Терри Пратчетт - Последний континент
Одним словом (не будем особо на этом концентрироваться), госпожа Герпес расстегнула корсет.
Сооружение, которое главный философ упорно именовал «дынной лодкой», производило весьма внушительное впечатление. Даже декан это признавал.
Сразу под палубой располагалось большое помещение, темное, со стенами в прожилках и декорированное черными гнутыми досками, которые очень напоминали семена подсолнуха.
— Семенники, так сказать, — заметил аркканцлер, известный ботаник. — Неплохой, наверное, балласт. Главный философ, окажи любезность, не ешь стену.
— Э-э, я подумал, салон тесноват, стоит его немного расширить, — объяснил главный философ.
— Салон, может, и тесноват, зато моя КАЮТА в самый раз. — И с этими словами Чудакулли тяжеловесно двинулся обратно на палубу.
— Хей, морячок! — крикнул декан, закидывая на борт связку бананов и следом забираясь сам.
— И тебе того же. Но как на этом овоще плыть, а, декан?
— О, Думминг Тупс наверняка разбирается в таких вещах.
— Кстати, где он сам?
— По-моему, он тоже пошел за бананами…
Волшебники посмотрели на берег, но увидели там лишь казначея, инвентаризирующего водоросли.
— Вид у него был немного… огорченный, — констатировал Чудакулли.
— С чего бы это?
Чудакулли бросил взгляд на центральную гору. Ее вершина загадочно поблескивала в лучах послеполуденного солнца.
— Надеюсь, он не натворит каких-нибудь глупостей, как ты считаешь? — осторожно произнес он.
— Аркканцлер, Думминг Тупс — волшебник, прошедший полный курс обучения!
— Спасибо за столь краткий и емкий ответ, декан, — сказал Чудакулли. Наклонившись, он заглянул в салон-каюту. — Главный философ! Мы отправляемся на поиски Тупса. И госпожу Герпес тоже надо прихватить.
Снизу раздался сдавленный крик:
— Госпожа Герпес! Как мы могли про нее забыть!
— В твоем случае, главный философ, это объяснимо лишь купанием в холодной воде.
Ринсвинд скакал домой. Хотя выразиться так, было бы серьезным преувеличением. Снежок передвигался в той невозмутимой, «я-могу-продолжать-в-том-же-духе-до-вечера» манере, которая ясно показывала: единственный способ заставить эту лошадь двигаться быстрее — это скинуть ее с откоса. У Снежка была забавная манера передвижения: нечто быстрее трусцы, но медленнее галопа. Результатом становились разной силы толчки, умудряющиеся расшевелить все известные органы человеческого организма, из-за чего все внутри Ринсвинда колотилось обо все остальное. Кроме того, стоило ему хоть на миг забыться и опустить ноги, как Снежок продолжал путь без него, так что ему приходилось забегать вперед и принимать позу крокетных ворот, дожидаясь, когда Снежок в него попадет.
Зато Снежок не кусался, не лягался, не падал на спину и не имел привычки уноситься вдаль безумным галопом, то есть ему были абсолютно не свойственны все те черты, которые Ринсвинд привык ассоциировать с лошадьми. Когда же Ринсвинд решил, что на сегодня хватит и пора сделать привал, Снежок мирно отошел в сторонку и поужинал кустом. Куст был покрыт листьями, толщиной, запахом и вероятной съедобностью очень похожими на линолеум.
Ринсвинд устроился на ночевку на пятачке выжженной солнцем земли с небольшой водной лужицей посередине. Где-то, возможно, это назвали бы оазисом. У лужицы весело чирикали, нежась в лучах заходящего солнца, зеленые и синие пташки. Когда Ринсвинд прильнул к лужице и принялся пить, они разлетелись по жидким деревцам и принялись оттуда на него ругаться.
Когда же он напился и снова выпрямился, одна пташка уселась ему прямо на палец.
— А кто это у нас такой симпатичный? — произнес Ринсвинд.
Чириканье умолкло. Птички на ветках переглянулись. В их маленьких головках было не то чтобы очень много места для новых идей, но одна все же нашла себе пристанище.
Солнце стремительно летело к горизонту. Ринсвинд осторожно пошарил в полом бревне и вытащил бутерброд с мясом и тарелку с сосисками.
Волнистые попугайчики на ветке проводили срочное совещание.
— Ахто… — очень тихо произнес один. Растянувшись на спине, Ринсвинд подложил руки под голову. Слегка раздражали мухи, но в целом их активность была на уровне обычной. В кустах зашуршали всякие мелкие твари. Снежок тоже подошел к лужице и принялся шумно втягивать воду. Звук получался сродни хлюпанью полусломанного вакуумного отсоса, которым пытаются вытащить из панциря черепаху.
Но в общем обстановка была мирной и спокойной.
Вдруг Ринсвинд сел как подброшенный. Он знал, что обычно случается, когда кругом такая вот тишь да гладь.
Высоко в темнеющих ветвях чирикали птички.
— …Сим-па-ти-ти?..
Ринсвинд расслабился. Самую малость.
— …Та-кой ти-ти?..
Вдруг чириканье умолкло. Хрустнула ветка.
И тут упал… падучий медведь.
Он был ближайшим родственником коалы, хотя ничего особенного это не означает. Мало ли кто кому родственник. Ближайший родственник слона обычного, к примеру, размером и формами примерно с кролика. Самой примечательной деталью внешности падучего медведя был его зад — толстый и с хорошей прослойкой, обеспечивающей максимальное сотрясение жертве с минимальным потрясением для медведя. Первый удар оглушал жертву, она падала без сознания, после чего вся честная медвежья компания могла спокойно ужинать. Практикуемый этими медведями метод охоты следует признать поистине изумительным и уникальным — в особенности когда речь идет о животных, в целом не слишком приспособленных, чтобы быть серьезными хищниками. И тем более не повезло этому падучему медведю, что сегодня ему взбрело упасть на человека, на лбу у которого, может, и написано большими буквами: «Жертва», зато на шляпе у него написано: «Валшебник». И шляпа эта помимо всего прочего остроконечная.
Покачиваясь, Ринсвинд встал на ноги и, вцепившись руками в поля шляпы, принялся остервенело рвать ее с себя, стукаясь в процессе о стволы близрастущих деревьев. Наконец стянув шляпу, он в ужасе уставился на медведя — тот ответил ему очень милым и растерянным взглядом, — после чего отодрал звереныша от шляпы и зашвырнул в кусты. Кругом послышались глухие стуки — это другие медведи, дезориентированные столь необычным поворотом событий, дождем сыпались на землю.
Все это время попугайчики в ветках молчали — их мозговые клетки перерабатывали новую идею. Очнувшись, они разом зачирикали: «А хто это у нас т'кой симпатишный?» Мимо глаз Ринсвинда просвистел подпрыгивающий на ухабах падучий медведь.
Произведя крутой разворот на месте, Ринсвинд бросился к Снежку и приземлился ему прямо на спину — точнее, на то самое место, где у обычного коня была бы спина. Снежок, послушно снявшись с места, аритмично затрусил во мрак.
Ринсвинд посмотрел вниз, выругался и кинулся за ним вдогонку.
Вцепившись в гриву, он всем телом приник к Снежку, а тот мерил и мерил копытами землю, и внутри у него словно бы гудел моторчик, и так они… продвигались вперед, оставляя позади падающих и подскакивающих медведей, пока не оказались среди кустов столь низкорослых, что даже Ринсвинду они не доставали до пояса. Только после этого Ринсвинд сполз с лошадиной спины.
Не страна, а сущее бедствие!
Во мраке захлопали крылья. Внезапно ближайший куст оказался усеянным птичками.
— А хто это у нас т'кой симпатишный?
Ринсвинд замахал на них шляпой и прикрикнул — не сердито, а так, для разрядки. Не сработало. Попугайчики сочли, что с ними заигрывают.
— Ат-ва-ли! — кокетливо зачирикали они.
Наконец Ринсвинд сдался. Он еще пару раз топнул для острастки и завалился спать.
Проснулся он от звука, который могла бы производить распиливаемая напополам обезьяна. Это был ритмичный вопль, полный боли, отчаяния и одиночества, вопль, от которого у остального мира стынет в жилах кровь.
Ринсвинд осторожно высунулся из-за куста.
Свежий ветерок вращал вертушку ветряной мельницы. Порывы ветра яростно трепали хвостовой плавник, отчего мельница обращалась то в одну сторону, то в другую.
Пейзаж весь был усеян такими мельницами. «Что ж, если вся вода тут ушла под землю, это неплохое решение проблем», — подумал Ринсвинд.
У подножия ближайшей мельницы толпилось стадо овец. Ринсвинд двинулся к ним. Овцы не пятились, просто внимательно следили за его приближением. И он понял почему. Корыто под насосом было пусто. Лопасти мельницы вращались, производя при этом тот самый душераздирающий скрип, от которого Ринсвинд проснулся, но из трубы вода не поступала.
Изнывающие от жажды овцы с надеждой таращились на него.
— Послушайте… Не стоит так на меня смотреть, — пробормотал он. — Я волшебник, а волшебники не обязаны разбираться в механизмах.
«В механизмах — нет, но в магии обязаны», — осуждающе произнес кто-то у него в голове.
