Андрей Белянин - Оборотный город
Я вышел на площадку под могилой, легко нашёл железный рычаг, потянул, принажал плечом, тяжёлая плита подалась вверх, и я с наслаждением вдохнул всей грудью свежий ночной воздух. Ну наконец-то! И хоть до спящего села я дотопал почти к рассвету, зато по пути со мной совершенно ничего не случилось. Вот и рад бы соврать, а нет настроения. Никто на спину не бросался, из кустов не выскакивал, лунный свет не загораживал, в ухо не орал, хотя возможности были…
Явившись в расположение полка, я просто рухнул спать прямо на сеновале при конюшне и успешно продрых аж до обеда. Снов не было вообще, похоже, усталый организм так нуждался в отдыхе, что мозг просто отключился и не мотал мою пылкую душу по разноцветным мирам чудесных видений. Так-то, в обычном распорядке службы, сны посещают меня практически ежедневно, и какие сны! Яркие, волшебные, сказочные — про любовь, про заморские страны, про глубины морские, про людей с далёких звёзд… Да такие истории невероятные попадаются, хоть вставай поутру и с разбегу книгу пиши!
А дайте только срок, и займусь этим сочинительским делом непременно, потому что оно уж куда как спокойнее бешеных скачек по степям, долгих походов да героических войн за веру, царя и Отечество, от каковых мы, казаки, по общему убеждению прям-таки млеем…
Проснулся от божественного запаха гречневой каши, интимно щекотавшего мне нос. Даже ещё не раскрывая глаз, я потянулся, зевнул до ломоты в челюстях и поблагодарил:
— Спасибо, Прохор! Меня вчера никто не искал?
— Не-а, тока дядюшка ваш, ординарец его, чиновник тот патлатый, с рифмами, староста, бабы сельские, ну и я, грешный. А так вроде больше никто…
— Вот и ладушки. — Я встал, отряхнул налипшие соломинки и быстро сбегал во двор умыться, а уж потом и принял из рук заботливого денщика глиняную миску горячей каши.
— А ты?
— Да я-то ещё час назад отобедал, — Прохор улыбнулся в усы, — покуда кто-то тут храпака задавал знатного. Вы уж ешьте, ваше благородие, а я обскажу, чего нового на свете творится. Ну, во первых строках письма, не сойти мне с ума, ваш дядюшка будет, его кто забудет? Он в нервах с вечера, хотя вроде и не с чего… На всех срывается, зазря обзывается, в руках царёва игрушка, поди, и спит с ней под подушкой. А поэтик Чудасов с утра тарантасом прибыл да носом крутит, добрый люд мутит — Иловайского вынь да положь ему, болтуну скотоложьему! Ну и одна старуха, что глуха на ухо и на оба глаза слаба, как зараза, тоже тебя хочет, просит быть к ночи. Обещает счастие, любовные страсти да объятия жаркие, чёртова припарка, и…
— Прохор, тебя ещё не бьют за такое? — скромно перебил я, едва не подавившись остывшей кашей, потому что сразу всё представляю в лицах, а воображение у меня богатое.
— Пытались, конечно, да не словили, — самодовольно похвалился старый казак. — А тока, ежели по-серьёзному, дак ту корзинку с разной снедью, что вы нечистому батюшке скормили, как ни верти, но отрабатывать придётся. Ещё с утречка за забором народец столпился, все в ожидании, кто с надеждой, а кто и с вилами. Хоть на одну минуточку, да выйти к людям надобно. Тока дочавкай сперва, чтоб не на голодный желудок сдаваться.
Уф… Пожалуй, это то самое, от чего я и рад бы отбрыкаться руками-ногами, а куда денешься. Обещался — плати, иначе свои же за честь казачью по затылку накостыляют. И будут правы!
— Идём. — Я решительно отодвинул пустую миску, облизал ложку, со скрипом встал, поправил ремень, надел папаху и внутренне счёл себя готовым к самому худшему. В конце концов, не такие уж они там все и страшные…
— Коли Бог не попустит, так и бес не укусит, — легко поднялся вслед за мной верный денщик, заботливо сунув за голенище тяжёлую ногайскую плеть. Тоже правильно, если что пойдёт не так, он хотя бы прикроет моё тактическое отступление.
А за воротами нас терпеливо и без лишнего шума дожидалась довольно плотная толпа крестьян с напряжёнными и недоверчивым лицами. При виде меня все как-то воспрянули, приободрились и, видимо, даже обрадовались, что-де сбежать мне не удалось, а значит, и от задушевного разговора никак не отвертеться.
— Здорово дневали, люди добрые, — в привычной казачьей манере поприветствовал я сельский сход.
— Ты, что ль, Иловайский будешь? — без церемоний выкрикнул кто-то.
Я кивнул.
— Ну тады здорово, казачок, — уже более уверенно откликнулся народ.
— Чего хотели от меня, зачем звали?
— Да погадать же!
— Так я ж не цыган вроде…
— А ты посторайся, ежели обчество просит! — наставительно, с тем же оканьем, погрозил мне пальцем длиннобородый староста и весомо напомнил: — Тута денщик твой вчерась от наших баб хорчи тоскал. Дескоть, тебе оно шибко требоволось. Сам ли оголодал али болезненность едучая червя во грешной дыре кормления требует, про то нам неведомо. А тока мы добром-то поделились, вот и тебе бы честному люду тем же ответить!
— Долг платежом красен, — не стал спорить я. — Однако за талант характерника платы не берут, но и гарантий пожизненных тоже не обещаю, что увижу — скажу, чего нет — значит, то и от меня Господом сокрыто. Так честно будет? Тогда начинайте, кто первый спросить хотел?
— Я, я, вот я спрошу! — На меня сбоку налетела невысокая молодка с колышущимися грудями под серым платьем, в блёстках перламутровой рыбьей чешуи. — Война с Турцией завтра будет?
— Нет, — почему-то сразу определил я. — А тебе-то оно зачем?
— А сама не знаю. Так, спросила к слову. Ну да тогда… вот ещё…
— Осади назад, корова! — строго прикрикнул мой денщик, вздымая нагайку во внушительном кулаке. — Давайте-ка по уму-разуму поступим, один человек — один вопрос! Чай, характерник у нас не железный, ему тоже отдых нужен. Вона вас сколько набежало-о… Следующий!
И пошло-поехало. Народ попёр косяком, Прохор бдел, чтобы никто не протискивался ко мне ближе чем на шаг. Сознательные селяне сами хватали за химок зарвавшихся, но всё равно вопросов на мою голову вывалился воз и маленькая тележка. Я и так по мере возможностей пытался отвечать покороче, но…
— Уж ты скажи, Илюшенька, когда я рожу-то?
— Как только забеременеете, бабушка, так через девять месяцев и тужьтесь…
— А вот у меня муж пропал, совсем пропал, уже почитай час, как его не видела.
— Так он за спиной у вас, пальцем у виска крутит.
— Да коли, сказать пообстоятельнее, так, к примеру, ежели б был я православный царь, а хоть бы и незаконнорожденный, и взял себе веру магометанскую, а сам пейсы отпустил, свиней развёл да с ними и напился. Чё мне теперь делать-то?
— Лечиться, пока не поздно. Хотя проку с этого…
— А вот я, дяденька Иловайский, в энтом году замуж собралась. А мне не хочется. А за вас бы пошла. А то маменька торопит. А так вроде и не к спеху. А я б ещё годочков двадцать погуляла. А чё меня все взашей толкают-то, высказаться не дают?!
— Дура потому что.
— Слышь, казачок, вот у меня жена, и при ней шестеро дочек, да две сестры моих вдовые, у каждой своих девок ещё по три штуки, да тётка с племянницей, ну и свояченица с внучками переехала. Как думаешь, мне всему этому бабьему царств угодить можно?
— Никак. Проще сразу застрелиться….
Примерно через час таких вот дивных вопросов и всей лаконичности ответов язык у меня уже не ворочался. Распух, посинел и едва помещался во рту. Прохор жёстко оборвал пяток желающих всенепременно испросить «гадания» по второму разу. Без грубостей, конечно, но и без сантиментов. Сказано — всё, значит, всё! Получил ответ, поклонись и проваливай. А то, что ты, дескать, не совсем это хотел спросить и жуть как нуждаешься в уточнениях, так это не наша головная боль, иди к себе на хату репу чесать, не приставай к честным людям.
Разумеется, было много недовольных:
— Жратвы-то небось корзинами да мешками уволок, а на предсказания поскупился. Обчество не уважил. Мог бы и пообстоятельнее разъяснить, коли мы чё не поняли…
— Это за огурцы, да картошку, да холодца плошку, за мятые грушки да чёрствые плюшки, за бутыль молока да четыре бурака и шматок сала — вам гаданий мало?!
— Курёнка забыл, — тут же поправила какая-то дотошная критикесса из народа.
Мой денщик сдвинул брови, отмечая себе бдительную бабёнку, но в споры не полез, просто оповестил:
— На сегодня мы квиты. Доведётся вдругорядь добротой вашей воспользоваться, тогда и потолкует…
— А вон дитёнку Аксиньиному он, поди, задарма пропажу указал!
— Машка, да уймись… — попросил староста.
— А чего? А пущай по справедливости! Волочи сюда детей, бабы, через них всю правду как есть выведаем! — не желая униматься, продолжила та.
Я устало поднял на неё взгляд и мельком отметил:
— У вас дети не от мужа.
Бабы ахнули и мигом оттащили назад вытолкнутых было ребятишек. Выведывать о себе ВСЮ правду, да ещё прилюдно на кругу, больше непроходимых дур не было. Люди крестили лбы, задумчиво качали головами и расходились не спеша, о чём-то перешёптываясь друг с другом. Разве что тот же староста, видимо надеясь на льготы по высоте положения, подкатился к нам ещё разок:
