Владимир Поселягин - Дитё
Комната Игоря была в два раза меньше моей, генеральской. Пройдя к сиденьям, приделанным к стенам, и сев на одно из них, я приготовился слушать. Игорь как инструктор действительно был хорош, искусство сабельного боя передавалось у его рода от поколения к поколению и гармонично развивалось. Сам Игорь, несмотря на имя, был чистокровным татарином родом из Казани, земляк, в общем. Так и летело время…
— Эге-гей! — орал я, щелкая кнутом. Дал ногами сигнал коню, и тот с места рванул прямо из речки на берег. Стадо медленно выходило из воды. Быстро окинув его взглядом, я поскакал в обход за отбившимся бычком. Загнав стадо коров на луг с сочной травой, огляделся по сторонам. Красота. Луга сверкали свежей травой, недалекие горы манили к себе блеском снега на вершинах. Любуясь пейзажем, я мимоходом бросал взгляды на стадо, уже выработалась привычка.
Да, закинул меня генерал на этот раз. Прямо к казакам, как он выразился, «там много кто железками машет, еще поучишься». Так я и стал Олегом Приходько, приемным сыном одного из жителей села. Как генерал и сказал, тут оказалось много людей, кто владеет шашкой, и умение мое повышалось день ото дня, хотя до этого, после учебы с Игорем, я считал, что равных мне нет. Были, еще как были. До сих пор стыдно вспоминать, как я с наглой миной встал напротив сухонького старичка, державшего в расслабленной руке шашку. Как он меня гонял по площадке, ой как гонял. С тех пор я и учился у него всем приемам, которые он знал, и за полтора года очень поднаторел во владении шашкой и саблей. Дед Потам, как и я, был двоеруким бойцом.
С того дня как я посмотрел видеокассету прошло полтора года, и мне на днях исполнилось четырнадцать лет, хотя со слов местных со спины меня можно было признать за взрослого. Фигура уже почти мужская была, да и не один я из мальчишек в станице был такой. Физкультура тут была возведена в культ. В принципе, жизнь селянина оказалась интересной, не нравилось только то, что приходилось ходить в школу, чтобы не выделяться, с моими двумя высшими это было забавно.
Со стороны села появился шлейф пыли, и я, вскочив на пасущегося коня, направился навстречу. Вскоре появился мотоцикл «Днепр» с коляской, на котором сидела наша вдовушка-стряпуха. Лихо затормозив около меня, так что Ветерок попятился, и гордо окинув взглядом, она крикнула сквозь шум глушителя:
— Что, проголодался? Давай слазь, ужо накормлю!
Спрыгнув с Ветерка, я шлепнул коня по боку, отпуская пастись. Посмотрев на меня умным лиловым глазом, конь отошел в сторону.
— Что на этот раз? Опять выхлопной суп?
Отсмеявшись, стряпуха ответила:
— Нет, на этот раз революционный борщ.
Взяв протянутую миску и кусок хлеба, я приступил к еде. После плотного, с добавками, обеда, меня потянуло в сон, но я, отдав миску стряпухе, спросил:
— Так что, я вечером приду?
Не оборачиваясь, она ответила, шевельнув крутым бедром:
— Приходи, но только когда стемнеет! Дверь я открытой оставлю. Все, пора, мне еще на свинарник обед везти.
Помахав вслед красавице, подозвав коня, я вскочил на него и стал объезжать стадо. Завтра будут гонки на лошадях, надо будет потренироваться. Нет, конечно, я не сомневаюсь, что первое место мне не светит, и соревноваться с парнями, выросшими в седле, мне, севшему на коня всего год назад, нереально. Участвовал я так, для интереса.
Мои мысли прервал шум мотора. Посмотрев в сторону источника, увидел пыливший ко мне милицейский «уазик» дядьки Опанаса. К моему удивлению, он оказался не один. Посмотрев на вылезших парней, я озадачился. То, что они не так просты, было видно с первого взгляда, судя по движениям, волкодавы еще те. Как ни странно, дядька Опанас остался в машине, и только заметив начавший безвольно опускаться рот, понял, что он мертв. Парни были метрах в пяти от меня, и, громко гикнув, я вскочил на пасшегося рядом Ветерка и понесся в сторону стада, там было мое спасение. В голове билась только одна мысль: как нашли, как?
Тихие и такие знакомые хлопки раздались почти сразу, как я вскочил на коня. Задрожав, Ветерок не успел пробежать и десяти метров и кувыркнулся через голову. Похоже, эти парни знали, как и куда стрелять. Я спокойно смотрел, как они приближаются. Внезапное падение коня не позволило освободить ноги из стремян, и тело убитого коня придавило ногу. Последнее, что помню, один из парней с едва заметным шрамом на виске брызнул мне чем-то в лицо из баллончика.
Сознание вернулось как-то рывком, я осознал себя сидящим в кресле маленького самолета, похожего на тот, который сел на Красной площади в моем мире. Да на таком можно везде сесть и взлететь. Теперь понятно, как меня вывозят из страны. За иллюминатором внизу, метрах в десяти, проносились морские волны, передние сиденья занимали пилот и один из напавших, тот самый, шрамолицый. Заметив, что я очнулся, он снова брызнул из сонного баллончика, сделать я ничего не смог — был пристегнут наручниками — и, вдохнув облачко, снова отрубился. Последней мыслью было: а если пилот тоже вдохнул?
Очнулся уже на каком-то судне. Определил это по переборкам и качке, и только некоторое время спустя понял, что качает меня, а не судно. На этот раз в меня ничем не брызгали и даже покормили, что позволило мне прийти в себя. Я не был прикован или лишен движений, но каюта оказалась заперта снаружи и не имела окон. От нечего делать, после тщательного осмотра каюты, стал разминаться. Через час я был в полном порядке, несмотря на пот, покрывавший все тело. Подойдя к двери, забарабанил в нее и нагло сказал в открывшееся маленькое окошечко:
— Душ организуйте. Помыться хочу! — после чего повторил на английском, когда понял, что меня не понимают. После кратких препирательств меня просто послали куда подальше и закрыли окошко. Понятно, доброго отношения я от них не дождусь, поэтому, намочив из кувшина полотенце, тщательно обтерся. В каюте я пробыл три дня, еда была регулярная, удобства находились тут же — я сперва не заметил ведро с крышкой. Время текло медленно, от скуки я весь отдался тренировкам, доводя себя до изнеможения. И вот, похоже, мы прибыли в порт назначения — это я определил по вибрации корпуса от резкой смены работы двигателя и гулким ударам по корпусу. Пришли за мной часа через два и под охраной аж шести человек вывели в другое помещение. В углу я увидел стоящие носилки, укол в плечо отметил только краешком исчезающего сознания. Последней мыслью было: «Заколебали уже».
В сознание пришел сразу, не знаю, что это был за укол, но последствий я не ощутил. Продолжая лежать с закрытыми глазами, мысленно пробежался по всему телу. В районе груди, кистей рук и щиколоток ощутил чужеродные предметы, которые, после некоторых раздумий, определил как медицинские датчики.
— Вы можете открыть глаза, товарищ Александров. Приборы показывают, что вы пришли в себя.
Голос, раздавшийся со стороны моих ног, мог принадлежать только жителю Туманного Альбиона, безупречное английское произношение с головой выдавало британца. Я не стал кочевряжиться и, открыв глаза, посмотрел на говорившего. Серьезный мужик, это сразу видно, такого как-то пропала охота водить за нос, как я собирался.
Когда Гордон вышел, так он представился, я чувствовал себя как выжатый лимон. Профи по допросам, вот он кто. Пронзив его спину злым взглядом, я сидя осмотрел браслеты из нержавеющей стали, которыми был прикован к койке. Матрас подо мной был из ваты и интереса не представлял, но койка с сеткой давала хоть какой-то шанс. Бросив взгляд на видеокамеру, прикрепленную под потолком в противоположном углу, я, прикрыв телом свои действия от камеры, стал возиться с сеткой, отогнув матрас в сторону. Не то что бы мне могло что-то удаться, просто хотелось посмотреть на реакцию охраны и возможные последствия. И они не заставили себя ждать, вошли двое, еще один стоял снаружи, внимательно при этом наблюдая. Меня отстегнули от койки, сбросили матрас вместе с бельем на бетонный пол и вынесли койку. Проводив их спины взглядом, я повернулся к камере и показал язык, довольно улыбнувшись и потирая освобожденную руку. Эти британцы прям как дети, на все ведутся, и сбежать я теперь не считал таким уж сложным делом.
— Я повторяю вопрос! Почему тихо умирающий государственный строй СССР полностью возродился?! Почему именно?..
У меня ломило виски, и слезились глаза от тех препаратов, что мне кололи. Внутренний голос повторял одно и то же: «Расскажи, ну расскажи». По-видимому, эти лекарства были чем-то вроде сыворотки правды, только более слабого действия. Привычно подавив силой воли желание открыть рот, я краешком сознания уловил то, что меня сильно заинтересовало.
Гордон, сидящий напротив, уже вторую неделю вел допрос и, по-видимому, уже начал отчаиваться, раз вчера привел меня в комнату, очень похожую на пыточную, и посоветовал говорить правду, а не ту чушь, что я несу. Эти недели были очень тяжелы для меня, и только уже полностью сформированный план побега не давал упасть в пучину отчаянья, в которую так старательно пытался свалить меня британец.
