Николай Воронков - Непослушная игрушка
– Не скажу, что был очень рад нашему знакомству, но с вами можно иметь дело. И не ищите скрытый смысл в моих словах об оружии и деньгах. Это единственно ценное, что действительно мне понадобится.
Следак задержался с ответом, но постепенно взгляд его смягчился:
– Ты странный тип, Гордан. Мне только что доложили, во что ты превратил свою камеру, и я рад, что твои способности проявляются, когда я за тебя уже не отвечаю. Теперь я почти верю в рассказы леди Вероны. И понимаю, почему она так держится за тебя. Надеюсь, что твои странности не приведут к ее гибели.
Руку он мне протягивать не стал, коротко поклонился и ушел. А я даже немного растерялся: это на что он намекает? Я, конечно, могу и иногда люблю повредничать. Но чтобы это стало причиной чьей-то смерти? До такого я еще не опустился.
Часть четвертая
Хранитель
Дорога к дому леди Вероны прошла в молчании. Верона демонстративно смотрела в сторону, а я не очень-то и страдал от этого. И охранять ее от мифических опасностей я не собирался. Киксо нет, а кому еще она теперь могла понадобиться, я даже не представлял.
На крыльце особняка Верона мелко отомстила мне:
– Гордан, не пойми превратно, но от тебя, – она чуть сморщилась, – пахнет очень сильно. Оставь вещи на крыльце, их постирают. А сам сразу иди в ванную комнату. Чистую одежду тебе принесут.
То, что от меня несет тюремным духом, я уже и сам начал чувствовать, немного привыкнув к свежему воздуху. И без ее подсказок первым делом бы помылся. Но зачем же так откровенно? Хочет показать себя хозяйкой? Кажется, это не в ее характере. Но спорить вроде не о чем, и я только уточнил:
– Раздеваться мне тоже на крыльце?
Верона даже не улыбнулась.
– Сделай одолжение, – и умотала, стерва.
Странно даже. Если уж так брезгует, могла отправить куда-нибудь на задний двор, где служанки занимаются постирушкой. Зачем ей это надо, чтобы я мылся именно в доме, но разделся на крыльце? Намек на новую жизнь и новые отношения? В роли собаки, которую пускают в дом, но сначала тщательно моют от блох? Ладно, разберемся.
Пока я так размышлял, появилась парочка относительно молодых служанок. Быстренько проверили сумки и замерли в ожидании, пока я разденусь. Ну что ж, сделаем им одолжение. Глядя на них, я стал разоблачаться. Медленно, очень медленно. Пуговицу за пуговицей, завязку за завязкой. Музыки не было, но я начал напевать про себя ритмичную мелодию, и тело сразу откликнулось мягкими движениями. Я не раздевался – я обнажался, стараясь придать каждому элементу одежды и движению откровенный эротизм. Такой вот импровизированный стриптиз в средневековых декорациях. Служанки сначала не поняли, потом во взглядах появился интерес, а когда я остался только в шелковом нижнем белье и движения стали все более откровенными, торопливо отвели глаза. А уж когда я, мягко вращая тазом, демонстративно потянул завязку своих трусов-кальсон, взвизгнули и, торопливо схватив вещи, убежали. Правда, отбежав немного, захихикали, и взгляды, которые они бросали, были совсем не сердитые.
Уже в одиночестве я стянул с себя последнее и бросил на крыльцо. Приказ был раздеться – я разделся. Наслаждаясь своей выходкой, как был голым (разве только с мечом и ножом), так и вошел в дом. И прикрываться ладошками не стал, стыдиться мне нечего, а уж кто что подумает – это к Вероне.
В личной ванной Вероны я был впервые. Большая комната чуть ли не десять на десять метров. Пол отделан мозаикой из полированного камня. На одной из стен большое зеркало. Перед ним длинный стол, заставленный множеством бутылочек и баночек с непонятным содержимым. Пара мягких кресел, кушетка. Самым заметным в комнате предметом была собственно ванна. Каменная полированная глыба метров двух в диаметре, а в ней чаша, наполненная водой. Не знаю, как это делалось, но вода уже была горячей. На бортиках ванны стояли бутылочки (видимо, с шампунем), лежали кусочки разноцветного мыла, мочалки и губки. Условия, несравнимые с той таверной, где я мылся последний раз. Здесь все говорило об утонченности и неге. Несколько подсвечников стояло чуть в стороне. Мысли сразу побежали по предсказуемому пути. Сейчас бы зажечь ароматные свечи, фужер с шампанским в руки, погрузиться в розовую пену, и можно наслаждаться жизнью. И еще лучше – не одному, а в приятной компании. Я чуть было не поплыл в своих мечтаниях, но резко одернул себя. А кто может составить мне компанию? В данной ситуации – только Верона. Может, на это она и рассчитывала? Я расслабляюсь, нежусь, теряю бдительность, а тут появляется она и по своей привычке сразу шмыг ко мне! И все, я спекся и у ее ног? Не дождется!
Романтизм обстановки сразу исчез. Отыскав тазик и подставку, набрал воды прямо из ванны и помылся, как в студенческие годы, стоя. Но удовольствия от этого меньше не стало. Кожа аж скрипела от чистоты, а волосы, как бы пошло это ни звучало, стали «мягкими, шелковистыми». Наслаждаясь ощущением капелек воды на коже, погулял немного по комнате, разглядывая обстановку более внимательно. Минут через десять это надоело. Сколько вообще мне здесь сидеть? Они что, решили одежду постирать, высушить, выгладить и только после этого вернуть мне? Так на это уйдет часа три-четыре. Хоть бы полотенце или халатик дали какой-нибудь.
От нечего делать решил было немного размяться, но только принял первую стойку, как наконец-то принесли одежду. Служанка зашла спокойно, бросила взгляд на ванну. Не найдя меня там, повернула голову и наткнулась взглядом на мою фигуру во всей красе и в самой неподходящей для встречи с женщинами позе. Полуприсед, ноги раскорячены, руки протянуты вперед. Не знаю, что она подумала, но покраснела она мгновенно, без всяких писков швырнула одежду в угол и исчезла.
Хмыкнув, я потрогал собственные щеки – похоже, я тоже покраснел.
Одежда вызвала недоумение. Во-первых, чужая. Абсолютно новая, но точно не моя. Из великолепного темно-синего бархата со вставками из серой замши. Белая шелковая рубаха, ну и прочие приятные мелочи. Что удивительно, размер был мой. При местной моде плюс-минус три размера не играли особой роли, но все-таки. Я долго разглядывал одежду, но других вариантов не было, и пришлось одеваться.
Верона сидела за обеденным столом в одиночестве. Не желая унижаться, я отошел к стене и принял гордую позу, глядя вперед в никуда. Еще хорошо было бы отключить и зрение, и обоняние – может, мне показалось, но Верона ела чересчур медленно. Медленно резала ножом мясо, медленно подносила отрезанный кусочек ко рту. А уж жевала его так задумчиво, как будто надеялась открыть в нем некую тайну. Гурманка хренова, матюгнулся я про себя. Глаза можно отвести, дышать ртом, а не носом, чтобы не травить себе душу, но стол и все вкусности на нем я уже увидел. Вроде не настолько я оголодал, можно и потерпеть, но мой живот меня предал. Первое урчание услышал только я, а вот последующие пошли с нарастающей громкостью. Примерно после десятого Верона, не глядя на меня, небрежно бросила:
– Гордан, хватит строить из себя обиженного мальчика. Если проголодался, то просто садись за стол и ешь. Никто для тебя отдельно готовить не будет. Или ешь вместе со мной, или ходи голодным.
Невольно сглотнув слюну, я попробовал воспротивиться:
– Я всего лишь раб, госпожа. Негоже мне сидеть с вами за одним столом.
– Не юродствуй. Достаточно было жениться на мне, и ты стал бы полновластным хозяином всех моих владений.
– Вопрос закрыт и больше не обсуждается.
– А ты знаешь, сколько мне пришлось уговаривать короля, чтобы он не казнил тебя в первый же день? – Верона резко отложила вилку и сердито посмотрела на меня.
Так, разговор сворачивает в предсказуемое русло. Вскоре она захочет напомнить, что я испортил ей лучшие годы ее жизни, затем начнутся слезы и прочие удовольствия семейной жизни. Такие вещи надо давить в зародыше.
Развязной походкой я подошел к столу и развалился на стуле:
– Давай договоримся раз и навсегда. Я благодарен тебе за спасение моей жизни, но никогда не стану твоим мужем. Я буду телохранителем, сдохну за тебя, если понадобится, но мужем – никогда. Если тебя это не устраивает, я уйду. Ты можешь просто посильнее нажать свой кулон или выбросить его. Результат будет один и тот же.
Верона внимательно слушала меня, но молчала, и я счел, что рамки наших отношений очерчены достаточно четко.
– А теперь я буду есть, – поставил я точку.
Не обращая больше внимания на Верону, уселся за стол, наложил себе в тарелку всяких вкусностей и стал набивать живот. Оказалось, что в тюрьме я все-таки оголодал, и кусочки на тарелке задерживались не более минуты. Верона сидела тихонечко, исподтишка наблюдая за мной. Дождавшись, когда я отвалился от стола, негромко произнесла:
– Время позднее, я устала и хочу спать.
Превозмогая сытую осоловелость, я тут же поднялся:
