Надежда Первухина - Вежливость королев
Герцог счел опасным продолжение разговора. Все, что касалось бывшего мира его подопечной, было строго засекречено. Не приведи небеса, этот разговор еще подслушает кто-нибудь!
— Скоро наступят знаменитые Тарсийские Ночи, — внезапно сменил тему герцог. — Но в нынешнем году вряд ли они будут праздноваться так, как прежде.
— А как было прежде? — Королева упрямо смотрела в окно. Видно было, что она недовольна таким поворотом разговора, но считает ниже своего достоинства указывать на это Главному Советнику.
Тот только улыбнулся:
— О, Тарсийские Ночи воистину прекрасны! Празднование длится пять ночей — ровно столько, сколько цветет элрис.
— Элрис?
— Да. Удивительный и редкостный цветок, у молодых считающийся покровителем любви, а у старых — покровителем здоровья и долгой жизни. Цветок растет на диких пустошах, принадлежащих Элристрону, и время его цветения сопровождается костюмированными шествиями, танцами, весельем и разгулом по всему Тарсийскому Ожерелью. Все стремятся увидеть, как расцветает элрис. Пока цветет элрис, никто не поднимет меча — отменяются казни, сражения и прочие издевательства над своими ближними…
— Это традиция?
— Да. Но вряд ли на теперешней войне кто-то вспомнит о традициях. Особенно это касается наших врагов.
— Жаль.
— Жаль, — эхом повторил герцог Рено. — Элрис расцветет, а любоваться его цветением будет некому. А ведь считается, что увидевший цветение элриса станет счастливым на всю оставшуюся жизнь…
— Вы видели?
Герцог снова улыбнулся:
— Да. Когда-то.
— Вы счастливы?
— Я видел элрис очень давно, ваше величество. Я тогда еще не был Главным Советником…
— Вы не ответили на мой вопрос, герцог…
— А мне кажется, что ответил, ваше величество. Только золотистые цветы королевского мигелия были свидетелями того, как герцог Рено, откланиваясь, поцеловал королеве руку. Точнее, ладонь, еще сладкую и душистую от налипших на нее лепестков. Что совершенно не было разрешено дворцовым регламентом.
* * *— Святое небо, сколь предивные птицы! Какие гордые у них глаза с желтыми ободками, какие мощные клювы! А эти алые гребни, похожие на распустившиеся цветы трепиона! Теперь я знаю, что не зря прожил жизнь, мессер Гогейтис! Я увидел чудо!
Уильям Магнус Гогейтис вполуха слушал непрекращающиеся восторги мажордома разрушенного замка Дюбелье-Рено. Мажордом восхищался курами. Как известно, традиции Тарсийского Ожерелья почитали кур священными птицами. Видимо, поэтому все куры и были когда-то в державе истреблены. Или наоборот. Сначала истребили, а потом объявили священными… Но это не важно. Мессера Уильяма занимали иные мысли.
Весть о пленении Карины Гогейтис он старался хотя бы внешне переживать спокойно. Да и не к лицу мужчине слезы и истерики. От них не будет толку, если хочешь спасти возлюбленную.
А вот от кур толк будет.
Они — смертоносное оружие против похитивших Карину врагов.
Лишь бы враги подольше оставались в неведении относительно его, Гогейтиса, замыслов!
Потому что внезапность — это тоже оружие.
Только бы Карина оставалась в живых!
Только бы эти негодяи не предприняли против нее чего-нибудь… ужасного! С них ведь станется, у мерзавцев нет ничего святого! Но думая об этом, Гогейтис стискивал зубы и запрещал себе стенать.
Тем более что надо было срочно что-то делать с перенесенной из другого мира птицефермой.
В первый (и единственный) раз Гогейтис направился к обретавшемуся на полянке курятнику в компании с мажордомом и парой служанок. Следуя указаниям Гогейтиса, служанки несли большие тазы с распаренным зерном, мелко порубленной травой и хлебными крошками. Будущих кудахчущих и кукарекающих избавительниц и избавителей следовало кормить как положено. Правда, из магической книги (теперь уже сгинувшей в пламени, разрушившем герцогский замок) Гогейтис помнил о том, что кур, дабы они своим кудахтаньем лишили Удаленных всякой силы наверняка, следовало также кормить истертыми в пыль золотыми самородками. Но где теперь взять то золото?..
Впрочем, куры и зерно клевали с сумасшедшей активностью, вызывая в мажордоме и служанках чувство беспредельного умиления.
— Какие они очаровательные! — восторженно шептались девушки, глядя на толчею, устроенную возле кормушек изголодавшимися хохлатками.
— Какие они солидные! — любовался ошалевшими и нервными петухами мажордом.
— Ферму следует укрыть от посторонних глаз, — сказал Гогейтис, прерывая поток восторгов. — Сколько в замке осталось дееспособных мужчин?
Лицо герцогского слуги исказилось горькой улыбкой:
— Боюсь, только мы с вами, мессер Гогейтис. Те, что ранены… В них едва теплится жизнь. Тем более что нашего лекаря больше нет.
— Я займусь ранеными, — отрывисто пообещал Гогейтис, выходя вместе с мажордомом из покосившегося зданьица фермы…
Они едва успели заскочить обратно и перевести дух!
— Сколько их? — прошептал герцогский управляющий, судорожно сжимая руки.
— Я не успел сосчитать. Пустое! Это и есть те самые Удаленные?
— Да, мессер Гогейтис.
— Выглядят преомерзительно. И что, эти облезлые слюнявые твари так сумели разгромить замок?! Ведь похоже на то, что у них даже кости — и те того и гляди развалятся!
— Это обманчивое впечатление, — успел прошептать несчастный мажордом, и тут снаружи раздался такой звук, словно кто-то принялся швырять в стены и на крышу фермы целые экскаваторные ковши гальки.
— Они нападают! — вскрикнул управитель, а служанки завизжали.
Один только Уильям был удручающе спокоен.
— У нас есть отличная возможность проверить, насколько правдиво то, что написано в древней магической книге относительно способности кур изгонять таких непотребных существ, как Удаленные, — произнес он. — Вы, сударь, возьмите вон того петуха. Вы, девушки, — по курице. Встаньте возле окон. Полезут Удаленные — суйте им прямо в морды — или что у них там имеется вместо морд — наших драгоценных птиц. И пусть куры кудахчут, кудахчут громче!
Вообще-то, кур даже не надо было об этом просить. Они орали так, что тошно становилось. Вкупе с грохотом и подозрительным треском стен это было невыносимой для нормальных человеческих ушей нагрузкой.
Гогейтис допустил стратегическую ошибку. Он предположил, что Удаленные полезут в окна курятника. Тогда как дурно пахнущие, безголовые, с огромными зубастыми пастями на месте живота уроды решили не мелочиться. Они просто кинулись на некрепкую крышу птицефермы и содрали ее одним махом, как липкую ленту сдирают с губ заложника.
А вот это была их стратегическая ошибка.
Куры прыснули под потолок как ошпаренные.
Встреча гордых птиц породы «особый бройлер» и лучшей части армии Удаленных навсегда вошла в местные летописи.
Уродливые полулюди-получудовища, каковых и представляли собой Удаленные, поначалу, в силу своей мощной тупости, даже не поняли, что случилось. И что это за существа, кидающиеся на непобедимых убийц с такими воплями, что воздух становился остро-кинжальным и взрезал толстые шкуры Удаленных, словно это был легкий шелк… А когда монстры поняли, было поздно.
Кудахчущее и горланящее «кукареку!» население сараюшки-фермы, не ведая что творит, принялось за свирепое уничтожение чудищ, посмевших их, породистых несушек и талантливых петухов-чемпионов по топтанию, столь сильно напугать. Куры, ополоумев и временно ослепнув от страха, снарядами врезались в туши чудовищ и пробивали эти туши насквозь. После чего пробитый Удаленный взвывал дурным голосом, вспыхивал неярким синим пламенем и после краткого периода горения рассыпался в пепел. Скоро почти вся армия напавших на ферму Удаленных перешла в пеплообразное состояние, а уцелевшие остатки обратились в бегство. Но грозные священные куры не унимались и продолжали бой, преследуя противников смертоносными громкими воплями. От неистового кудахтанья Удаленные взрывались изнутри и, опять-таки, превращались в пепел.
— Мы побеждаем! — воодушевленно прокричал Гогейтис и, подхватив под мышку обалдевшего от такой наглости петуха, бросился наперерез двум пытающимся спастись бегством Удаленным.
— Где Карина?! — закричал Уильям, целясь в Удаленных петухом.
— Кукареку! — возопил петух, яростно трепыхаясь и стремясь освободиться из рук Гогейтиса.
— Арррр! — захрипели Удаленные и обратились в пепел.
— Тихо, птица, — умоляюще обратился к петуху Уильям. — Мне нужно взять пленников…
— Кукарр?..
— Чтобы они отвели меня туда, где прячут мою любимую.
— Кукк?..
— Мессер Уильям, смотрите! — завопил появившийся из руин птицефермы мажордом.
Уильям глянул на засыпанные пеплом Удаленных заросли убрюка и, ахнув, выпустил своего петуха. Последний, грозно кукарекая и взмахивая непокорными крылами, устремился к своим несушкам, которые к тому моменту заклевывали насмерть оставшихся в не испепеленном состоянии Удаленных.
