Михаил Успенский - Там, где нас нет
Глаза богатыря полезли наружу, а Принц попросту растерялся от наглости побежденного. Жихарь хрипел. Он со зла решил отрубить хитрым мечом чужую башку заодно со зловредной косицей, но потом пожалел поверженного и попросту приласкал его свободным левым кулаком.
— …Жаль, что вы убили его, сэр брат, — сказал Яр-Тур. — Немало полезного мог бы он поведать нам о нравах и обычаях драбаданских.
— Ничего бы он не поведал — он и сам в Драбадане чужой, — сказал богатырь.
— Пришелец из Чайной Страны, по роже видно.
Пришибленный был молод, желт лицом и раскос глазами. Глаза, как ни странно, продолжали блестеть.
— Да не так уж я его и убил, хоть и перестарался. Дай-ка воды! И чего ты, дурной, на людей бросаешься?
— Хотел бы узнать ваши светлые имена, — произнес чайнец мягким и тонким голосом.
— Живой! — убедился Жихарь. — Тогда знай: поднял ты свой подлый и лиходейный меч на королевича неведомой страны, преславного Яр-Тура. А я побратим его, знатнейший воевода Жихарь из Многоборья, поразивший в смертном бою самих Гогу и Магогу.
— Давно слышал ваши имена. А теперь посчастливилось встретить вас! — заявил незнакомец. — Я же — Лю Седьмой, бедный монах, бредущий по свету под дырявым зонтиком!
С этими словами он извлек из травы и раскрыл над головой зонтик. Зонтик и вправду был дырявый.
— Это где же ты наши имена слышал. Бедный Монах? — озадачился Жихарь.
— Так полагается говорить при встрече с незнакомыми людьми, — отвечал Лю Седьмой. И добавил: — Таланты ваши выше неба и глубже моря!
— Оно так! — согласился Жихарь. — Но об этом пока мало кто знает.
— В пути нам чаще встречались призраки и чудовища, нежели люди, склонные к распространению слухов, — добавил Яр-Тур.
Жихарь развязал заплечный мешок, достал подорожные гостинцы, настряпанные руками многочисленных возлюбленных. Лю Седьмой тоже полез в котомку, где было немало чудес.
— Разве такое едят? — испугался Жихарь.
— Кушанье называется «Битва тигра с драконом», — улыбнулся Лю Седьмой.
— Боюсь, что битва эта и в животе продолжится. А нет ли лучше вина?
Лю Седьмой немедленно вытащил глиняный жбан.
— Когда великий мудрец занимается незначительным делом, он им тяготится и невольно тянется к вину, — оказал Бедный Монах.
— Да ты хороший человек, правильный! — обрадовался богатырь.
Вино было непривычное, но крепкое. Оно быстро исторгло из побратимов их нехитрые сиротские истории, которые Лю Седьмой выслушал со вниманием и почтением.
— Воистину схожи судьбы великих людей! — объявил он. — Некогда в провинции Шао-дябань жила супружеская пара, неустанно возделывавшая рисовые поля и молившая небо о ниспослании наследника в течение пятидесяти лет. Небо вняло их просьбам, и вот однажды на исходе правления под девизом «Целомудрие и животноводство» почтенный земледелец вышел на рассвете из своей скромной хижины, чтобы в очередной раз сжечь свиток с прошением Госпоже Великой Бабушке. На самом пороге своего жилища он увидел повитого желтым императорским шелком ребенка. У младенца не было ни головы, ни рук, ни ног, ни глаз, ни ушей, ни прочих отверстий, что, несомненно, указывало на его божественное происхождение…
— Эй, погоди! Как же дед догадался, что это младенец, а не беглый Колобок?
— Так ведь молили-то о младенце!
— А ты здесь при чем?
— Я и был тем самым божественным ребенком.
Жихарь и Яр-Тур с недоверием осмотрели сотрапезника: вроде все на месте…
— Причитания моих приемных родителей настолько растрогали Небо, что оттуда спустился Гао Железное Око с теслом и буравом в руках. Он придал моей бесформенной сущности надлежащие очертания, и тогда почтенные старики увидели, что тело мое поросло рыжей шерстью, а зрачки квадратные…
Жихарь обхватил голову Лю Седьмого руками, а Яр-Тур пальцами расширил узкие глазки.
— Все верно — зеница словно игральная кость! — вздохнул Жихарь и отпустил голову рассказчика.
— Прошло три года, — продолжал Бедный Монах, — и я изгнал из сердца думы об истинном и ложном, а устам запретил говорить о полезном и вредном. Видя такую выдающуюся ученость, жители деревни собрали денег и отправили меня в столицу сдавать экзамен на звание чиновника. Уже тогда знал я наизусть восемьдесят три особенности и сто сорок четыре исключения, безошибочно излагал «Книгу о ненаписанном», сложил стихотворение «Пробираясь сквозь заросли конопли, забиваю косяк в ожидании друга»…
— Вы владеете искусством стихосложения?! — воскликнул пораженный Принц.
— С помощью скромных способностей достиг небесного совершенства, — поклонился Лю. — Среди титулов, которые стяжал недостойный, есть и звание Полководца Литературных Достижений.
— Тогда сказывай! — велел Жихарь. Лю Седьмой вскинул особым образом руки и возгласил:
Под горою МышаньРасцвела конопля молодая.Дикий гусь пролетел,Устремляясь печально на Юг.У заставы ХунаньЯ в беседке стоюу, ожидая,Не приедет ли с ЗападаВерный испытанный друг.Мы бы выпили чашуВина чужедальнего ЮгаИ забили косякИз пыльцы молодой конопли.Но дорога пуста.Ни врага там не видно, ни друга.Только гусь одинокийИ стонет, и плачет вдали!
Некоторое время восхищенные побратимы молчали, сопереживая гусю. Лю Седьмой осторожно спросил, поняли его друзья или нет.
— Конечно, добрый сэр Лю! Язык поэзии понятен во всем мире!
— Славная какая Чайная Страна! — похвалил незнакомую землю Жихарь. — У вас в одночасье и конопля цветет, и гуси на зиму улетают — здорово живете!
Только я одно не понял: какой такой косяк ты мечтал забить и куда?
— В глубокой древности, — распевно сказал Бедный Монах, — ни один мудрец или поэт не мог миновать конопляного поля, чтобы не забить косяк-другой.
Ныне обычай этот утрачен, ибо забыта самая его сущность. Некоторые пробовали, правда, прибивать мешочки с конопляной пыльцой к дверным косякам, но из этого ничего не вышло.
— Может быть, имелся в виду косяк гусей? — спросил Яр-Тур.
— Нет, — вздохнул чайнец. — Стихи слагают лишь про одинокого гуся.
— Да пусть себе летит, — отмахнулся Жихарь. — Ты рассказывай, что дальше-то было.
— В учении я преуспел и вскорости обогнал великовозрастных юношей. Особенно сдружился я со студентом У Дэ, приохотившим меня к вот этому рисовому вину.
В пятилетнем возрасте я уже мог перепить прославленных полководцев. А старший товарищ мой не уберегся. Когда он лежал возле винной лавки, забывшись мечтательным сном, двое студентов из числа неуспевающих учинили над ним жестокую насмешку: на лбу нарисовали древесного краба, совокупляющегося с уездным начальником из Циндао, а за каждое ухо воткнули пучок перьев… Когда злосчастный У Дэ проснулся, отчаянию его не было предела. Не в силах перенести позора и желая наказать обидчиков, он повесился невдалеке от их жилища…
— Вот так наказал, — усмехнулся Жихарь. — Я бы таких друзей самих напоил до полусмерти да утащил отсыпаться на погост — то-то было бы им страху среди ночи…
— Студент У Дэ поступил согласно велениям Неба, — развел руками Лю Седьмой.
— Тогда я по малолетству этого не понимал, вот и пришел в такой сильный гнев, что позеленел и на три дня потерял сознание.
— Но вы, надеюсь, разочлись с обидчиками? — забеспокоился Принц.
— Не хотелось мне убивать живых людей, но пришлось! — воскликнул Бедный Монах. — Духом я тогда был очень силен, но телом слишком слаб: ел по зернышку, ходил лишь при попутном ветре…
— Маленький, да еще пьяный, — улыбнулся богатырь.
— И тогда я пошел к Совершенномудрому Шэну и начал рьяно, будто в поисках потерянного сына, бить во все неподвижные и переносные барабаны. Учитель Шэн вышел и спросил о моей беде, а потом предложил три меча на выбор.
Первый звался Закаленный При Свете Дня, был он совершенно невидим, и тело не ощущало его удара. Имя второго звучало как Закаленный В Сумерки — его и увидеть можно было только в сумерках, и для врага он также был безвреден.
Третий меч носил имя Закаленный Во Тьме. При свете дня видна его тень, блеска не видно; ночью он блестит, но не видна форма. Коснувшись тела, рассекает его с треском, но рана сразу же заживает, остается лишь боль, и к лезвию кровь не пристает.
— Толку от такого меча!
— Слушай дальше. Взяв меч, я отправился к старшему из обидчиков, которого звали Вэй Черное Яйцо. Он валялся под окном пьяный. Я трижды разрубил его от шеи до поясницы, но Черное Яйцо не проснулся, и я поспешил уйти. Но у ворот встретил его дружка, Гуна, Мешающего Бежать, и трижды рассек его, будто воздух. Гун засмеялся: «Чего это ты машешься, маленький Лю???» Я, тяжко вздыхая, пошел к себе.
