Виктор Гвор - Улыбка Бога

Яша Любецкий уютно расположился на выпирающих корнях огромного дуба, и, привалившись к дереву и закрыв глаза, ласкал вновь обретенную любимую, с которой его чуть не развела по разным дорогам всемогущая, и такая, порой, шаловливая Судьба... Левая рука любовно поглаживала гриф, нежно зажимая аккорды, правая невесомой бабочкой порхала над струнами.

Инструмент отвечал любимому и дорогому хозяину взаимностью.

Гитара пела. Струны то звенели, рассыпая искристый смех, то надрывались отчаянными прерывистыми рыданиями, то вдруг наполняли сердца слушателей светлой печалью. Нежные тонкие звуки проникали в душу, затрагивая самое сокровенное, а потом, в самый неожиданный момент взрывались бурным водоворотом ненависти и призыва к борьбе, и снова уводили в сказочный мир с едва заметным оттенком грусти.

Гитара пела. Слова были не нужны. Мастерства гитариста и совершенства инструмента было достаточно, более чем достаточно, чтобы случайные, или не совсем случайные свидетели, затаив дыхание, дабы не спугнуть очарование этого волшебного голоса, слушали, слушали и только слушали...

Такое невозможно сыграть на заказ, за деньги или просто для развлечения. Такую музыку надо заслужить, выстрадать, выносить в сердце...

Гитара пела. Нежась в руках вернувшегося хозяина, в движениях его ласки, в обретенной свободе...

Гитара пела...

- Не знаю, - сказал вдруг Любецкий, - Ступор какой-то напал. Не могу вспомнить ни одной песни, которую хотелось бы спеть. Какие-то они мелкие, что ли, пустые даже. Или эта война так душу перевернула, что так кажется... Может, потом, в будущем, напишется что-нибудь такое, достойное прожитого. Не до. После. В шесть часов вечера после войны...

И не было в Яшкиных словах ни 'одесского выговора', ни обычного многословия. Только констатация факта и грусть художника, не сумевшего нарисовать картину.

- Напишется, - сказал Костя. - Много хороших песен будет.

- Почему будет, - вскинулась Светка, - мы же их знаем. Помним. И советские военные, и авторские! И попсы всякой помним много! Хоть сейчас продиктую!

- И напоешь? - усмехнулся Грым. - Только без попсы. Люди не поймут.

Девушка обиженно умолкла. Они уже пытались петь. Хорошо хоть не на людях, пение йети оказалось пригодным в крайне узком спектре применения - немцев по ночам пугать, изображая нечистую силу. И все.

Обидно и странно. И память не подводит, и, вроде, слух тончайший, белку в вершинах деревьев слышат, но немузыкальный совершенно. Внутри-то мотив слышен, а наружу такое выходит... И голоса... Громко, хрипло и низко, если коротко. Но не всё, что низко - бас, и не все, что хрипло - Высоцкий. А громкость... вот из-за нее-то дуэт всего двух йети и напоминает хор всех демонов преисподней.

А ведь это еще Светка не стала рассказывать Косте, что пока тот сопровождал детдом, она от скуки решила попробовать спеть взводу фельдфебеля Фишера, сиротливо скучающему посреди болота. Начала с жалобной 'Песенки Мамонтенка'. Скучно, ведь, за фрицами наблюдать, и тоскливо. Да и немцев немножко жалко: тело-то прежней Звин принадлежит, которая без страха, упрека и самокопания, а вот душа - русская, да еще женская, жалостивая. Не настолько конечно жалко, чтобы гать восстанавливать или дорогу подсказать. Но достаточно, чтобы спеть болезным. Всё им не так грустно будет.

Только не заценили фрицы концерта. Или, наоборот, заценили. Во всяком случае, боеприпасы у них закончились раньше, чем Светка исполнила два куплета 'Синего платочка'. И пулеметчики за тот платочек строчили, и автоматчики, и одиночные винтовочные бухали, и даже гранаты в болото летели. Вместо цветов, наверное, и заслуженных аплодисментов. Светке-то всё равно, она за большим деревом спряталась, да и между островками метров двести расстояние. А через пару часов немцы и вовсе умом тронулись... Оно, конечно, Светкино дежурство сократилось дней на несколько, охотиться на патрули в лесу было куда интереснее, но... Нет, своим петь точно не стоит...

Но девушку неожиданно поддержал Любецкий, вновь вернувший себе расположение духа, а с ним и любимую манеру разговора:

- Грым, Ви меня поражаете! Таки зачем петь, расстраивая мене, девушку и гитару! Но кто Вам мешает иметь мене аккорды после слов? А я, без второго слова, слабаю по таким приметам, словно у консерватории! Потом Ви делать темп, и ми имеем то, что надо, клянусь Одессой!

Мысль показалась неглупой, хотя первая же попытка с треском провалилась. Светка радостно начала с какой-то жалостливой лирической песни, которую Костя и не слышал ни разу. А подобрать аккорды в уме оказалось не по силам. Да и, честно говоря, Грым был абсолютно уверен, что песня не стоила таких затрат.

Зато вторая попытка... Теперь слов не знала девушка. Зато Ухватов знал хорошо. И через полчаса над лесом взвился гимн 'десятого десантного'...

Единственной расстроенной была Светка. Песни, которые она знала и ценила... В общем... Не желая портить товарищам праздник, она про себя высказала всё, что думает, в привычных выражениях родного города и собралась уже уйти подальше в лес и вволю погрустить, когда Яшка вдруг улыбнулся и запел с легко узнаваемым выговором Гиви Тевзадзе:

- Палюбили люди горы, как осатанэли,

- Едут в Альпы, лэзут в Анды, прутся в Пэренэи.

- Гымалаи истаптали, па Тыбету рыщут,

- Накурывшыся гашыша, Шамбалу все ыщут.

- Рерих-Мерих, я нэ знаю, на Эвэрэст не лазил,

- Но чудес, как и барашек, больше на Кавказэ.

- Как-то, будучи нетрэзвым, я в гор... лэсах слонялся

- И со снэжным человэком мырно павстрэчался...

Звин замерла, как вкопанная. Потом резко обернулась и уставилась на певца. Тем временем тот продолжал, не обращая внимания на отвисшую до земли Светкину челюсть:

- Хот и рожэй он нэ вышэл, но парэн очэн мылый

- Капельку пахож на помэсь Алдонина с гариллой

- Мы с ним сэли на пенечек, хлопнули по кружке

- За знакомство, за пабэду, за его падружку.

- Таси-баси тоси-боси такжэ трали-вали

- Очэнь славно посыдэли, мило пабалтали

- Жаловался он, что нэмцы - кабаны и туры,

- Только хрукают и гадят, никакой культуры!

- Ты это откуда взял?! - прервала исполнителя вконец обалдевшая Светка. - Это же Шаов! Он же только родится лет через двадцать! Я же у него на концерте была, моложавый такой дядька!!!

- Мадемуазель, таки можете мене не поверить, но Ви так сильно излучаете свои мысли, шо мене даже не надо аккордов! Таки эта пэсня лезет до моей головы каждый раз, когда Ви находитесь ближе ста метров. А когда топите фрицев в сортирах, так за все пятьсот, - и Любецкий обворожитительно улыбнулся.

- То есть, можно учить песни телепатически? - обрадовалась девушка.

- На раз!

- Класс! - и лицо Звин озарила зловещая улыбка. - Ты же еще и немецкий знаешь! Ну, мы им устроим культурную революцию!

- Так ты ж кроме русского матерного, никакого не знаешь, - попытался остудить пыл подруги Грым.

- Неважно! Я слова и так помню! Добыть магнитофон, или что там у них, и немецкой культуре точно звиздец! Ду хаст их немецкую маму! И прочий 'Их виль'!

Косте происходящее совсем перестало нравиться, но вдруг вмешался Шамси.

- Яша-джан, - с наивной улыбкой сказал таджик, - начал за албасты петь, пой дальше, пожалуйста, - потом на секунду задумался и спросил Светку, - или правильно сказать 'про албасты'?

- Да пох! - на чистейшем литературном ответила учительница, а певец уже внял просьбе друга:

- На ученых обижался: тычут в мэна пальцэм,

- Абзавут то абэзьяной, то нэандэртальцэм.

- Нэ тэрплю, гаварыт, ученых - агурцов маченых,

- На х... насу, гаварыт, вэртэл я всэх твоых ученых.

- Вы далжны гардыться мною, я - загадка вэка.

- Я, крычал он, гаминоид, не путать с гамосэком.

- Пад канэц савсем нажрался: фрыцам рыл магилу,

- Очэн громка пэл "Катушу" и "Хава нагылу!'

Под сводами военного белорусского леса победно звучала шуточная песня, написанная в конце двадцатого века. Написанная черкесом и исполняемая чистокровным одесситом. На русском языке с грузинским акцентом в литературной и музыкальной обработке исполнителя. Песня про друзей, которые совсем даже не люди. Впрочем, какая разница...

Лето 6392 от сотворения мира. Русь

Сначала стал пропадать скот. По мелким весям словно прошла падучая, опустошая стада. Коровы сходили с ума и стремглав бросались в чащу. Пытались искать, но не было от того толку. Лишь изредка удавалось найти рога, да обглоданные до белизны кости, расщепленные крепкими зубами. Находки спешно закапывали, долбя заступами еще не начавшую оттаивать землю. Поземка струилось по отвалам, присыпая мелким снежком...