела за границу впервые, и в аэропорту с ней сразу начались troubles. Во-первых, оказалось, что, как любой невыездной лох, Дарья Филипповна до shaking боится лететь в самолете. Напрасно я ей пыталась втолковать, что по статистике риск погибнуть в авто выше в двадцать раз, а все ужасы авиа катастроф — не более чем виртуальный коралловый риф, выстроенный в массовом сознании многими поколениями моллюсков газетного пера, которые в поисках вожделенного медиаповода обсасывают до косточек любую авиакатастрофу, брезгуя катастрофами автомобильными. Ведь упавший самолет — это готовый материал на полосу, особенно если моллюск включит оба полушария своего ганглия и поразмышляет о причинах аварии в самом широком смысле — от суровых упреков в адрес аэродромных служб до пения оды страха исламскому террору. А разбившееся авто? Металл — на лом тела — в карету, кровь смыть с асфальта шлангом, знаки аварийной остановки покидать в гаишные багажники, вот и все: шоссе свободно, медиаповода нет, новостная полоса по-прежнему девственно чиста.
Несмотря на мои объяснения, Дарья продолжала трястись тупить и проситься в туалет, потому что наглоталась каких-то успокаивающих таблеток, запив лошадиной дозой минералки.
Вторая проблема случилась на контроле, когда выяснилось, что Дарья не сдала в багаж свою косметичку, и теперь ее маникюрные ножнички, помноженные на гипотетическую исламскую решимость, представляют серьезную угрозу для артерий экипажа. Багаж уже уехал, поэтому ножнички пришлось выкинуть, что произвело на Дарью такое трагическое впечатление, словно у нее отняли как минимум левую грудь.
То, что Дарья умудрилась потерять посадочный талон в дьютифри — это уже моя вина. Мне следовало отобрать у нее документы и хранить при себе. Беготня по дьютифри по второму кругу слегка отвлекла ее от мрачных мыслей, но когда мы сели в самолет, Дарья снова принялась ныть, проситься в туалет и обижаться на меня, поскольку я якобы обещала ей, что боязнь самолетов скоро пройдет, а она не проходит.
Пришлось объяснить, что боязнь самолетов absolutely проходит после десятого перелета, что случается примерно на второй год работы в серьезном бизнесе. Именно поэтому об этой боязни запрещается говорить деловым партнерам даже на неформальных фуршетах — они сразу поймут, что имеют дело с новичком.
Мне пришлось заказать Дарье коньячка и вложить в руки авиаглянец, заботливо положенный сервисом в карман переднего кресла вместе с бумажным пакетом и официальным комиксом, изображающим порядок выпрыгивания из тонущего и одновременно горящего лайнера.
Авиаглянец слегка отвлек Дарью, и наш разговор незаметно зашел о рекламе. Дарья спросила, как давно я стала заниматься рекламой, и от этого вопроса я неожиданно для себя погрузилась в воспоминания далекой творческой юности. И в результате прочла Дарье небольшую, но явно необходимую lektion о рекламном бизнесе.
Реклама
Реклама, призванная быть двигателем торговли, давно и прочно переехала в область искусства. При этом с ней, разумеется, произошло то, что происходит с двигателем, который вынули из авто, завернули в белоснежный пенопласт и возят по выставкам как казимировский квадрат.
Что видит обычный горожанин, который едет по эскалатору в метро мимо щита, где в россыпи готических клякс растопырилась задом эротичная das Model, и все это озаглавливает фраза "Доверься настроению устремленности"?
Ну, хорошо, не горожанин, пусть горожанка, потому что уже по одной этой фразе ясно, что реклама женская и рассчитана на тех, кто еще не так давно рисовал розовым фломастером сердечки в личном дневнике, а теперь делает то же самое, только в блогах.
Итак, горожанка. Пусть даже крайне умная и продвинутая горожанка, пусть даже один из лучших филологов страны — нам это сейчас не важно.
Она прекрасно знает, что это — не просто картинка, которую налепила уборщица, а — рекламный щит. Большой рекламный щит, да простят мне англичане этот ассоциативный ряд. Заплачены за этот щит — деньги. Размеры которых затмевают даже зарплату директора с лицом criminal, поскольку такие деньги способны жить л ишь в своей космической ойкумене и лежать в карманах у исполинов с лицами юридическими. Истинные масштабы этих сумм называть не принято хотя бы просто потому, что такая цифра, произнесенная вслух, способна взорвать миокард любой пенсионерки.
Но мы прекрасно понимаем, что эти деньги были потрачены на щит вовсе не для того, чтобы подарить горожанам красивый ярлык над головой. Нет, мы понимаем, что эти деньги лишь даны горожанам в долг при помощи сложной business machine, внутри которой гудит рекламный двигатель. Ожидается, что через какое-то время долг горожане вернут с щедрыми процентами, купив нечто у фирмы. Понятно, что купят не все и не сразу, но даже один на сотню — это колоссально, если речь о миллионном городе.
Возможно, горожанка на эскалаторе даже окажется согласна купить это, доверившись настроению устремленности. Осталось понять — что именно купить? Глядим снова на шит. Понимаем, что продаются не кляксы, потому что кому нужны кляксы, если они самым пошлейшим образом украдены из заурядного бесплатного кл и парта? Быть может, предлагается купить колготки, джинсы или крем для загара и депиляции? Но даже не поймешь: эта фигура в колготках, или в джинсах, или у нее голые ноги такого оттенка? Кофточка на фигуре тоже слишком схематична, чтобы выглядеть товаром. Вариант, что продается сама das Model, мы тоже отбрасываем — вряд ли ее владельцам пришло бы в голову искать покупателя среди тех, кто едет в час пик по эскалатору. Последняя мысль, которая приходит в голову гражданину нашей страны, что этот заказ — социально-политический, и рекламируется среди народа столь удобная для политиков сама характерная поза с глубоко наклоненным туловом и широко расставленными ногами. Но эта мысль очень быстро заканчивается вместе с эскалатором, и несчастная горожанка с вывернутой головой стремительно падает на кафель, роняя мобилку и судорожно цепляясь за пиджаки и баулы остальных пассажиров, и поза ее при этом очень напоминает вышеописанный щит.
Так это выглядит с самого низу — изнутри метро. А как это выглядит снаружи, с самого верху? А снаружи раз в год в столицу из самого Head Office прилетает какой-нибудь Свен Хуйгрехт — маркетинговый директор крупнейшей голландской фирмы по производству традиционной шведской косметики в Польше. У господина Хуйгрехта распланировано по восемнадцать—двадцать встреч в сутки на ближайшие 1000 дней. Он с рождения владеет бизнес-английским, прекрасно говорит на всех языках мира "добрый день", носит шикарную улыбку, элитный пиджак и часы от «Позолотти». Все три дня господин Хуйгрехт со своей несовершеннолетней переводчицей обедает с банкирами, встречается с инвесторами и неожиданно жестко ругается с местными поставщиками рыбьего жира, которые оказываются недобитыми подмосковными бандюганами. После чего отменяет оставшиеся встречи и до утра пьет прозак с валидолом, прячась в своем номере за гостиничной портьерой от воображаемых снайперов и ругая проклятую criminal criminal страну. Наутро он приезжает бледный в московский филиал, находит в органайзере запланированную встречу с рекламным сектором и вызывает на ковер бренд-менеджера за три часа до своего самолета.
Переговорную комнату никто отпереть не смог, потому что ключ только у директора московского филиала с лицом criminal, а он стоит в пробке. Поэтому встреча с бренд-менеджером пройдет в большом холле на россыпи кожаных кресел на фоне полиэтиленового аквариума и пластмассовых кактусов.
