Крэг Гарднер - Плохой день для Али-Бабы
— Берегитесь! — снова раздались голоса. — Когда мы пройдем здесь во второй раз, то не должны встретить ни одной живой души, иначе эта душа перестанет быть живой!
«Быть может, — подумал Аладдин, — удастся перелезть через какие-нибудь ворота или отыскать виноградную лозу, чтобы вскарабкаться по ней на одну из этих высоких, будто крепостных, стен?» Но нигде не было видно никакой достойной внимания растительности, кроме редких низеньких кустарников, а ворота, которые парнишка успел обследовать, поверх затейливых кованых узоров щетинились множеством острых и неприветливых пик. Уличного мальчишку в этой части города не ждал радушный прием.
— Берегитесь! — вскричали голоса, теперь уже гораздо ближе. — Ибо мечи наши наготове, и они вонзятся в ваше сердце быстрее, чем любой смертный успеет издать хотя бы звук!
О, неужели жизнь его завершится столь несправедливым образом! Впервые за все время своего жалкого существования Аладдин пожалел, что не преследовал в жизни цели более высокой, нежели стать чемпионом улицы по подбрасыванию фески.
— Берегитесь! — раздалось совсем рядом. — Ибо слух наш остер, и мы сумеем расслышать каждый страстный мужской вздох!
Аладдин больше не смотрел на стены и ворота, за которыми можно было бы отсидеться. Он отчаянно озирался, ища что угодно, за чем можно было бы спрятаться.
— Берегитесь! — снова возвестили голоса, доносящиеся теперь, казалось, буквально из-за угла. — Ибо глаза наши зорки и даже пролетающую мошку видят за пятьдесят шагов!
И в этот миг взгляд юноши упал на углубление в земле прямо у ворот дома, последнего на этой улице. В углублении том росло три низких куста, таких же, что встречались по всей улице, и еще там стояло три огромных глиняных сосуда, из тех, в которые сливают наименее благоуханные отходы домашнего хозяйства до той поры, пока слуги не выльют все это в реку.
Аладдин юркнул за кусты и сосуды, и тут тонкие голоса зазвучали снова.
— Берегитесь! — вскричали они в унисон. — Не надейтесь спрятаться от нас, ибо ни один мужчина не в силах увидеть несравненную красоту царевны Будур и не вскрикнуть от восторга и вожделения!
И тут Аладдин услышал тяжкие шаги евнухов, ступающих по дорожной грязи. Он обхватил руками коленки и постарался не шевелиться, даже не дышать. И поскольку он был недвижим, словно камень, то услышал, как три огромных евнуха тихо переговариваются между собой в паузе перед очередным предупреждением.
— Пока что все спокойно под нашим неусыпным надзором, — сказал первый из трех. В узкую щелку между двумя глиняными емкостями Аладдин мог видеть, что этот евнух шел немного впереди остальных, словно был здесь за старшего. — Мы — послушные исполнители любой прихоти нашей царевны.
— Хоть бы у нее этих прихотей было поменьше, — пожаловался второй. — После такой ходьбы у меня вечно болят ноги.
— Эх, кабы меня беспокоили ноги, — прохныкал третий, прижимая руку к животу. — Я имел глупость съесть днем что-то не то.
— Пора, — просто сказал первый.
Все трое разом завопили:
— Берегитесь! Царевна Будур шествует среди вас!
Аладдин, спасшийся от мести евнухов, обнаружил вдруг, что у него есть еще одна причина не дышать, ибо глиняные сосуды у него под носом, как оказалось, были заполнены почти доверху и, судя по преизрядной вони, в ближайшее время должны были быть опорожнены в реку.
Но все мысли о запахе — точнее, все мысли, что вообще когда-либо посещали голову молодого человека, — в один миг улетучились, едва глазам Аладдина представилось новое зрелище. Ибо это была девушка в одеждах цвета солнца, и ее легкая улыбка теплотой своей могла заставить устыдиться и солнечный свет. Она не шла, она словно плыла танцуя, и ее изящные ножки в шитых золотом туфельках, казалось, едва касаются земли.
— Какая скучная улица, — сказала она, вздыхая, и печальный ее голос был сравним по красоте и прелести с песней соловья. — Ни лавок, ни палаток, ничего, что могло бы привлечь мое внимание! — Но вся ее печаль мигом исчезла, и она снова улыбнулась. — И все же, в конце концов, тут такие красивые и прочные стены по обеим сторонам переулка. А в этих стенах — такие затейливые и грозные ворота, правда? А взгляните вон туда, на эту славную композицию из глиняных горшков и кустиков!
Но эти последние слова означали, что царевна смотрит прямо на убежище Аладдина. То, что такая красавица глядит почти на него, бедное ничтожное дитя улиц, было столь невыносимо для юноши, что он отбросил прочь все мысли об огромных евнухах с быстрыми и острыми мечами. Рот его открылся и непрошенный вскрик сорвался с губ, приглушенный лишь благодаря тому, что Аладдин поспешно засунул во вдруг образовавшееся отверстие кулак.
Три евнуха замерли всего в нескольких шагах от того места, где прятался несчастный Аладдин.
— Не вздох ли это был, исполненный мужского желания? — спросил евнух, возглавлявший троицу.
— Скорее, похоже было, будто кто-то кусает кулак, чтобы заглушить стон, — сказал второй, воспользовавшийся остановкой, чтобы привалиться к стене и помассировать левую ногу.
— Прошу прощения, — отозвался третий, крепче прежнего прижимая руку к животу. — Я же говорил, не нужно мне было есть на обед те экзотические сыры.
С этими словами третий евнух пошел дальше, а в животе у него бурлило, и доносящиеся оттуда звуки больше всего напоминали вопли птицы, придавленной упавшим деревом.
— Ты издаешь весьма колоритные звуки, — заметил командир, когда все трое снова двинулись в свой предупредительный обход.
Неужели эти бесполые воины так и уйдут, посчитав, что здесь нет ничего достойного их внимания? Юноша не мог поверить своему счастью. И все же Провидение позаботилось о том, чтобы он не остался вовсе безнаказанным, ибо Аладдин оказался в тылу у удаляющейся троицы, и ему пришлось обонять новый, донесенный ветерком аромат, в сравнении с которым запахи, источаемые глиняными горшками по соседству, казались не более чем благоуханием весенних цветов.
Столь ошеломлен был юноша этим новым запахом, что пришел в себя лишь тогда, когда царевна и евнухи уже скрылись из виду. Но к этому моменту великое несчастье уже свершилось. Аладдин знал, что теперь с детством и всеми младенческими забавами покончено. Теперь у него была цель в жизни, ибо сердце его больше ему не принадлежало. Он знал, что должен жениться на этой царевне или умереть.
Разбойник Номер Тридцать умолк с отсутствующим выражением лица.
— У моего прежнего компаньона была похожая проблема, — вставил разбойник по имени Ахмед. — Ну, вообще-то не совсем похожая, поскольку там еще была замешана королева обезьян.
Аладдин моргнул и посмотрел на младшего разбойника с некоторым испугом, словно упоминание о королеве обезьян могло не только разбить в прах его сокровенные мечты, но и напрочь лишить его внимания слушателей. И в самом деле, это упоминание о царственном животном заинтересовало Али-Бабу, хотя он и был очарован историей Аладдина. Дровосек понял, что, сумей он уцелеть среди бандитов достаточно долго, конца историям не будет.
— Я продолжу, — довольно резко бросил Аладдин, — поскольку чувствую, что эта история, в отличие от всякой болтовни про дворцы, портных или королеву обезьян, может иметь значение для нашего дальнейшего благополучия.
— Портных? — воскликнул Касим столь внезапно, что это наводило на мысль, будто он только что пробудился от сна. — Чуть не забыл. Подумай, насколько поучительнее могла бы быть твоя история, если бы, рассказывая ее, ты одновременно упражнялся с ниткой и иголкой. Это было бы так справедливо!
— Справедливо? — отозвался Аладдин куда свирепее прежнего. — Я буду столь справедлив, что раскидаю части твоего тела так далеко друг от друга, что они никогда больше не соберутся вместе! — Он помолчал и продолжил уже спокойнее: — Прости. Жизнь среди разбойников сделала меня грубым и мелочным. Я понимаю, что ты много выстрадал и, несомненно, продолжаешь страдать. Но, пожалуйста, перестань перебивать, или я выкину твою голову из палатки на потеху шакалам.
— Сильно сказано, — ответил Касим весьма почтительно. — Мои части тела будут тихо лежать в корзине.
Но тишине в этот день наступить было не суждено, ибо в этот самый миг ветер задул с удвоенной силой, сотрясая парусину так, что Али-Бабе почти почудилось, что снаружи по ней бьет ногой какой-то великан.
— И я продолжу свой рассказ, — сказал Аладдин, повысив голос, — потому что мы наконец подошли к самому главному.
— К дворцу? — так же громко предположил Гарун.
Рассказчик устало покачал головой.
— Нет, — прокричал он в ответ. — Дворец, хоть и большой, даже чересчур шикарный и весьма удобный, как я теперь понимаю, совершенно ничего не значит по сравнению с тем, что я собираюсь вам рассказать.
