Сергей Шведов - На Муромской дороге
Первая же страница потрясла майора обилием матерщины до такой степени, что он немедленно захлопнул книгу, ибо посчитал верхом неприличия читать её вслух даже в очень раскованной и просвещенной компании.
– Видал я таких медиумов и не только среди небесных сфер, – солидарно с Балабановым вздохнул Гонолупенко.
Продвинутый Коля выразил возмущение тупостью погрязших в буднях средних милицейских чинов, не способных оценить полёт воображения истинного интеллектуала. Службист Балабанов возразил возмущённому интеллигенту, что полёт писателя Ковыля он оценил бы сроком в пятнадцать суток, а в случае рецидивов впаял бы ещё год исправительных работ с конфискаций капитальных трудов. – Теперь я понимаю, почему тебе являются привидения специфического рода, – обиделся на опричника Коля.
Будимир Ковыль был, наконец, явлен заскучавшей публике. И, надо сказать, своим внешним видом особенного впечатления на собравшихся не произвёл. Фоторепортёры, правда, защелкали фотоаппаратами, но это уж скорее по долгу службы, ибо снимать-то, в общем, было нечего. Будимир Ковыль оказался бритым наголо худым человеком небольшого роста, облачённым в грязно-жёлтую хламиду, расписанную непонятными Балабанову знаками:
Разочарован был не только Балабанов, из задних рядов, где собралась невесть как попавшая на мероприятие молодёжь, начали уже подсвистывать. Майор в данном случае был абсолютно с молодежью солидарен. Собрали людей, ни выпивки тебе, ни закуски, а без них мат, это ни что иное, как злостное хулиганство. – Эстет, – бросил в сторону недовольно бурчащего Балабанова Коля.
Слово было хоть и малопонятным, но вряд ли оскорбительным, а потому Балабанов решил пропустить его мимо ушей. Тем более что Будимир Ковыль заговорил неожиданно басовитым и громким голосом. К счастью, в устной речи он обходился без нецензурных выражений, в противном случае Балабанову волей неволей пришлось бы исполнять служебный долг и определять медиума в тюремные сферы на пятнадцать суток.
По мнению Балабанова, Ковыль порол ахинею, во всяком случае, за первые десять минут его речи майор не уловил ничего, что хотя бы отдалённо напоминало законченную мысль. К пятнадцатой минуте Балабанов всё-таки усвоил, что речь идёт о страданиях кобылы, разумеется сексуальных, в которую вселилась странствующая по миру душа Будимира Ковыля. Почему душа вселилась именно в Кобылу, а не в жеребца, Балабанов не понял, а Будимир Ковыль не объяснил, поскольку для писателя это был уже пройденный этап в творчестве, и он говорил о нём без большого подъёма. Зато, перейдя к творческим планам, Ковыль оживился, а вместе с ним оживился и Балабанов, поскольку в словах медиума зазвучали знакомые мотивы. Оказывается, медиум собирался ни много, ни мало, как погрузиться в век шестнадцатый, чтобы на своей шкуре испытать все прелести опричнины, в сексуальном, разумеется, плане, чтобы потом поделиться впечатлениями с читателями.
– А как он собирается попасть в шестнадцатый век? – спросил заинтересованный Балабанов у Коли.
– Полёт воображения, – пожал плечами шоумен.
Однако ответ интеллектуала майора милиции не удовлетворил, ему как раз показалось, что медиум говорил о поездке в шестнадцатый век вполне предметно, как иные прочие рассуждают о поездке к морю или к любимой тёще на блины. Балабанов даже вслух выразил надежду, что посланец Шамбалы знает координаты вокзала, с которого отправляются поезда в прошлое, а возможно и в будущее. Обиженный Коля назвал эту надежду идиотской и даже обвинил Балабанова в том, что тот хочет надеть оковы совкового реализма на парящую в экзистенциализме либеральную душу.
Пресс-конференция Ковыля тем временем закончилась и закончилась конфузом. Разочарованы были все: и профессиональные охотники за скандалами, в смысле журналисты, и дилетантствующая публика, которая ждала то ли раздачи слонов, то ли хождения по проволоке, то ли просто парения над столом, словом чего-то из ряда вон выходящего, а получила даже более чем ничего. Если бы пригласительные билеты были платными, то публика непременно бы потребовала деньги обратно, к счастью, устроители подобный оборот событий предусмотрели, и недовольство обманутых граждан обернулось пшиком. То бишь свистом, ропотом и матерными ругательствами.
Ехидный Коля не преминул указать сотрудникам милиции на хулиганские действия толпы, однако Гонолупенко в ответ заявил, что цитирование современных классиков у нас законом не возбраняется, тем более на вечерах, посвящённых их творчеству. Зал стремительно пустел, освобождаясь от обывателей, недовольных несостоявшимся зрелищем, зато появился Портсигаров, который прямо-таки клокотал от ярости. – Кретины! – прорычал он. – Провалить такое мероприятие! Чтобы я хотя бы ещё раз связался с этим засушенным кришнаитом. Что он вообще понимает в Шамбале и заветах великого Рабаматахатраурпы.
– А кто он такой, этот Рабамата? – полюбопытствовал Гонолупенко.
– Какая разница, – огрызнулся не на шутку разъярённый Портсигаров. – Чтобы он провалился в Тартар, этот Будимир Ковыль! Я убил на него кучу времени, пригласил нужных людей, созвал море журналистов, а этот страдающий манией величий придурок всё отменил за пять минут до начала представления. Его, видите ли, будут слушать и так. Он-де пророк Камасутры Вдохновения. Боже, избавь нас от идиотов, а всё остальное мы сделаем сами.
– А что он действительно был в детстве похищен буддистами? – полюбопытствовал Балабанов.
– Я тебя умоляю, провинциал, – всплеснул руками Портсигаров. – Нельзя же понимать всё так буквально. В детстве этот сукин сын сидел со мной за одной партой и списывал сочинения из моей тетради. Это я придумал ему биографию. Я вывел его на вершину интеллектуализма. И вот она человеческая благодарность. В тот самый момент, когда наступила пора сбора урожая радужных купюр, этот кретин свихнулся. Прибабахнутым, положим, он был всегда, но есть же и пределы сумасшествия для порядочных людей.
Монолог Портсигарова прервал какой-то потасканного вида гражданин, который зашипел ему что-то испуганно в правое ухо.
– Соблазнённых девственниц гони в шею, блудницам выдай по сто рублей, а буддийским монахам – кукиш с маслом.
– Так ведь побьют, – охнул нервный и потасканный. – Эти бритоголовые шуток не понимают.
– А зачем ты мне скинхедов привел? Я тебе кого заказывал? – взревел Портсигаров. – Я тебе буддистов заказывал?
– Ну не было там буддистов, – всплеснул руками замученный неврастеник. – Да и какая разница: и те бритые, и эти.
– С кем приходится работать, – вскинул руки к небесам Портсигаров. – Ладно, выдай скинхедам по литру пива, и чтобы я их здесь больше не видел.
Из последующего обмена мнениями между шоуменом и его подручным Балабанов заключил, что зрелище действительно намечалось грандиозное, с участием многих персон из богемных и около богемных кругов. Но тогда тем более странно, что Будимир Ковыль, отнюдь не новичок в литературном бизнесе, если верить Портсигарову, вдруг, ни с того, ни с сего, отказался от столь мощной рекламной акции, сулившей если не всемирную, то всемосковскую славу.
– Хочешь сказать, что на него кто-то повлиял? – покосился в сторону Балабанова Портсигаров.
– Во всяком случае, меня заинтересовали его планы путешествий в прошлое нашей замечательной страны, и я непрочь составить ему компанию.
Коля выразительно покрутил пальцем у виска, намекая на то, что с ума у нас сходят не только творческие личности, но и сотрудники правоохранительных органов. Однако Портсигаров отнёсся к делу куда серьёзнее:
– Вообще-то Сенька человек со странностями, но не до такой же степени, чтобы свихнуться на примитивной машине времени в стиле Герберта Уэллса. – Какой ещё Сенька? – не сразу врубился Балабанов. – По-твоему, наш Ковыль Будимиром родился, что ли, – усмехнулся Портсигаров. – По паспорту он всего-навсего Семён Васильевич Ковалёв, с соответствующей биографией, то бишь учился в литинституте, был оттуда изгнан за пьянку и склонность к нетрадиционному сексу. Лет десять болтался по желтым газетенкам, пока я его не подобрал и не вывел в люди. Уйму денег, между прочим, в этого негодяя вбухал. На раскрутке «Сексуальной музыки небесных сфер» едва язву желудка не нажил. Не говоря уже о моральной травме, полученной при штудировании этого капитального труда.
– Мата там могло быть и поменьше, – вскольз заметил Гонолупенко. – Мат там самое ценное, – отмахнулся Портсигаров. – Всё остальное на уровне горячечного бреда.
– Так познакомь меня с титаном мысли, – попросил Балабанов.
Будимир Ковыль на встречу согласился, но только после того, как Портсигаров без всяких дипломатических выкрутасов пообещал набить ему морду. Балабанов, стоявший у дверей гримерки великого писателя, очень хорошо слышал разговор, а потому сделал из услышанного вывод, что Будимир ещё не ушёл окончательно в Астрал и вполне способен трезво оценить угрозу, исходящую от оппонента.
