Андрей Белянин - Трилогия "Багдадский вор"
Домулло солидно кивнул, башмачник уронил лицо в ладони и глухо зарычал, но в эту минуту в лавку кубарем влетел перепуганный Рабинович, и раскатистый женский бас оповестил:
– Тьфу, зараза, понаставили тут… Ахмед, ты уже дома?
* * *Лучше прогневить Аллаха, чем женщину.
Из стенаний вынужденных евнуховТо, что вошло в лавку следом, – трудно назвать одним словом. Одной фразой? Попробуем… Тогда это примерно звучало бы так: «В дом вошла Женщина с Большой Буквы!» Причём с самой большой. В Оболенском было под два метра, да с метр в плечах. Так вот, вошедшая красавица вряд ли была намного ниже и уж никак не уже в груди. Даже наоборот, за счет впечатляющего бюста, более напоминающего два четырёхлитровых кувшина, девушка казалась куда крупнее Багдадского вора. Лицо округлое, нос крупный, губы пухлые, щёки румяные, брови чернёные; одета в свободное зелёное платье, синие шаровары и ярко-красные туфли без задников. Но самое удивительное, что на ней не было чадры! Так, лёгкая серебристая вуаль на расшитой тюбетейке, и всё…
– Салам алейкум, уважаемые! Ахмед, тебя что здесь, обижают?!
– Нет, нет! – поспешил встать с пола влюблённый башмачник. – Ты… я… о! Позволь представить тебе двух моих, самых любимых, друзей!
– Не поняла-а… – В голосе девушки зазвучала явная смесь ревности и недоверия. – Ты не говорил, что у тебя есть другие любимые друзья… кроме меня!
– О свет моих очей! Как ты могла подумать?! Они… любимые, но не в этом смысле… Ты для меня – единственная и неизменная любовь, вот уже второй день сжигающая пожаром страсти моё бедное сердце!
Оболенский и Ходжа молчали как рыбы, прижавшись к стене и не делая ничего, что могло бы быть истолковано как непредумышленная угроза. Впечатляющий объём бицепсов у девицы читался даже через свободного покроя одежду. Пока она не проявляла особой агрессии, но возражать ей почему-то не хотелось. Как, собственно, и вообще раскрывать рот без разрешения…
– О мой нежный персик!
– О моя спелая дынька!
Вслед за этим последовали бурные восхищения друг другом, тихие поцелуи и довольно откровенные объятия. Пользуясь тем, что влюблённые несколько отвлеклись, Лев подпихнул в зад распластанного на полу Рабиновича, делая ему знак сваливать побыстрее. Ослик кивнул и уполз по-пластунски, прижав уши к спине и заметая след кисточкой хвоста.
– О хрустальная звезда моих снов! Обними меня-я-а-а-а…
– О бесценный алмаз моей души! Я не сильно тебя прижала?
– Лёва-джан… Т-с-с! Тебе не кажется, что мы лишние… – одними губами прошелестел Насреддин.
– Линяем… – не разжимая зубов, подтвердил Лев. – Тут сейчас такая эротика начнется – сам шайтан покраснеет! Уходим, пока она и нас не включила в список…
Оба свидетеля постарались не дышать и стать предельно плоскими, надеясь незамеченными выскользнуть за дверь, но не успели… Рослая девушка на миг оторвалась от расцеловывания своего щуплого любимого и обратила к ним огненный взгляд:
– Не убегайте, почтеннейшие! – В одном этом предложении было всё – и просьба, и угроза, и уговоры, и наезд.
Лев с Ходжой сделали удивлённые глаза, изо всех сил демонстрируя, что просто чешут спины о косяк. Измученный любовью башмачник рухнул в угол, на прикупленные подушки, а его подруга увалилась следом. Она расположилась легко и вольготно, подмяв под себя счастливого Ахмеда так, чтобы её спине было удобно…
– Ваши имена, аксакалы!
– М-м… Аллах не сподобил нас столь высоким званием… – начал было домулло. – Аксакалы – это многомудрые старцы, а мы с другом ещё даже не шагнули на путь постижения Истины, ибо…
– Имена! – ещё раз, без нажима, повторила гостья. Ахмед за её спиной улыбался так, словно ему вырезают аппендикс. Или, вернее, выдавливают, без наркоза…
– Лев Оболенский!
– Ходжа Насреддин!
– Ой… не может быть… Врёте, почтеннейшие?!
– Мы похожи на самоубийц? – глухо буркнул Оболенский.
– Нет, правда… Вы – те самые нарушителя порядка, злодеи, воры, обманщики и ослушники Шариата, которых днём с огнём ищет весь город?!
– Вай мэ… Вот уж не думал, что буду знаменит превыше самых учёных мужей Багдада… – скорбно покачал головой Насреддин, сегодня его вело на философский лад.
– Ахмед!
– Уп… оу-у!.. Да, дорогая?
– Не будь неженкой, я и не собиралась делать тебе больно… – богатырствующая девица пару раз «щекотнула» возлюбленного локотком по рёбрам. – Но не могу же я сама представляться малознакомым мужчинам…
– Так, может, и не стоит? – с надеждой вскинулся Лев.
– Стоит! – обрубила подруга владельца лавки. – Во-первых, вы ведь уже видели моё лицо…
– Мы забудем это! – вдохновенно поддержал Ходжа, но все усилия были тщетны.
– А во-вторых, я давно хотела познакомиться с отчаянными хитрецами, покрывшими вечным позором саму старую Далилу с её уродиной дочерью. Ахмед, представь меня!
– Благороднейшая и достойнейшая, скромнейшая и учтивейшая, мудрейшая и утончённейшая госпожа Ирида аль-Дюбина! – дрожащим от страсти и вожделения тенором пропел сияющий башмачник. Увы, ни Ходжа, ни Оболенский никак не разделяли его восторга, но безоговорочно предпочитали оставаться очень вежливыми. То есть – первый низко поклонился, приложив ладонь ко лбу, а второй почувствовал странное желание присесть в реверансе.
– Ну?! – новопредставленная (упаси аллах сказать – преставившаяся!) требовательно взглянула на друзей, так лихо изогнув правую бровь, что та приобрела форму разящего ятагана.
– М-м… мы это… Щас…счастливы лицезреть, так сказать! – постучав себя кулаком в грудь, выдавил Оболенский.
– А также, если не оскорбим вас излишним любопытством, очень хотели бы знать, а чем это мы, собственно, обязаны счастью лицезрения?! – осторожно уточнил Ходжа.
Аль-Дюбина утробно расхохоталась, встала и, шагнув вперёд, ласково приобняла друзей за плечи:
– Да просто так… Зашла в гости к своему любимому, тут – вы, грех было бы не свести знакомство с самым великим вором Багдада и самым ловким хитрецом Востока!
На секунду Льву показалось, что над ними издеваются, но в волооких глазах девушки горело такое неподдельное восхищение, что он… улыбнулся. Насреддин хмыкнул. Рабинович вновь сунул морду в дверь и примиряюще фыркнул, обнажив в ухмылке неровные жёлтые зубы; возревновавший было башмачник радостно захихикал, присвистывая сквозь недавние дырки… Мгновением позже все буквально плюхнулись на пол от невыносимого хохота! Абсолютно беспричинного, пустопорожнего, но такого искреннего и счастливого… Мосты взаимопонимания порой очень труднонаводимы, а смех является самой короткой дорогой от сердца к сердцу. Ну и что из того, что новая любовь Ахмеда кардинально отличалась от всех девушек Багдада? Да и только Багдада ли?! Ходить по улицам без чадры, на равных разговаривать с мужчинами, гоготать во весь голос, не опускать глаз, и вообще вести себя так, словно весь мир должен отвернуться, если его что-то не устраивает, – способен не каждый… Ирида аль-Дюбина – внебрачная дочь самого визиря и скромной декханки из высокогорного улуса – могла позволить себе многое…
– А отец никогда и не отказывался от меня, – непринуждённо развалившись на подушках и частично (пардон!) на дорогом башмачнике, первая феминистка Востока вкушала краденое вино и купленные персики, продолжая светскую беседу. – Когда может, помогает мне и маме. Но женщины в наших краях совсем не похожи на ваших. Мы – свободны, сильны и уверены в завтрашнем дне!
– Поэтому в нарушение Шариата не носите паранджу? – подковырнул домулло.
– А ты сам пробовал ходить в этой душегубке?!
– О, если, конечно, мой мужской опыт может хоть что-нибудь значить в вопросах законов, данных свыше всем истинно верующим мусульманам, то я бы…
– Вот и молчи! – добросердечно посоветовала девица. – Под этой сеткой на жаре все румяна, белила и сурьма сплавляются в такую маску, что, сняв паранджу, я могу шайтанов распугивать одной улыбкой. Нет уж! Носила пару раз, избави аллах от такой прелести…
– Но разве взгляды мужчин, бесстыже пялящихся на ваше лицо, не наводят достойную дочь правоверного на грешные мысли? – продолжал домогаться Ходжа, Оболенский лишь молча прихлёбывал вино, явно наслаждаясь их спором. Ахмед, тот вообще молчал, изредка восхищённо похрипывая, когда возлюбленная слишком сильно вжимала его плечиком в стену.
– Меня? Грешные мысли?! Отродясь не посещали! – уверенно парировала могучая Ирида. – Да и мужчин, таращащихся на меня, – тоже! Они, скорее, в стороны шарахаются, а если и успевают о чем-либо подумать, так только о бегстве. Словно я – слон… или кого-то задела нарочно!
– А… вы случайно?
– О аллах, конечно, случайно! Сбила двух стражников на базаре, стукнулась бедром о некрепкую лавку пряностей, смахнула локтем какие-то тюки с тканями, да мало ли… – В небрежном жесте рассказчицы сквозила такая простодушная нега, что уточнять количество разрушений не хотелось.
