Елена Лобанова - Предел
Чтобы хоть как-то развлечься, Нэрнис попробовал подкрасться к Даэросу тихо со спины. Тот сидел у костерка и что-то бормотал себе под нос. Светлые тоже могут ходить тихо. Жаль только, что у Темных слух все равно лучше.
— Нэрьо, выползай! Давай-давай, вылезай из руин. — Даэрос сидел у костра и жарил на прутике освежеванную змею.
— Где ты это взял? У этого гнилого водоема змей просто не может быть!
— А в развалинах среди камней, очень даже могут.
— Ну, вот. — Нэрнис совсем расстроился. — А я тебе голодному тут мясо принес.
— Правда?! Брат, ты просто… ну ты, такой… э! Брат, в общем! Давай сюда мясо, а то этот уж мелкий, а я большой и очень голодный. — Даэрос вцепился в жесткий кусок свинины и доказал, что у него не только железные пальцы, но и зубы не уступают им в крепости. — А хочешь ужа попробовать?
— Ужа!? Знаешь, я змей люблю. В смысле, жалко мне его.
— Жалко будет, если просто так сгорит. — Полутемный протянул брату прут с насаженной змеей.
Ужас, просто! Ну и вечер выдался…
— А с кем ты тут разговаривал? С Крысаком?
Крысак фыркнул и пошел искать, что бы еще пощипать.
— Нет. Я стихи сочинял. — Даэрос принялся за второй кусок. — Да ты ешь! Ты попробуй!
— А прочитаешь? — Нэрнису совсем не хотелось есть ужа, а когда кто-то читает стихи, жевать как раз неприлично.
— Да! Если ты съешь ужа. Я свои стихи никогда никому не читал.
Светлый поразился такому повороту дела. Это — то, что гномы называют «взять в клещи». Поэтов нельзя обижать отказом послушать их стихи. Братьев-поэтов — тем более. А такое высокое доверие — стать первым слушателем, придется оправдывать. Ужик пах плохо. Очень. Нэрнис тихо давился, но ел. «Ничего, братец, я тебе еще эту жертву припомню, как-нибудь». Прут отправился в костер, а Полутемный поделился оставшимся куском мяса на закуску. И как он это жевал?
Светлые Эльфы слушают стихи только в изящных позах. Нэрнис возлег, опершись на руку, и устремил взор в звездное небо. Звезды так и не поняли, почему юный эльф смотрит на них такими круглыми удивленными глазами. Просто, звезды не слышали:
Если Деву посадить на коня лихого,То на первый взгляд в том нет ничего плохого!Если деву в путь послать, дальний, темной ночью,То плохо в этом нет тоже, между прочим!Если деву обрядить в золотые латы,То плохого в этом нет. Хорошо в солдатах!Если деве дать копьё и большой двуручник,То невнятный результат, может быть, получим.Но…Если дева себя мнит мужиком из сказки,Значит, ей недостает теплоты и ласки!Значит надо заголить деву темной ночкой.И плохого в этом нет. Я сказал! И точка!
— Ну, как? — Даэрос ожидал «приговора».
— Никогда, никогда в жизни не слышал ничего подобного! Даэр, это… это — новое слово в эльфийской поэзии. Сногсшибательно! Хорошо, что я лежу. Видишь? Даже встать не могу. Ты меня потряс! Просто потряс! — И Нэрнис нисколько не кривил душой. Ни один эльф, насколько ему было известно, не употреблял в стихах о девах слово «заголить» с таким глубоким подтекстом. Никогда баллада еще не была такой краткой, а смысл вот таким… Таким, каким был.
Даэрос был счастлив. Его Светлый брат, как оказалось — очень чувствительная к поэзии натура. Надо будет как-нибудь прочитать ему что-нибудь из раннего. Определенно. Вот хоть сейчас.
— Даэр, я бы с удовольствием послушал. Но там — девы одни. К тому же — количество не главное. Я должен прочувствовать. Нужен определенный настрой…
Да, очень чувствительный Брат!
Нэрнис вернулся к прогоревшему костру на стоянке. Обе девы, наговорившись, спали в обнимку на «ложе». Судя по хрусту со стороны кустов акации, Айшаку размотали пасть, и он ел. Лежа. Нэрнис не знал, куда себя деть. Вдохновленный стихами Даэроса, он не нашел ничего лучше, как отправиться к Айшаку. Айшак оценил наглость и не заорал. Никогда к нему за спину не заваливались спать эльфы. Нижние ветки с акации он уже съел, а ствол еще не доглодал.
Нэрнис засыпал под хруст, чавканье и утробный хрип голодного лошака. Поэтому не было ничего удивительного в том, что ему приснились бобры, которых Даэрос строил в боевые порядки после проверки каждого на половую принадлежность.
Глава 8
Сначала утро было прекрасным! Две девы, «уговорившие» вчера кувшинчик сидра были немного опухшие, но бодрые. И главное — ни каких айшаков. Сколько не искали. Все было бы совсем хорошо, если бы Вайола не начала рыдать по утраченному другу. Воительница сопливила плечо Пелли и причитала. Одно дело, когда орет невменяемое животное, и совсем другое, когда — внушаемое существо. И Нэрнису пришлось внушать: что такая скотина сама не пропадет, что вернется и никуда не денется. Но Воительница никогда еще не лишалась своего «коня» и рыдала в голос. По её мнению, только очень могучий враг мог задрать её бесценное животное. Иначе Айшак явился бы на зов. Поэтому она всхлипывала, тискала Пелли, взывала к пониманию и требовала вернуть ей любимое существо. «Только он меня любил, только он понимал, а вы все — жеребцы, даже, если принцы». Так можно было бы вкратце охарактеризовать содержание её стонов.
По мнению Вайолы, Айшак, обидевшись на предавшую его хозяйку, перегрыз путы и сбежал. То, что он перегрыз путы не вызывало сомнений. И не только путы, но и ту акацию, из под обглоданных веток которой, Нэрнис еле выпутался. Светлый с негодованием отмел предположение, что это злобное существо задрали «волки- оборотни». Во-первых, это более, чем мифические существа. Во- вторых, Нэрнис хотел бы посмотреть на ту тварь, которая отважится вступить в схватку с Айшаком. Кроме Даэроса, а он — не тварь. В-третьих, надо посвистеть еще раз — и все образуется.
Свистеть не пришлось. Со стороны холма раздался голос Полутемного брата. Он плевался, рычал и злился.
— Скотина позорная! Гадюкин сын! Не смей ко мне лезть! Падаль! Убери свою слюнявую пасть! Убью!
Даэрос шел к стоянке, ведя в поводу Крысака и отбиваясь от боевого Айшака Вайолы. Ненормальное животное, видимо, размышляло о бренности бытия, пока подъедало акацию. Что оно там надумало — науке не известно. Но того, кто его смог побить и связать, возлюбило нежно и трепетно. Даэрос ругался и пинался. Айшак лез с нежностями в его понимании: покусывал Полутемного за руки, норовил лизнуть в ухо со всего айшачьего наскока, теребил за плащ, в общем, заигрывал. И это было бы еще — ничего, но лошак время от времени пытался оседлать предмет страсти. Предмет зверел и лягался. Айшак воспринимал эти пинки как игру и распалялся еще больше. Даэросу это надоело, и на стоянку он доволок задыхающегося в захвате Айшака, со словами: «Запрягай, его Воительница, а то — я себя не отвечаю!».
Вайола не стала ни спорить, ни возражать. Предательство друга было для неё очевидно. А предавших друзей не жалеют. Айшак, несмотря на брыкания и сопротивление был взнуздан, на всякий случай оседлан и всунут в хомут. Хочешь так скачи — хочешь понукай. И никто не сомневался, что Айшак за грядущий день познает все прелести лошачьей жизни. Нельзя предавать женщин. Они мстительные и буйные в своей мести.
Вайола не поехала на месте возницы. Она решила править Айшаком, как привыкла. Взгромоздилась верхом, ударила под бока пятками, пожалела, что нет шпор, и Айшак пошел вперед. Всем своим видом и опущенной репицей хвоста он показывал полное понимание своего греха. Виновато косился на хозяйку и нежно всхрапывал. Нэрнис даже пожалел его. Воительница не собиралась углубляться в такие дебри лошачьей сознательности. Малейшее промедление с его стороны каралось хворостиной, несмотря на то, что вполне разумный Айшак выбирал путь поровнее, тянул исправно, а седока в дополнение к хомуту воспринимал как должное.
Ели на ходу. Пелли жевала кусок жесткой свинины. Нэрнис на такой же кусок смотрел с тоской — это ни за какие стихи — не прожевать. Даэрос, зло и не глядя, откусывал и глотал. Воды было мало. Бурдюк, который он перелил в кофр, чтобы споить Крысаку содержал едва ли половину нормы для тяжеловоза. Оставалось надеяться на встречное жилье и колодцы. Ситуация усугублялась тем, что ни сам Даэрос, ни Нэрнис не могли появиться во встречном селе — только отсиживаться в «шалаше» телеги. Вайола, будучи в расстройстве, есть отказалась. Но, поскольку у женщин такое настроение наблюдается не более двух часов, как сообщил Нэрнис, то мясо ей оставили. Вайола выдержала четыре часа. Айшак, а не — не женщина!
Когда спала дневная жара, и день уже грозился превратиться в вечер, ведомый на привязи Крысак, всхрапнул и пошел быстрее. Он раздувал ноздри и норовил обогнать телегу.
Полутемный заверил с утра, что до вечера жилье непременно встретится. Похоже, он был как всегда прав. Как наверное прав и в том, что разрушенный постоялый двор, в котором он ночевал с мерином, был изничтожен, скорее всего, самими же караванщиками. Или по их заказу. Уж больно хорошее было место, чтобы распознать, кто с кем и с чем пересек степь. А лишние глаза никому не нужны. Если можно обойтись тремя лишними бурдюками воды для лошади, то и постоялый двор ни к чему. Восточные, почти вольные, окраины диктовали свои правила. Ар Ктэль застращал спутников и велел будить его, как только на дороге кто-нибудь появится. Но за весь день они так никого и не повстречали.
