Светлана Захаров - Сказочники оптом и в розницу
— Фольдаго! — произнес он официальным тоном.
— Это что еще? — поинтересовался я.
— Не сбивайте, — нахмурился скелет, но до объяснения снизошел. — Такое заклятие особенно сильно, если произнести его в полночь, стоя в центре пустыни, повернувшись лицом к Полярной звезде и держа в обеих руках по трехногому таракану, причем тараканы должны быть такими от рождения. Да, и пот, заметьте, должен течь по вашей спине точно перпендикулярно носам ваших ботинок!
Но лично мой пот тек сейчас строго параллельно моему позвоночнику — хоть в подвале и было сыровато. Еще не хватало подцепить тут какую-нибудь пакость вроде бронхита. Вот получат вместо сказочника бронхитника — похохочут!
— Итак, приступим к заклинанию, — предупредил Кащей. Он взмахнул палочкой, произнес несколько сложных слов, прозвучавших, как нечто вроде: "Слепикамнебабкаколобок". И тут…
По подвалу пронеслась струя холодного воздуха. Я бы даже сказал — ледяного. И еще кое-что бы сказал, потому что мгновенно замерз. И громко чихнул.
Фонарик заморгал и погас. Но подвал по-прежнему оставался ярко освещенным. Я оглянулся и увидел, что из каменных стен, вернее, щелей между неровно лежащими булыжниками лился неприятно-голубоватый свет. Все предметы в подвале приобрели самые зловещие формы и очертания. Красные помидоры в банках вдруг показались мне чьими-то злобными глазами, которые упорно подмигивали и вращались в разные стороны. Кащей, произносящий слова заклятья, стал похож на вурдалака, а лысины братьев-разбойников в мерцающем синем свете придали им потрясающее сходство с инопланетянами, чья летающая тарелочка разбилась в прошлый вторник близ столицы, и вскрытие чьих дохлых телец транслировалось в прямом эфире всеми телеканалами.
Кащей тем временем вошел в раж, размахивая палочкой все быстрее и тараторя заклинания. Близнецы неожиданно бухнулись на колени и проворно поползли к бульдожьим ногам, делая мне отчаянные знаки последовать их примеру. Что ж, последовал. А куда деваться? Вдруг, если я останусь на ногах, в иной мир отправится только моя нижняя половина, а верхняя останется здесь истекать кровью? Некрасиво как-то получится, неаккуратно.
Пол у меня под ногами вдруг задрожал. Ледяной вихрь сменился теплым южным ветерком, приятно согревшим заледенелое тело вашего, я надеюсь, уже любимца Глыма. Прямо в уши запели птицы, причем пели не на птичьем, а на вполне понятном мне языке какую-то приятную чушь об алых розах и миллионах, которые кто-то кому-то, видимо, подарил. Успев пожалеть, что не являюсь этим кем-то, сам того не сознавая, я погрузился в волну всевозможных, но очень расслабляющих звуков, полностью отдавшись во власть ветра, который влек меня, кружил в медленном танце, убаюкивал и нашептывал…
А потом я дико расхохотался, потому что увидел Кащея, который, воображая, что производит впечатление грациозной лани, плыл мне навстречу. Мелькали костлявые конечности, череп мотался из стороны в сторону, безгубый рот мычал что-то очень страстное — словом, мой добрый друг был похож на паука-сенокосца, едущего на невидимом трехколесном велосипедике.
Увидев мою реакцию, Кощея скрючило еще больше, он брассом подгреб ко мне и, произнеся какое-то очень веское волшебное слово, как в замедленной съемке треснул концом палочки мне по макушке.
"БУМ!" — раздалось у меня в ушах, мои нервы заорали и упали в обморок, после чего отключился и я.
Глава вторая
Что же произошло, когда я включился?
Когда-то в стародавние времена моя мамочка и, разумеется, я, раз в год строго и неукоснительно посещали день рождения Фрогла Ван Бородавка. Это был своего рода ритуал, обязательная процедура, потому как мамочка моя была твердокаменно уверена: в один прекрасный день мы с ней примелькаемся Фроглу, и тот не забудет упомянуть нас в своем завещании. А наследство у старого Бородавка было немелким. Ого-го каким было наследство! Фрогл был одиноким и самым богатым в Шаку и частенько сыпал налево и направо обещаниями, что, дескать, ежели кто ему из сельчан глянется, беспременно отломится тому после его, Бородавка, смерти солидный кусман движимости и недвижимости. Что ж, вскорости этот самый день и наступил: после Превеликой резни, в коей Фрогл сложил свою родовитую башку, оказалось, что завещание как таковое толком и не составлено: на лучшее надеялся, видимо, старина Фрогл. Соответственно и вся его недвижимость вместе с движимостью перешла государству. Моя мамуленция, узнав об этом коварном поступке г-на Ван Бородавка, той же ночью осквернила могилу Фрогла, и не единожды. Еще бы — ведь она в надежде на будущий большой куш дарила старому обманщику самый дорогие подарки, какие только могла себе позволить, в результате чего практически пустила по ветру наше нехитрое имущество.
Куда это меня занесло, господа и дамы? Ах, да. Просто когда у тебя такое ощущение, будто по голове лупят сразу тремя киянками, на ум сразу приходит огромный оркестр в составе шестидесяти трех человек и одного тролля-барабанщика, который по праздникам размещался у Фрогла в холле и во всю дурь наяривал польку-бабочку. Вот именно сквозь шум от ударов того самого ретивого тролля в мой мозг и прорвался чей-то голос:
— Сказать по правде, Големыч, твой очередной сказитель слегка напоминает помесь твоего героического папашки и Николая Степановича Лордкипанидзе.
— Отчего ж, любезный друг? — голос Кащея зазвучал, как будто об колено ломали старую ветку.
— Изволь. Големом от него отдает по причине общей сероватости и комковатости.
— А причем тут какой-то Лордкипанидзе?
— При том, что никакой особенной разницы между этим неказистым типом и упомянутым мной Николаем Степановичем я не наблюдаю.
— Не понял, — вот тут я был с Кащеем абсолютно согласен.
— Он обыкновенный, Големыч. Упрощенный примитив. А ведь этот — хе-хе — избранный оказался лучшим из трехсот кандидатов!
— Спешу заметить, что все известные мне сказочники ничем не выделялись среди обычных людей. В этом и есть сакральный смысл и сермяжная правда — необычное в обычном!
— То есть никого более экстраординарного ты — лично ты — не отметил? Не выделил?
— Тебе хорошо говорить, сам-то в лаборатории отсиделся.
— От-си-дел-ся? Это что же я слышу, мука ты костная?!! И, главное, от кого! На двенадцати цепях — двести лет без шуму и пыли! Пока мы тут, в крови, поту и слезах…
— Ах ты, овсюг недробленый! Я, между прочим, не на казенных харчах подъедался! Попить выпросить — и то не мог!
— А мы, можно подумать, ананасы в рябчиках жрали, да?
— Да!
— Ах, значит, так?
— Так, значит!
— Остов!
— Подошва!
— Не влезать — убьет!
— Калачиный дед!
— Собачья радость!
— Хлебобулочное!
— Тьфу!
— Ах, так? Вот тебе!
Разлепив наконец-то веки, я со злобной радостью отметил, что моего старого знакомца Кащея только что оседлали и что есть мочи лупят по тому месту, где должно было находиться лицо. Будет знать, как драться волшебными палочками, мелькнуло у меня в мозгу. Макушка, отозвавшись на воспоминания, немилосердно заныла (тролль поудобнее перехватил киянки и выдал сокрушительную дробь в области мозжечка). Осторожно подняв руку, я пощупал раненое место. Шишка определенно присутствует. После неутешительного открытия я стал болеть за Кащеевого противника еще активнее. В частности, я смог открыть рот и (шишка отозвалась мелодичным гудением) сказал первое, что пришло на ушибленный ум — что-то из школьной программы, кажется:
— Ату! Ату его!
Драка распалась так же быстро, как и началась. Кащей отполз в угол и принялся, охая, вправлять расшатавшиеся кости. После нашей первой и последней встречи вид не, в общем-то, не слишком изменился. Разве что колпак его сменился белой докторской шапочкой с красным крестом. Да еще свой дурацкий плащ с заплатками на локтях он снял, оставшись в не менее дурацких черных пиджаке и водолазке, облегающих его жуткое костлявое тело. Видимо, Кащею казалось, что черное его стройнит. Я решил при первом же удобном случае с жаром подтвердить эту его теорию.
Противник же его был совершенно, идеально круглым существом. Сперва мне показалось, что это просто голова с ручками и ножками, однако тельце присутствовало. И все же в основе незнакомца преобладала голова. Прямо посреди лица — маленькие острые глазки-изюминки, отчаянно скошенные к переносице, так что казалось, он смотрит не на меня, а силится разглядеть что-то на кончике своего непомерно отвислого носа. Рот — длинный, тонкий, похожий на разрез, из которого торчат острые, черные зубки-угольки. О ногах и руках и говорить нечего — так они были малы и тонки. Даже непонятно, как он ухитрился запрыгнуть на Кащея, да еще и надавать ему тумаков. Я решил, что все увечья, нанесенные человеку-бульдогу, — результат действия увесистого носа незнакомца, которым он, вероятно, действовал, как средневековый рыцарь — булавой.
