Андрей Белянин - Трилогия "Багдадский вор"

Вы у меня ещё и не так полетите!

У этой истории мог бы быть очень печальный конец. Нет, если бы совсем уж фатальный, так и рассказа бы вообще не было. Лев Оболенский не вернулся бы с Востока, не поведал бы свою эпопею мне, а я, как вы знаете, никогда ничего не выдумываю. Неблагодарное это дело. Ещё в Библии сказано, что «правду говорить легко и приятно». Вот этим я и занимаюсь, а выдумки оставим другим, тем, у кого это лучше получается. Мы с Оболенским, до его отправки в больницу, имели довольно поверхностное знакомство. Ну, он заезжал пару раз к нам в Астрахань, решал какие-то дела в верхах. Я, периодически бывая в Москве, сталкивался с ним у общих знакомых, в «Дюнах» или знаменитом «Петровиче». Это уж после Востока его так припекло, что он сам стал искать помощи профессионального писателя. А до всей багдадской одиссеи он не производил лично на меня впечатления такого уж ярого правдолюбца. В смысле, непримиримого борца за свободу личности и права каждого человека, без всяких расовых, территориальных и религиозных ограничений. Нет… Лев был совершенно нормальным парнем, с реальным взглядом на жизнь; чуточку сноб, чуточку хвастун, но добрейшее сердце и шумная душа любой компании. Багдад как-то очень заметно его изменил… Оболенский стал более внимателен и терпим к людям, особенно к старикам. Он резко заинтересовался поэзией, постоянно цитируя иранско-персидскую лирику, причём всегда значимо и к месту. Когда Маша родила, он таскал своего первенца едва ли не в зубах, был самым трогательным и заботливым отцом, искренне считая, что именно в детях продолжается наша жизнь. Вот только игры с малышом у него были немного странные… Например, поманит ребёнка погремушкой, положит её на пол, а сам отвернётся. Малыш, гугукая, тянется за игрушкой, она гремит – папа оборачивается и грозит пальцем. Потом снова и снова, до тех пор, пока кроха не возьмет погремушку так, чтоб она и не дзинькнула. Вот тут Лев счастлив! Шум, смех, визг, веселье на всю квартиру! Лёвину жену это поначалу тоже удивляло, потом привыкла – да мало ли…

Багдадский вор проснулся от жары. Что-то обволакивающе тёплое давно припекало ему бок, но оборачиваться не хотелось. Тем паче что слева кто-то ласково сопел в ухо. С трудом разлепив ресницы, Оболенский бегло отметил, что лежит во дворе дома вдовы, что солнце давно в зените и палит немилосердно, а сама хозяйка территории безмятежно вкушает сон на сгибе его руки. Первая мысль: а с чего это мы на голой земле развалились? Никаких, даже обрывочных, воспоминаний о том, что и где, с кем и почём происходило, даже близко нет. Голова восхитительно пуста и легка так, что вертеть ею одно удовольствие. Чуть скосив глаза на скрип двери, Лев узрел сумрачного Ходжу с медным кумганом в руках. По лицу было видно – идёт поливать. И даже не надо спрашивать кого… Слишком уж выразительно поджаты губы, и руки дрожат, то ли от предвкушения, то ли от… От чего конкретно, установить не удалось, так как домулло, встав над беззащитными друзьями, начал демонстративно лить из носика кумгана противную тёплую воду. Совершенно обалдевший от такой наглости Оболенский с вытаращенными зенками терпеливо лежал, так и не проснувшаяся Джамиля счастливо морщилась, словно её щекочут, а Насреддин с каменным лицом продолжал своё чёрное дело. Когда на нос Багдадского вора упала последняя капля, он осторожно высвободил руку, поудобнее уложил свою подружку в тёплой луже и встал. Сильные руки сгребли Ходжу за грудки, приподняли и пару раз внушительно встряхнули. Соучастники пристально, без злобы, смотрели друг другу в глаза…

– Какого хрена? – медленно начал Лев.

– О аллах… – торжественно пояснил Ходжа.

– Ну, и фигли?! – заключил Оболенский.

– Шайтан с тобой… – охотно согласился Насреддин.

– Что вы делаете, эфенди?! – Джамиля, открыв очи, увидела страшную картину и бросилась их разнимать, но, поскользнувшись, вновь шлёпнулась в лужу, окатив брызгами грязи обоих.

– Ладно, пошли в дом, там побеседуем.

– На этот раз твой язык говорит умные вещи, но прояви благоразумие и сначала поставь меня на эту землю греха и праха.

– Так вы не будете драться, почтеннейшие? – с абсолютно нелогичной смесью радости и разочарования уточнила девушка, бодро вскочила на ножки и первая шмыгнула в дверь.

Ходжа оттирал рукавом грязные капельки со лба. Лев неторопливо оглядел двор, к нему постепенно возвращалась память, но следов вчерашних событий он почему-то не заметил. Хотя, если разобраться, они непременно должны были бы быть… Остановившись на этой мысли, Лёва сел на порог, прижав широкой спиной дверь дома:

– Ходжа, без обид?

– Без обид, Лёва-джан… – Всё ещё напряженный Насреддин присел рядом. – Ты совсем ничего не помнишь?

– До определенного момента… Ты оставался у дверей, мы с Джамилёй приволокли принца, запустили его внутрь, а тебя я вытащил на свежий воздух.

– Ты спас мне жизнь, – буднично откликнулся домулло. – Хвала Аллаху, сподобившему тебя на этот шаг, ибо твоя предусмотрительность и забота избавила всех нас от необходимости стоять сейчас перед престолом Всевышнего.

– Потом я вернулся, – совершенно игнорируя факт благодарности друга, продолжил наш герой, – но Джамилю не застал. Она сдуру полезла в комнату к гулям и, видимо, круто наглоталась дыма опиума. А на девчонок наркотики действуют гораздо быстрее… Короче, когда я туда вломился, она уже вовсю наяривала танец живота с одновременным стриптизом. Ей-богу, у неё хорошо получалось! Гули прихлопывали, принц армянский балдел так откровенно, что грех будить, а я вроде встал, как дурак, и не знаю, с чего начать… Ну, конечно, позже… Хм, вот честно говоря, что было потом, я и не помню. Но что-то было, да?

– О да! Клянусь святыми мощами старого Хызра и следами от колесницы пророка Мухаммеда, ещё как было!

– Ой-ё… – разом понурился Лев. – Слушай, я что, под этим делом наговорил чего не надо? Частушки матерные пел, анекдоты похабные рассказывал, девушек щупал, приставал ко всем, да?

– Не-е-т, ничего подобного, – ласково успокоил Ходжа, и от его тёплой улыбки Оболенскому окончательно стало не по себе. – Я лежал вот здесь, у забора, почти отдышавшийся от белого дыма опиума, и видел всё. Ты вышел в обнимку с гулями, убеждая их, что только сейчас преподобный Ричард Бах открыл тебе тайну Дара Крыльев! Кстати, что это за пророк? Не помнишь… Ну так вот, потом вы все, кроме девушки, пошли и поднялись на вон тот минарет, дабы познать небо и сладость безграничного полёта. Джамиля не дошла до ворот, сон сморил её прямо здесь… Я кое-как встал, укрыл её своим халатом и, держась за забор, поковылял за вами. Я кричал тебе, но увы… Твой слух был подчинён исключительно твоему же голосу. Кроме себя ты не слышал никого!

Лев изо всех сил напрягал мозговые извилины, в надежде хоть что-то вспомнить, но память, плотно укутавшись в чадру тумана, категорически отказывалась показать своё личико.

– Дверь, ведущую на верх минарета, гули для тебя просто выломали. Я сам видел, стоя внизу, как сверху спланировал первый кровосос… Он рухнул на камни, расшибаясь в брызги, под твой ободряющий крик: «Лети, Икар, сын мой!» Второго ты почему-то назвал Гастелло, третьего Ан-124, остальные тоже получали какие-то немусульманские имена. Но как они падали, разрази меня аллах! Шумно, ярко, с выдумкой и фантазией, разбиваясь на тысячи лоскутков и горсти серой пыли! После четвёртого я собрал волю в кулак и пополз по ступенькам наверх… Пока добрался до самой высокой площадки, ты уже сбрасывал вниз довольно хихикающего принца.

– Что?! – ахнул Лев. – И он… насмерть?!

– Увы, – покривился Ходжа. – Он зацепился воротником за какую-то железяку и повис. Высота не более чем в два локтя, думаю, его уже сняли.

– Он, наверное, кричал?

– Зачем кричал? Как повис, так сразу и уснул. Что ты так на меня смотришь, не веришь? Ты тоже там уснул, и я едва успел тебя подхватить, прежде чем ты развернулся бы на другой бок. Лёва, ты крупный мужчина… Один поворот во сне – и тебе пришлось бы рассказывать о нём самым прекрасным гуриям рая.

– Как же ты меня допёр? – с уважением протянул Оболенский.

– Пришлось бежать за Рабиновичем, – пояснил домулло. – Он честно привёз тебя домой, сгрузил здесь, и мы с ним от усталости так и уснули оба в обнимку за сараем.

– Тэк-с… Ну, что бог ни делает – всё к лучшему, а на… в смысле, какого… короче, поливать-то нас зачем было?

– Знаешь… от зависти! – подумав, решительно признал Насреддин. – Уж больно хорошо вы там лежали с этой луноликой вдовой бесстыжего злодея. А я там, как… не знаю кто, в обнимку с ослом… прости аллах меня грешного!

Не умница, не красавица, а кому что нравится…

Они ушли от Джамили после обеда. Не спрашивайте почему. Лев мог назвать тысячу причин, и все они были чрезвычайно весомыми в той же степени, как и ровно ничего не значащими. Официальная версия их возвращения в лавку башмачника Ахмеда такова: в домике вдовы никак нельзя больше оставаться, не подвергая хозяйку риску ареста за укрывательство опаснейших преступников. Возмутителей спокойствия искали повсюду, а не в меру любопытные соседи вполне могли, прельстившись наградой, заложить друзей со всеми потрохами. Наскоро переловив всех индусов, дервишей, лекарей и астрологов, глава городской стражи пообещал награду в двести золотых динаров только за указание убежища Багдадского вора и его напарника. Рисковать жизнью приютившей их девушки Оболенский не смог бы никогда… На самом деле всё было гораздо тоньше и глубже, но вряд ли сейчас имеет смысл копаться в душевных метаниях молоденькой персиянки и голубоглазого россиянина. Я не лез к моему другу с дотошными расспросами, а он сам не хотел об этом говорить. К тому же это всё равно была не последняя их встреча…