Андрей Егоров - Дюжина межгалактических мерзавцев
– Ловко придумано, Робинзон, – одобрил я. – До такого не каждый додумается.
– Это все потому, что ум не в школах дается, а от рождения, – заключил таргариец. – Если родился сообразительным, никакие университеты из тебя дурака не сделают…
Тема беседы неторопливо перекинулась на места заключения и произвол тюремных властей.
– У нас в колонии такая вода была в душевой гнилая, что все тело покрывалось язвами, и волосы вылезали, – поведал Сивый.
– Повезло вам, – откликнулся таргариец, – у нас воды в душевых сроду не было… А чтобы помыться, мы обсыпались песком и терли тело. Оно от этого краснело и саднило.
– Песо-о-ок? – протянул рангун, – я срок мотал среди скал. Там, на этой гребаной планете одни только булыжники. Вонь в помещениях стояла такая, что всех нас выгоняли на воздух по ночам. Чтобы не задохнулись.
– Воздух?! – вмешался я. – Однажды я провел две недели в карцере, в полной невесомости, в скафандре с разряженным баллоном. Такое наказание придумали для нас тюремные власти. Чуть не задохнулся.
– Вам давали скафандры? – оживился таргариец. – У нас за малейшую провинность выбрасывали на орбиту, без всякого скафандра. Лютовали сильно.
– Ты не знаешь, что такое власти лютовали, Робинзон, – заметил рангун, – у нас бунты регулярно случались из-за жестокости вертухаев. Забить кого-нибудь насмерть было в порядке вещей.
– Повезло вам, – неожиданно встрял Пузырь, – у вас хотя бы был порядок вещей. А у нас – полный беспредел.
Все на минуту замолчали. Только я посмеивался. Вернерианин, же так и не понял, над чем я потешаюсь.
– Хорошо сказал, – пояснил я. И тут мне выпала такая карта, что я понял – банкующий точно мухлюет, иначе почему у меня на руках одни козыри. В принципе, подобный расклад меня совсем не удивил. Потому что банковал я сам, и передергивал умело. Другие картежники не заметили ловкости рук, тупо пялились в свои карты – сплошные циферки, никаких картинок.
Так мы сидели долгие часы, коротая время в полете. Покидать кают-компанию никому не хотелось. Даже я, по праву считающий себе храбрее многих, испытывал приступы смутного беспокойства, стоило хотя бы на пять минут остаться одному. А еще меня отчего-то не покидало неясное чувство слежки. Казалось, будто кто-то следует по пятам, дышит в затылок. Я даже слышал периодически странный шелест и крадущиеся шаги, но когда оборачивался, сзади было пусто. То ли этот неуловимый наблюдатель обладал необыкновенной реакцией, то ли у меня начались подвижки психики. Все мы в разные периоды жизни прибегаем к лекарству от стресса. Доктор в изоляторе может выписывать успокоительные пилюли, продавец в обмен на кассовый чек выдаст несколько бутылок спиртного, наркодилер, послюнявив купюры, сунет незаметно в руку коробку с пьянящими колосками. Как никогда остро я ощущал, что лишен любых средств, способных привести в норму нервную систему. Во мне росло раздражение. Все вокруг казались врагами. С Красавчиком я теперь почти не общался. Он нашел себе нового друга в лице лемурийца. Эта парочка отдалилась от остальных, предпочитая азартным играм интеллектуальные шахматы. Меня не слишком удивляло появление этого тандема. Я и в тюрьме видел, как сапиенсы разделяются по социальному и психологическому принципу. Эти двое не слишком вписывались в наш сплоченный коллектив обыкновенных мерзавцев. Один обладал слишком нервной душевной организацией – таким бывает сложно в заключении и я, признаться, был удивлен тому, что он вообще выжил. Другой – напичканный знаниями от пяток до выпуклой макушки – являл собой яркий пример эрудированной элиты. Не зря его прозвали Умником. Таких высоколобых выскочек в уголовной среде не любили. Здесь ценилась хитрость, а не ум. И необходимые для выживания навыки, а не богатая эрудиция. В общем, Красавчик и лемуриец в коллектив не вписывались. Тем страннее выглядело, что оба они до сих пор живы.
Бородавочник Отец периодически напоминал о своем присутствии, начиная колотить в дверь. Иногда он требовал пищу, иногда впадал в религиозный экстаз и проклинал всех нас, желая нам самой страшной участи, вроде сдирания кожи и поливания свежих ран соляным раствором. Давно заметил, у тех, кто ратует за торжество милосердия, в мозгу прокручиваются самые кровавые картины. Поскольку самым небрезгливым среди нас являлся Пузырь, – вовсе в этом не уверен, но так уж я решил, – я отдал распоряжение, чтобы раз в сутки он забрасывал в каюту бородавочника сухой паек. Я, конечно, не самый добрый человек в галактике, но мне вовсе не хотелось, чтобы жизнь этого жестокого фанатика прервалась по моей вине. В конце концов, лично мне он ничего плохого не сделал. А то, что был законченным психом, так кто из нас без недостатков.
Однажды я даже поговорил с ним.
– Эй, – я постучал в дверь костяшками пальцев, – ты еще живой?
Он с ревом метнулся к выходу, ударил в створку плечом.
– Значит, живой, – удовлетворенно отметил я. – Ты не переживай так сильно. Как прилетим, мы тебя сразу отпустим на волю. Будешь обращать местных аборигенов в свою веру.
– Я до вас доберусь! До всех вас! – пообещал Отец.
– Интересно как, – усмехнулся я.
Тут мне пришло в голову: а вдруг это он выбирается каким-то образом из своего узилища и убивает? Заимел себе сообщника и тот выпускает его на волю – порезвиться.
Мысль была невероятной, и все же, мне стало не по себе. Надо бы, сказать федералу, решил я, пусть рассмотрит и эту версию.
Не стоит думать, будто мы только и делали, что били баклуши. Не такой я человек, чтобы сидеть, сложа руки. Все это время мы не оставляли попыток завладеть судном. Что только мы не предпринимали для того, чтобы вскрыть рубку управления. Даже колотили в нее тараном – пришлось пожертвовать одним из роботов-уборщиков. Но все попытки не увенчались успехом. Чертова дверь была сделана из того же сплава, что и внутренняя обшивка – ее и метеорит не смог бы пробить.
Очень скоро стало понятно, что несмотря ни на что, до цели мы, все-таки, долетим. Власти сделали все возможное, чтобы наша миссия состоялась. Или не власти, а кто-то другой. В наших обстоятельствах это было уже не столь важно.
Через некоторое время у нас случилась первая крупная поломка. На корабле вдруг стала возрастать гравитация. Мне это очень не понравилось, и я дал Робинзону задание выяснить, как можно устранить поломку. Он довольно долго копался в машинном отделении, но развел руками.
– Ничего не понимаю, все в норме.
Но приборы показывали, что гравитация неуклонно растет.
– Продолжай разбираться, – скомандовал я. – Не хватало еще, чтобы нас тут расплющило.
– Не доверяете вы мне, капитан, – проворчал Робинзон, – а я, между прочим, механик с детства. Ладно, посмотрю, что можно сделать.
Но время шло, а поломка так и не была устранена. Гравикомпенсаторы работали все хуже. Я с неудовольствием ощущал, как растет свинцовая тяжесть в ногах, и все сильнее сжимает виски.
Вот тебе и новенький корабль. Оставалось радоваться, что с остальными узлами пока все в порядке. Мы уже успели улететь очень далеко от основных трасс. Да и послать сигнал бедствия у нас не было никакой возможности. Федеральное судно стало бы для нас братской могилой.
Вельд Красавчик
Я вспомнил, как однажды, когда был совсем маленьким (года три или четыре, точнее не помню), впервые осознал, что однажды тоже умру. Вот этот пруд возле нашего дома будет также разливаться весной, роща на холме сбросит листву и оденется новой, рыбки станут резвиться в прозрачной воде – они все равно отличаются одна от другой только формой плавников и размерами – а меня уже больше нет. На меня накатил такой дикий ужас, что я бегом, крича во весь голос, побежал к дому. Ворвался на террасу, обхватил тетушку руками, сжал, что было сил.
– Ты что, Вельдик, что случилось? – допытывалась она.
А я не мог ответить, захлебываясь плачем. Потом все же выдавил, как только смог немного перевести дыхание.
– Тетя, а ты умрешь?..
Она присела, глядя на меня добрыми, все понимающими глазами.
– Когда-нибудь умру, – грустно сказала она. – Но обещаю тебе, что это будет очень и очень нескоро.
– А я… – Торопился я задать мучающий меня главный вопрос. – Я тоже когда-нибудь умру?
– Да, – ответила она, и я зашелся таким плачем, что, кажется, даже соседи услышали, хотя до их участка было весьма приличное расстояние.
– Выходит, себя ты жалеешь больше, чем меня, – рассудила тетушка. – Вот как. Я полагала, ты любишь меня тоже. Не только себя одного?
– Что ты, тетя, тебя я люблю намного больше, чем себя, – испугался я. – Тебя я очень-очень люблю. А себя просто очень…
Тетушка рассмеялась, явно довольная моим ответом.
– Ладно, беги, не мешай мне готовить обед. И ни о чем больше не беспокойся…
И я действительно больше не беспокоился. Мои мысли занимали совсем другие вопросы. Не беспокоился, пока не оказался в колонии. И вот теперь, на этом корабле.
