Константин Соловьёв - "Пони бледный"

Кажется, беседа подходила к концу. Сталин чувствовал, как истощается терпение Принцессы Селестии. Если раньше она пыталась разгадать непонятный ей маневр странного противника, то теперь лишь сдерживала себя от всплеска ярости. Ледяной, белоснежной ярости, смертельно-опасной, как вспышка Сверхновой.

— Не только их, — сказал он, спокойно встретив ее взгляд, — Я коммунист и материалист. И всякому знанию ищу прикладное применение.

— И какое же нашел этому?

— Очень простое. Никогда нельзя пытаться быть центром всего на свете. А тот, кто этого не понимает, рано или поздно оказывается центром очень большой, уж извините, Ваше Величество, жопы.

Сперва ему показалось, что Принцесса Селестия, опешив от подобной дерзости, так и будет хватать ртом воздух. Но она быстро оправилась.

— Схватить. Разорвать, — отчеканила она, и прекрасный голос воспарил над собравшимися единорогами, как звук серебряной дудочки, — Разорвать на мелкие кусочки. Скормить псам.

Даже это она сказала ласково, словно объявляла величайшую милость.

Две галактики материнской любви и согревающего тепла.

Толпа, только этого и ждавшая, надвинулась на него, рокоча, хрипя, скрежеща редкими зубами и подвывая. Ненависти, скопившейся в ней, как в огромном генераторе, было столько, что этой ненавистью можно было менять орбиты планет. И сейчас вся эта ненависть, вся до капли, предназначалась ему. Серому жеребцу, хладнокровно стоявшему в самом центре беснующегося океана из птичьих перьев, роскошных шляпок, цилиндров и вуалей.

Тысячи искаженных яростью лиц нависло над ним. Фальшивые брильянты, вонь из пастей, розовые чирьи под кружевными мантильями, блеск выдуманных орденов, едкий дым дорогих сигар, скрежет инкрустированных копыт по полу. Все закончится быстро. Быстрее, чем он успеет что-то почувствовать.

— Последний вопрос! — крикнул Сталин, которого грозно рокочущая пестрая толпа уже обступила всплошную.

— Какой еще вопрос? — рыкнула Принцесса Селестия, ощерившись, как голодная гиена, — Неужели ты даже умереть не можешь молча, дурной мерин?

— Да вопрос, в общем-то, не такой и важный, — признал Сталин, отворачивая излишне чувствительный нос от ближайшее к нему пасти с золотыми коронками, — Честно говоря, мне просто надо было выиграть десять секунд.

— Что?

— Где вы заказывали эти прекрасные торты для Гранд Галопинг Гала?

Принцесса Селестия уставилась на него в замешательстве. Наверно, не такого вопроса ожидаешь от приговоренного к пони в последнее мгновенье.

— Да ты, кажется, совсем рехнулся, Сталион. Теперь я понимаю… Этот твой коммунизм, теперь торты…

— И все же?

— В «Сахарном уголке»! — буркнула Твайлайт Спаркл, косясь на Сталина с подозрением, — Доволен?…

— Доволен, — сказал Сталин и улыбнулся в усы, — Теперь доволен. Там всегда пекут отличные торты.

Лучшая Ученица не поняла. И Рарити не поняла. Не поняли и гости. Они еще тянулись к нему, еще оскаливали пасти, еще ссорились за лучший кусок, когда лицо Принцессы Селестии вдруг переменилось.

Две галактики удивления.

Слишком поздно.

Принцесса попыталась что-то сказать, но не успела.

С оглушительным хлопком, последним гостем на Гранд Галопинг Гала, в Кантерлот пришел ад. И в истошных криках, мгновенно заполнивших до отказа огромнейшую бальную залу, было не различить даже звучного королевского голоса.

Глава двенадцатая

«Недостатки у человека как бы являются

продолжением его достоинств. Но если достоинства

продолжаются больше, чем надо, обнаруживаются

не тогда, когда надо, и не там, где надо, то они

являются недостатками»

Взрыв разметал гостей, как охапку тряпичных кукол. На самом деле это была целая череда взрывов, но Сталину они показались одним оглушительным раскатом, от которого барабанные перепонки едва не лопаются, а голова наполняется злыми звенящими мухами. В последнее мгновенье перед взрывом он коротким усилием воли создал вокруг себя невидимый защитный барьер. Но его тело рефлекторно закрыло глаза в тот момент, когда десятки тортов, расставленных на пиршественных столах, превратились в ослепительные букеты, разбрасывающие вокруг себя алые языки пламени, крем и искры…

Взрывы выпотрошили внутренности бальной залы, изменив ее до неузнаваемости. Как если бы внутри изящного кукольного домика взорвалась динамитная шашка. Совокупный заряд взрывчатки, оказался достаточно силен, чтобы превратить роскошные дворцовые витражи в хрустящую под копытами пыль, а вычурную мебель из драгоценных сортов дерева — в догорающие по углами обломки. Стенные панели из золота и серебра были сорваны со своих мест, обнажив закопченный камень, усеянный десятками свежих выщерблин. С потолка свисали останки хрустальных люстр, похожие на подвешенные туши мертвых китов. Прекрасный паркет местами дымился, местами пропал, образовав проплешины, в которых видны были балки и перекрытия. Созданные неизвестным скульптором статуи, изображающие царственных единорогов и аликорнов, чьи глазницы были инкрустированы огромными рубинами и топазами, разбились на множество кусков, смешавшись с остатками мебели и внутренней отделки.

Дыма было столько, что королевский дворец заволокло непроглядной едкой пеленой. В этом дыму трещало пламя, скрежетали поврежденные перекрытия, шипели тлеющие обломки. Бальная зала в одну секунду стала походить на изрешеченный снарядами и затянутый траурным дымом корпус «Пони темного».

Все хорошо, Коба. Коммунизм — это не борьба одного, это борьба объединенных масс. Двое всегда смогут сделать больше, чем один. И сам видишь, что получается, когда свои усилия объединяют старый террорист и юный гений-кондитер…

«Это будет взрыв вкуса! — восклицала Пинки Пай, заливавшая заварным кремом ровным ряды брикетов взрывчатки и контейнеры с поражающими элементами, — Это будет настоящий праздник! Эти задиры из Кантерлота никогда не пробовали ничего подобного! Самый лучший в мире торт! Самый праздничный торт!..»

Гости Принцессы тоже были здесь. Подобно изувеченной мебели, они грудами лежали на полу, погребенные под драгоценными статуями, осколками цветного стекла и грудами дымящегося бархата. Неестественно-вывернутые шеи, закатившиеся глаза, подрагивающие в последней агонии копыта, оскаленные даже после смерти пасти… Сталин старался не смотреть на них, но ему приходилось опускать глаза, чтобы ни на кого не наступить по пути к трону. Дорога в клубах зловонного дыма оказалась длиннее, чем он представлял — часто приходилось обходить распластавшиеся тела. Некоторые были еще живы, но помочь им было некому. Золотые зубы судорожно скрипели от нестерпимой боли, белоснежная прежде шерсть заляпана кровью и кремом.

Кровь и крем. Цукаты и торчащие из стен осколки. Руины некогда прекрасных причесок и бесформенные куски плоти. Еще ощущаемый запах дорогих духов, смешанный с тяжелым смрадом горелой шерсти.

Так надо, Коба. Революцию не делают в белых перчатках. Революция — это бой, а бой — это всегда чья-то смерть. И если кому-то суждено умереть, пусть умирают эти опьяненные властью пауки, чем отважные и верные пони вроде Овенога или Олкфеда.

Сталин шел по разрушенному бальному залу, по руинам прекрасных мозаик, витражей и мраморных плит, среди остовов того, что прежде было прекрасным и живым. В грудах обломков он искал нечто особенное. Может, золотое копыто, оторванное взрывом. Или клочья белоснежного крыла. Или изящную корону, смятую ударной волной…

Трон был цел. Он увидел это, когда порыв ветра, ворвавшийся в бальную залу через слепые глазницы витражей, вдруг развеял дым. Трон, как и прежде, возвышался в центре залы, ничуть не поврежденный и даже не потускневший. На мгновенье ему показалось, что тот пуст. Но мгновенье это было коротко, да и рассудок подсказал, что так просто все не закончится…

— Это было неожиданно, Сталион, — Принцесса Селестия тряхнула гривой. От гари и дыма грива утратила пастельную глубину, стала сероватой от припорошившего ее пепла, — Это дерзко, глупо, отчаянно, жалко — но неожиданно. Ты жеребец той породы, что вечно приносит сюрпризы. Настоящая темная лошадка…

Рядом с ней появились Рарити и Твайлайт Спаркл. Обе еще оглушенные взрывом, но невредимые. Должно быть, в момент взрыва они тоже огородили себя непроницаемым полем, или же перенеслись куда-то далеко отсюда. Сталин даже позавидовал им. Единственная точка «далеко» была далеко, в холодном московском марте. И это «далеко» давно стало для него бесконечно-далеким и ненастоящим.

— О нет! — Рарити в ужасе прикрыла копытом лицо, — Ты… Ты чудовище, Сталион! Ты же все разрушил! О… Мои гобелены! Мои статуи! Ты… Ты уничтожил все прекрасное! Самое лучшее! Я…

— Меня уже когда-то обвиняли в этом, — спокойно заметил он, подходя еще ближе к трону, — В том, что я помог уничтожить что-то прекрасное, чтобы на руинах его строить новое. Это глупый упрек, товарищ единорог. Красота должна служить пони, а не наоборот. Если красота становится тем якорем, что держит на месте, это не красота, это дрянь и тлен. А если пони заслужил свое счастье в борьбе, если завоевал будущее своей страны, рядом с ним всегда будет красота, даже если он живет в бедной хижине на краю болота…