Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха

- Кто ещё в курсе, что я помер?

- Дык, Никита Иванович, - радостно открыл рот доселе молчавший Митя, - почитай весь город рыдает! Простой люд на базаре волосы рвёт, тор­говля встала, бабы воют, мужички виноватого ищут, на царский терем кулаками грозят...

- А царь-то им чем не угодил?

- А не пособолезновал прилюдно!

- Так, - обернулся я к Яге, быстро сложив в уме дважды два. - То есть Горох-то на самом деле знает, что я живой?

- Государю врать не осмелилась, - скромно потупилась наша домохозяйка. - Был он тут око­ло тебя вчерась. Велел мне про выздоровление твоё помалкивать.

- Уже спасибо. Но это не помешало вам взять с него деньги?

- А он зато с меня слово взял крепкое, ежели оклемается участковый, так чтоб в сей же миг к нему прибыл!

- Вот прямо сейчас, да? - криво улыбнулся я, вставая с Митькиной помощью. - Что ж там у него такого сверхсрочного? Ну исключая его брачные фантазии обо мне и царевне...

Яга развела руками. Думаю, на тот момент она и сама не знала, на что мы подписываемся, отправ­ляясь по очередному царскому вызову. С другой стороны, если б и знала, что бы это изменило? От­казались бы мы, что ли?! Нет, нам в помощи нико­му отказывать нельзя, мы - первое и единствен­ное отделение милиции на всё Лукошкино. Да и на всё наше царство-государство в целом другой ми­лиции, увы, нет...

- Митяй, запрягай телегу. Опергруппа, на вы­езд! - громко приказал я, закашлялся и ничком рухнул обратно в подушки. Голова ещё кружи­лась, и ноги были как ватные.

Ох, мать моя прокуратура, чем же меня тут так траванули-то, а?!

- Никитушка, - сразу кинулась ко мне баб­ка, - ты тока не спеши, ты сейчас ровно зайчонок новорождённый - ни сил, ни умишка. Ну да мы сейчас это дело живо поправим...

Как понимаете, дальше всё было словно в сказ­ке. Яга только хлопнула в ладоши, как в горницу вбежал счастливый Фома Еремеев, обнял меня, не скрывая слёз, и доложил, что баня истоплена. Митя на руках унёс меня в нашу маленькую бань­ку, вымыл, выпарил, отхлестал веником, отпоил квасом, переодел в чистое бельё и так же на руках вернул в дом. В горнице уже был накрыт стол. Са­мый скромный, больничный, видимо, есть сразу много и всякого мне было нельзя.

- Вот, Никитушка, бульончик куриный с суха­риками пшеничными. Вот кашка овсяная на воде, тоже желудку весьма пользительная. Вот и чаёк слабенький, медку немного, ну и наливочки гло­ток... Она непростая, она на сорока травах насто­янная, в ней сила великая бродит, она и мёртвого из гробу поднимет!

Ну что тут скажешь? Меня с её наливки едва опять навзничь не уложило, алкоголь же всё-таки. Поэтому я весьма смутно помню, как меня одели в мою милицейскую форму, вывели во двор, уложи­ли на солому в телегу и засыпали сверху аромат­ным сеном. В ногах у меня угнездилась Баба-яга, младший напарник взялся за вожжи, и рыжая ко­была тряской рысью повезла всю нашу слаженную опергруппу через весь город на царский двор.

Еремеев хотел было послать с нами десяток стрельцов в охрану, но бабка отговорила. Типа по­дозрительно, что её одну столько мужиков в форме охраняют, да и рожи у наших слишком уж счаст­ливые. Пущай уж лучше в отделении друг на дружку лыбятся, а ей надобно вплоть до Горохо­вых палат скорбное выражение лица пронести, как траурный платочек, и не забывать слезу горю­чую на дорогу пыльную смахивать...

- Выйду я на улицу, гляну на село, девки гуля­ют, и мне... развлечение, - со всей дури, во всю глотку завёл было Митя, но, получив от Яги клю­кой по затылку, опомнился: - Извела-а меня-а кручина, подколодная-а змея-а...

На последних двух словах он сделал заметный акцент, за что словил и во второй раз.

Телега свернула к базару, и я, лёжа в духмяном сене, с тихим удовольствием прислушивался к громким стонам общенародной скорби.

- Какого человека не уберегли, а? Не защити­ли, не спасли от беды неминучей... Эх, да что мы за люди после этого?! Пошли, что ль, выпьем?! А то уж и поджечь хоть что-нибудь хочется или поло­мать, от широты души...

- А я ить говорил, что милиция энта не от Бога! Когда, значится, полотенцем жена меня била, так ей ништо, а как я её оглоблей, так мне, значится, пятнадцать суток, да?

Далее последовал звук глухого удара, вроде как если на чью-то пустую голову опустили мешок с песком. Критика в адрес милиции прекратилась одномоментно.

- Ой, и прости ж ты нас грешны-ых! Ой, и не слушай мужика моего-о! Ой, он как выпьет, так дурной, чего только про родную жену не навыду-мывае-эт! Ой, и не била ж я его, чё ж у меня, совес­ти нет? Так, придушила слегка полотенчиком...

- Охолонись, бабы неразумные! Ишь развы­лись, как на похоронах, а ить ещё и не вынос. Успе­ете  потом  наголоситься,  дуры  мокрохвостые! Дайте и мужику грубую слезу пустить. Ой-й, и на кого ж ты нас покинул, Ива-а-ны-ы-ыч...

Наш народ, российский. Ничего за века не меня­ется. Я почувствовал, что краснею даже под слоем сена. Что тут будет, когда из отделения появится официальная информация о том, что я жив-здо­ров, даже подумать страшно. Лукошкинцы либо весь город разнесут от радости, либо меня раздавят от избытка чувств. Обе перспективы выглядели вполне логичными, а потому не радовали. Но хуже всего оказалось другое...

- Бабуленька экспертизная, не откажись при­нять окорочок копчёный за упокой души раба бо­жьего участкового!

Мне в ноги рухнуло что-то тяжёлое. То есть око­рочок отнюдь не куриный. Скорее какой-то свинье крупно не поздоровилось.

- Спасибо на добром слове, - со слезой в голосе отозвалась Яга. - Ужо я-то небось той доброты во­век не забуду. Бог даст, сочтёмся...

После этой многозначительной фразы повисло кратковременное молчание. Минуты на полторы, не большее. Как раз чтобы все значимо осознали, кто заменит меня, «усопшего», на посту сыскного воеводы. Ну не Митька же?!

И вот тогда началось...

- А вот от нас прими ситцу василькового, весёленького, за упокой!

 - И от нашей лавки гвоздей полпуда малых да подкову чугунную, подарочную, на стену! Тащи подкову, парни, мне одному не поднять...

- Требуха, требуха свежая, возьми, бабушка, не прогневайся! Небось уважал покойный требу­ху-то... А нет, так собакам скормите!

- Медку царского, хоть напёрсточек отведайте! Чтоб и участковому за гробовой доской жизня такой же сладкой показалася, на все сорок два гра-дуса-а!

В общем, не буду никого утомлять, но, когда перегруженная телега кое-как доволочилась до цар­ского двора, лично я уже едва дышал под подарка­ми. Митя ещё с полпути слез, передал поводья баб­ке и помогал нашей кобыле, толкая телегу сзади. Сама лошадь уже не справлялась...

Бабка, «пригубившая» по пути хмельной мёд, пиво, квас, настойку на берёзовых бруньках, само­гонку и всего того, что у нас тут наливают под «ну, земля ему пухом!», очень нетвёрдо держалась на ногах. Тем более что левая, «костяная», у неё веч­но ныла к непогоде. Я высвободил себе дырку в со­ломе, свистом подзывая нашу бессменную главу экспертного отдела, но Яга даже не подошла.

- Погоди, Никитушк...ка, не до тебя щас, со­кол яс...ный. Ох и мутит же меня, грешн...ную...

- Митька-а! Вытащи меня, - переключился я, но и тут облом.

- Ни-ки-та... Ива-но-вич... Уф! Дайте ж хоть дух... перевести... Я, ка-жи-сь... спину потянул... мама-а... - Мой младший сотрудник рухнул мач­товой сосной у переднего колеса телеги. К рыжей кобыле обращаться тоже смысла не имело, бед­няжка и так едва держалась на ногах.

А тут ещё чёрт принёс дьяка. Поверьте, его все­гда черти носят, а не кто другой. Груздев Филимон Митрофанович - тощий, скандальный думский подпевала, вернейший и преданнейший враг всего нашего отделения.

- Это чей-то, а? Это ктой-то тута на ногах не стоит, лыка не вяжет? А-а, да ить энто опергруппа безбожная зенки бесстыжие залила да и на цар­ский двор за опохмелкой сунулась...

Ответом послужил хоровой стон Митьки, Яги, кобылы и меня, которому проклятая чугунная подкова окончательно отдавила ногу. По счастью, на мой голос дьяк внимания не обратил, ибо резко опомнился.

- А вот энто что, во телеге? Нешто совесть у ми­лиции проснулась и вы в первый раз к царю-ба­тюшке с подарками заявились? Вот за то хвалю, вот энто правильно! Однако же тут каждый пода­рок описи требует, взвешивания и оценки. Подай­те тележеньку вон туда, за забор, от стрелецких глаз подальше, там и поделимся... тьфу ты, дела наши грешные, то исть взвесимся!

- Митя, - тихо попросила Яга, - ты вон ту подковку передай Филимону Митрофановичу, пу-щай взвесит...

Шум, богатырский взмах, хруст костей, паде­ние тела - и, как я понимаю, хитрозадый дьяк ле­жит в пыли, с двухпудовым чугунным изделием на воробьиной груди, смешно дёргая лапками.

- Пропустить ко мне родную опергруппу! -громогласно приказал Горох откуда-то сверху. -А ты, добрый молодец милицейский, сенца с собой захвати. Да поболее!

Столь странному приказу Гороха никто особен­но не удивился, государь у нас известен своими закидонами. Все привыкли, никто не дёргается, да и смысл? Ну, бывает, на каторгу пошлёт, - конеч­но, как без этого? Однако голов по праздникам не рубят, и ни одной виселицы я за всю свою службу не видел. Да и не то чтоб царь у нас слишком добре­нький был, а просто после того, как он догадался ввести милицейскую службу по охране закона и правопорядка, многое изменилось в положитель­ную сторону. Не идеал, идеальных государствен­ных систем вообще в природе не бывает, но власть хотя бы стала с нами советоваться и прислушива­ться.