Багдадский вор. Трилогия - Андрей Олегович Белянин
Именно об этом, о родстве религий, а значит и духовном родстве исповедующих их людей и говорит автор «Лёвы-джана». Для него дики уродливые проявления религиозного экстремизма и ксенофобии как с одной, так и с другой стороны. Об этом свидетельствуют сцена с избиением Льва Оболенского выходцами с Востока в начале романа и в конце, когда Насреддина хотели «сделать шахидом». И если последняя просто смешна, то, знакомясь с первой, испытываешь смешанные чувства. Писатель откровенно потешается над нами, над нашими обывательскими страхами, пародируя мрачные романы-антиутопии (вроде «Мечети Парижской Богоматери» Е. Чудиновой) в духе «гастарбайтерских» сценок из «Нашей Раши». Выходцы с Востока «угрожают» нам, постепенно заполоняя всё пока еще свободное пространство. И в то же время никому не хочется выполнять ту работу, которую гастарбайтеры делают за гроши. Где же выход из замкнутого круга? Что делать? Фантаст не дает прямого ответа. Может, и сам пока не знает, а возможно, просто заставляет еще раз подумать над этим тем, «кому положено».
Но главное, конечно, начинается потом. Когда в повествовании на сцену выходит зловещая фигура новоявленного пророка, черного шейха Абдрахима Хайям-Кара. Здесь сверхидея книги передается с помощью традиционного для белянинской смеховой культуры приема «посрамления». Писатель уже неоднократно в своих произведениях обыгрывал тему лжепророков и искусителей, прельщающих доверчивую толпу пафосными речами и религиозной экзальтацией. По его мнению, любое своевольное толкование и искажение освященных веками традиций — это прелесть бесовская, от которой следует либо отмахнуться, словно от надоедливой мухи, либо, буде это не поможет, просто прихлопнуть назойливое насекомое. Да, размышления над сутью сакрального, стремления глубже проникнуть в нее, позволительны. Если только это ведет к личному просветлению и не затрагивает интересы остальных людей. Иное дело, когда свихнувшийся фанатик или коварно-лукавый властолюбец возжелает воспользоваться святыней в личных целях. Как, например, Хайям-Кар, нагло поправший и заповеди Корана, и хадисы пророка Мухаммеда, и шариатские законы, подтасовывая их под собственные интересы. Само имя Аллаха в его нечестивых устах звучит как хула.
Вряд ли стоит искать в данном персонаже черты какого-либо из реальных лиц новейшей истории исламских стран. Хайям-Кар — обобщенный, откровенно пародийно-полемический образ. Это как бы воплощение одного из вариантов пути, по которому может пойти разбереженный революциями мусульманский Восток. Не самые радужные перспективы, конечно. Белянину удалось передать мрачную, гнетущую атмосферу грядущих перемен. Так и видишь стоящую на перекрестке древних караванных путей, живущую ремеслами и торговлей благородную Бухару, над которой нависла угрюмая будущность. Духовное закабаление ничуть не лучше физического порабощения. Слава аллаху, что нашелся человек, способный противостоять самозваному пророку и сумевший повлечь за собой народ.
В жанровом плане «Лёва-джан» решен так же, как и большая часть книг Белянина, это юмористическое (близкое к сатирическому) фэнтези, использующее форму романа о «попаданцах». Здесь героев, перемещающихся во времени и пространстве, целых два. С одной стороны, это Ходжа Насреддин, очутившийся в нашем времени и заглянувший в гости к автору-рассказчику. Его история служит обрамлением для рассказа о приключениях Льва Оболенского, в третий раз попавшего на условно средневековый Восток. Как мы говорили выше, линия Насреддина используется писателем для выражения прямой авторской позиции. Она публицистична, полемически направлена, полна философских и лирических отступлений. Причем на этот раз романист обошелся без литературной полемики, что уже стало одним из отличительных признаков белянинской прозы последних лет.
История Лёвы-джана отличается от обрамляющего ее рассказа. Это авантюрно-приключенческая повесть-сказка, обыгрывающая классический сюжет с метаморфозой правителя в животное. Вспомним хотя бы библейскую историю о царе Навуходоносоре, обращенном в белого быка. Или более близкую роману Белянина по духу сказку Вильгельма Гауфа «Халиф-аист». Думается, именно ее и имел в виду фантаст, строя сюжет о несчастном эмире Бухары, превращенном в белого осла (хотя и библейское влияние в связи с общей идейной направленностью книги отметать не стоит). Наконец-то славному ослику Рабиновичу сыскался пускай и временный друг-приятель. Однако ж трансформация потешного длинноухого персонажа поражает. Из независимого и своенравного животного он перерождается в верноподданного и раболепного льстеца. Разумеется, это юмористический прием. Но нет ли здесь и сатиры, направленной против тех из коллег, кто заискивает перед властью?
Сам Багдадский вор остался верен своему амплуа, заявленному в первых двух книгах. Это ухарь-удалец, бабник и гуляка, гроза злодеев и защитник вдов и сирот. На Востоке он настолько прижился, что уже не видит никаких существенных различий между своими «старыми» и «новыми» земляками. Оттого и беда правоверных мусульман, которые оказались под угрозой духовного закабаления, не кажется ему, православному христианину, чужой. Слишком многое поставлено на карту в этой ситуации. Судьба близких Льву людей, судьба прекрасного и гостеприимного города, судьба всей будущей цивилизации, наконец. Оттого и идет Оболенский в свой третий «крестовый поход», вооружившись верой, надеждой и любовью.
И неважно, что в этом походе среди невольных союзников Багдадского вора оказывается и шайтан. В конце концов, он тоже порождение Бога, его постоянный оппонент, дающий Творцу возможность проявлять свое милосердие и силу. Опять же таковы традиции. Вон и твердому в вере кузнецу
