Игорь Мерцалов - За несколько стаканов крови
— А вот тут фантазируешь ты, бригадир, — вздохнул берендей. — Передать коллекцию — это правильно, пусть все знают, что в Кохлунде ее больше нет и с нас взятки гладки. Но в империю уходить… разве забыл, кто мы с тобой такие? Нам туда кончика носа показать нельзя.
— Мне — нельзя, это верно, — согласился Тучко. — Поэтому я с вами и расстанусь.
— Я-то чем лучше? Тоже воевал…
— Да брось ты, Яр! — воскликнул Хмурий Несмеянович. — Сколько жизней ты уберег от меня и моих молодчиков вроде Эйса! Понимаю, ты по совести привык, но вот именно по совести, если из всех нас кто-то и заслуживает амнистии, так это ты.
— Амнистия не сделает меня из чужака своим.
— Чудо ты в перьях, а не берендей, — проворчал Тучко. — Свой, чужой… не смеши. Это тут мы все чужие. Кохлунд, конечно, кусок Накручины, но только кусок, а не вся она. Настоящая Накручина как раз там осталась, в империи.
— Не люблю я с насиженного места сниматься, — тяжело вздохнул Яр.
— С тобой жена, — напомнил бригадир. — И этого мальчишку тоже стоит увезти.
Персефоний открыл было рот, но тут же закрыл — хотя как будто именно ему первому следовало сказать, что он никуда, кроме Лионеберге, не поедет. Он молча смотрел на замершие лица своих спутников. Слишком короткое знакомство не позволяло считать, будто он хорошо знает берендея и русалку, да и человек Хмурий Несмеянович его подчас удивлял. Тем не менее их мысли были ему сейчас открыты.
Бывший бригадир обязательно хотел отправить в империю тех немногих, кто оставался ему близок, чтобы отгородить их не только от сумасшедшего графства, но и от себя, от своей шальной и гибельной судьбы. Яр все понимал и видел, что не должен отказываться. Конечно, не ради себя, но даже и не ради жены и странно приглянувшегося Хмурию Несмеяновичу упырька — ради самого бригадира и его полуживой совести.
Нет для него больше родины, убил он ее в себе собственными руками, воюя за химеру; нет больше и боевого братства; нет справедливости на свете, и нет света даже в сиянии солнца. Последнее осталось: хоть кого-то спасти, хоть кому-то помочь… Мог ли Яр отказать в такой просьбе? А с другой стороны — мог ли он сам поступиться совестью? Для него-то справедливость на свете была — оставалась, хотя сам он и отошел от нее, поддавшись когда-то слабости ума или сердца.
Берендей ждал, что скажет Блиска — ей предоставил он последнее слово. Та отлично видела, что происходит в душе мужа. Ей был нужен муж, живой, здоровый телом и душой…
— В империи спокойно, — сказала она, просительно поглядев на Яра.
— А пасека? — спросил тот. — Дом, хозяйство?
— Пчел соседи возьмут, — улыбнулась русалка. — А хозяйство новое заведем, благо не нищими едем.
Берендей поглядел на жену долгим взглядом и, кажется, принял решение, но сперва оглянулся на Персефония.
— Я недавно на бирже труда был, — ответил молодой упырь на невысказанный вопрос. — Новому государству упыри не нужны, во всяком случае, работы для них нет. Так что буду благодарен, если подбросите меня до границы.
— Вот и славно, — с облегчением вздохнул Хмурий Несмеянович.
Берендей встал и пошел запрягать лошадей. «Правильно, — подумал Персефоний, — не нужно тянуть, а то вдруг бригадир поймет, что на самом деле на уме у его спутников».
— А вы теперь как, Хмурий Несмеянович?
— Я же сказал: в Забугорье махну, а там видно будет. В общем, это уже не твое дело. Помоги-ка лучше деньги пересчитать.
Персефоний никогда не видел гулляндских скульденов, только слышал о них. Это оказались крупные, нетрадиционной — квадратной — формы ассигнации. На лицевой стороне их в позе, сочетающей величие и фривольность, был изображен как бы опирающийся на цифру «1000» Голый Король — символ единства с народом и открытости государственных институтов. На обратной стороне художником был любовно выписан тоже что-то символизировавший (но не сказать, чтобы слишком явственно) Голый Народ. Гулляндские квадратики были разделены на четыре кучки по пятьсот штук в каждой; дополнительно Хмурий Несмеянович на глазок поделил ворох своих валютных запасов. Иностранная валюта свободно ходила в Кохлунде: экономика графства под бодрые лозунги с первых дней пришла в такое состояние, что в нем ценилось все что угодно, кроме собственных дензнаков.
Затем, проверив снаряжение, Хмурий Несмеянович обнял Яра и его жену, а потом, чуть замешкавшись, и Персефония.
— Ну, бывай, корнет. Не поминай лихом.
— Не помяну, — пообещал упырь и неожиданно для себя добавил: — Знаете что? Поезжайте вообще на край света. Если совсем туго станет и мысли пойдут дурные, вспомните мои слова и уезжайте — куда-нибудь, где знакомой речи нет…
Сложная гамма чувств — от обиды до благодарности — промелькнула во взгляде бывшего бригадира.
— Для таких эскапад — староват, — ответил он с легкой усмешкой. — Но мысль интересная, запомню. Ну, прощайте! — выдохнул он и зашагал прочь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Малахольный упырек из Лионеберге
Глава 1
НА ГРАНИЦЕ
Граница графства, а ныне государственная граница рассекала надвое село, которое издавна именовалось Старосветское. Столь необычная демаркация объяснялась давней тяжбой двух помещиков (как писали в новейших учебниках истории, упертого продажного монархиста и стойкого накручинского ультрапатриота), которая так и не завершилась к тому моменту, когда Кохлунд стал независимой державой. Победун для виду поскрипел зубами, но усугублять положение не стал, только переименовал доставшуюся сепаратистам половину села в Новосветское.
Селу повезло: благодаря родственным связям, Новосветское активно процветало за счет контрабанды. Вице-король был доволен: чиновников он сам туда назначал и получал хороший процент.
Ходили слухи, что госпожа Дульсинея, позавидовав, спешно обзавелась родней в Новосветском, переженив на тамошних девках каких-то семиюродных племянников, и, таким образом, вошла в долю, но ей не повезло, когда она попыталась полностью подчинить себе доходное местечко. По ее инициативе село было предложено превратить в город Новосветск. Она уже подготовила команду градоправителя — кружево родства и кумовства — и выбила из казны большие средства, как вдруг господин Перебегайло, которому вроде бы никто не сказал, что затея с городом проводится всерьез, спроста взял да эти средства и растратил. Получился некрасивый скандал, Перебегайло, говорили, даже каялся, но города уже не получилось, а между двумя лидерами суверенитета углубилась трещина взаимной неприязни.
Немым и косвенным свидетельством правдивости этих слухов лежал в придорожной канаве красиво написанный, но уже выцветший и облупившийся щит с гербом несостоявшегося города (дружески протянутой белой руки на зеленом поле), его так никогда и не прозвучавшим девизом («Да не оскудеет рука дающего») и названием «Новосветск».
А выглядело село жутковато.
Повсюду зияли пустыри, образовавшиеся на месте вырубленных грушевых и вишневых садов, часть их была застроена складскими срубами и поспешно возведенными бараками. Кругом сновали разумные всех мастей, везде что-то таскали и переносили, упаковывали и рассортировывали. Кричали приказчики, ругались мастера, ворчали работники, но ни на миг не прерывалась деятельная суета. Стучали молотки, гремели колеса, над крышами сновали ковры-самолеты.
Дома стояли словно растерянные: и бедняцкая халупа, и зажиточная усадьба не были застрахованы от срочной скупки или реквизиции. Впрочем, хоромы поприличнее оставались жилыми — только вместо степенных дремучих помещиков там обитали теперь чиновники. Чиновники были шустрые, быстроглазые, рассыпчатые — чисто горох: куда ни глянь, везде они; а иные напористые, похожие на сорвавшийся в атаку уланский полк. Над многими домами виднелись розовые флажки двух видов: на одних красовался репейник, на других — коса-литовка.
Брика протиснулась на площадь, разделенную надвое шлагбаумом, по обе стороны которого бдели солдаты двух государств. Трое пассажиров притягивали взоры — и немудрено, престранная то была троица…
Яру с маскировкой пришлось труднее всего. Одного переодевания в китель, взятый в схроне (вместе с кладом лежало кое-какое вооружение и комплекты обмундирования), не хватило. С самого утра берендей, позаимствовав у жены гребешок «Ивушка» («Сам себе парикмахер» — наращивает волосы, не делая их хрупкими!), начесывал себе бакенбарды и усы с подусниками, однако лицо его упорно оставалось слишком открытым и честным. Пришлось, в конечном счете, напустить зверовидности. Будучи опытным оборотнем, Яр зафиксировал на лице начальную стадию трансформации, при которой медвежьи черты едва начали проступать из-под человечьих. Результат превзошел ожидания: над погрузневшей фигурой образовалась наигнуснейшая рожа, в которой читались жадность, жестокость, хитрость и вместе с тем ограниченность — в общем, несомненный облик существа той породы, которая обильно разрастается на покупных чинах.
