Кир Булычев - Похищение чародея (сборник)
– Надо немедленно сказать правду! — заявил я.
– Остановись, безумный! — горько улыбнулся Григорий Сергеевич. — Представь себе, что ты обрушишь на хорошенькую головку этого ребенка страшную для непосвященного информацию. Ведь даже такие стойкие и закаленные герои, как ты, порой подвергают сомнению свое предназначение…
– А где Лешенька? — спросил я.
– Его спасти не удалось, — ответил Григорий Сергеевич.
– Но это не из-за…
– И не думай, — перебил меня доктор. — Не мучай себя понапрасну. Лешенька в самом деле оказался сильнее и мудрее, чем я о нем думал. Его раздражительность была особого свойства — он был готов к подвигу и смущен отсрочкой… Когда-нибудь мы с тобой об этом поговорим подробнее. Не заставляй Дашу ждать.
– Вы знаете, как ее зовут? Вы их различаете?
– А разве ты не различаешь?
Я промолчал. В голове проскользнула дурацкая мысль, желание сказать доктору: «Когда мы с вами поговорим подробнее? А если завтра вам понадобится мое сердце? Или селезенка?»
Конечно же, я этого не сказал и тут же забыл об этой мысли — зачем думать о плохом? Ведь каждая жизнь кончается смертью. Никто еще не выздоровел от жизни. Умру ли я завтра или через двадцать лет — в чем разница? Годы и дни пролетают с одинаковой скоростью.
А Григорий Сергеевич подвел меня к девушке по имени Даша.
– Хочу познакомить вас, Дашенька, — сказал он тем воркующим низким рокотом, который заменял ему голос, когда надо было кого-то расположить к себе.
Девушка вздрогнула, словно погребенная под лавиной рокота. Она не посмела взглянуть на меня.
– Я доверяю его вам, — сказал Григорий Сергеевич. — Пожалуйста, позаботьтесь о моем приемном сыне. Он только кажется
могучим парнем, на самом деле он всего лишь робкий юноша со взором горяшим.
– Ну что вы говорите! — сказала Даша. У нее был низкий взрослый голос.
Впрочем, у всех девушек был одинаковый голос. Только я не прислушивался к другим голосам.
– Я вас оставляю, — сказал Григорий Сергеевич. Он улыбался, как сытый кот. Ну что за гадкое сравнение! Разве можно, хотя бы мысленно, походя, так обидеть своего доктора!
– Вы все это просмотрели? — спросила Даша, глядя на кассеты.
– Нет, не все.
– А что вы больше любите, ужастики или триллеры?
– Я люблю хорошее кино, — ответил я.
– Ах, ну что вы мне отвечаете невпопад! Все понимают, что лучше хорошее, чем дерьмо. А по жанру? Наверное, фантастику?
– Не выношу фантастики, — признался я.
– Как интересно, — сказала Даша, — я тоже не очень люблю фантастику. Зачем они выдумывают без признаков любви? Я поэтому люблю фэнтези. Вы знаете, что такое фэнтези? Ник Перумов — это класс. И Головачев.
– Я уважаю только Стругацких, — сказал я.
– А в детстве?
– У нас слабая генетическая память, — сказал я. — Своего детства у меня не было.
– А я все помню. У нас даже есть занятия на воспоминания. Мы смотрим детские фильмы, чтобы вспомнить, что знали наши физиологические родители. Был такой мультик — «Тайна третьей планеты», я его угадала, как будто смотрела. У вас бывает чувство, когда вы смотрите фильм, а потом понимаете — вы его уже видели? Кадр за кадром…
– Было, — признался я. — А вы лимонада хотите?
Лена принесла нам несколько бутылок лимонада, а еще у нас были конфеты и торт, который мы сами чуть не слопали — так вдруг захотелось.
– Я голодная — жутко. Можно печенья взять?
– Пошли, — сказал я.
Даша взяла меня за руку, словно боялась потеряться в тесно уставленной людьми гостиной.
У нее были прохладные пальцы.
От пальцев исходил слабый ток. Может, это только казалось, но я чувствовал этот ток.
Я смотрел на нее в профиль.
Оттого, что волосы были туго зачесаны назад, голова казалась меньше, чем у других, и четче обрисованной. Нос был чуть вздернут, его кончик как бы потащил верхнюю губу и подбородок. Они выдавались вперед, придавая лицу выражение лукавого упрямства.
Девушка почувствовала мой взгляд и повернулась.
Повернулась, чтобы прямо посмотреть на меня увеличившимися зрачками.
Как будто забралась взглядом далеко внутрь меня, перекрыв горло. Я сглотнул.
Даша сдавила мою ладонь пальцами.
Мы остановились, не в силах двинуться дальше.
Если бы мне сказали о том, что такое возможно, недавно сказали, я бы поднял вас на смех. Это из недорогой книжки.
Мы подошли к столу. Вокруг него уже собрались все или почти все, кроме докторов. Доктора и ассистенты остались в сторонке, на диване у телевизора.
Я успел схватить последние куски торта. Буквально последние. И еще яблоко для Даши. Потом передал ей тарелку, а сам сгреб с блюда шоколадные конфеты.
– Уйдем? — спросил я Дашу.
Возможно, вокруг шумели или пели песни, может быть, ко мне обращались с вопросами — не знаю.
– Куда уйдем?
– К нам в спальню.
– Мария Тихоновна не разрешила, — сказала Даша. — Она просила не оставаться наедине.
– Почему?
– Ты знаешь.
– Честное слово, не знаю. Она боится, что я сделаю тебе плохо? Видно, удивление мое было настолько искренним, что Даша
вдруг засмеялась.
– Предлагаю компромисс, — сказала она. — Рядом с этой комнатой есть перевязочная. Она пустая. Мы проходили мимо, мне надо было носок поправить, и я туда заглянула. Мы дверь закрывать не будем.
– Хорошо.
Она пошла впереди, неся тарелку с кусками торта, а я следовал за ней с остальной добычей.
На полпути в коридоре она остановилась и увидела, что ее ассистентка, некрасивая Раиса, беседует с доктором Блохом.
Она заговорила с Раисой. Я еще не успел подойти, поэтому не слышал, о чем был разговор, зато все понял.
Ассистентка обернулась к Блоху, Блох кивнул, тут и я подоспел, и Блох сказал мне:
– Если вам есть о чем поговорить, почему бы не уединиться. Тут кто-то включил музыку, оркестр заиграл громко, словно
Начался новогодний вечер.
Даша включила свет в перевязочной.
Сколько раз я бывал здесь на осмотрах, но впервые увидел эту комнату без врачей, без делового, свойственного ей антуража и настроения.
Письменный стол с компьютером стоял у стены.
– Ставь сюда, — сказала Даша.
Она поставила тарелку с тортом на стол.
– Чего не хватает, — сказала она, критически осмотрев наш праздничный стол, — так это выпивки.
– У нас не бывает, — признался я.
– Знаю, знаю, не в деревне родилась, — улыбнулась Даша. У нее были жемчужные зубы. Не просто белые, а с внутренним отблеском.
– Схожу посмотрю, не поставили ли чай.
– Поставили, — сказала Леночка, наша медсестра, входя к нам. Она несла две большие кружки, надев их ручки на пальцы левой руки. В правой был чайник.
Она ловко, как официантка, поставила чашки на стол.
– Наливайте, — предложила она, — тут уже заварено.
– Ну, у вас обслуга! — обрадовалась девушка.
– Я бы не стала называть меня обслугой, — улыбнулась Леночка. Улыбнулась улыбкой слез — где-то я это слышал. — Желаю счастья, — сказала Лена. Она закрыла за собой дверь.
– Придется тебе на мне жениться, — засмеялась Даша, — такой заботы я еще никогда не встречала.
Ей было забавно. У нее обнаружилось чувство юмора.
А я за мою относительно короткую жизнь еще никогда не оставался с женщиной один в комнате. У некоторых из моих братьев бывали связи с женщинами — санитарками, сестрами, уборщицами, и Григорий Сергеевич не возражал против них, потому что весь персонал женского пола в нашем Институте подбирался тщательно и женщины проверялись, словно любовницы президента.
В прошлом году я влюбился в нашу повариху Лизавету. Она была веснушчатой хохотушкой, и ни халат, ни платье не могли скрыть больших мягких грудей, что распирали одежду и норовили вывалиться, выскочить из заточения. Мы к ней неслись, как мухи на мед, но в отличие от Лешеньки и Марика я был в нее влюблен и даже писал стихи.
Лизавету уволили после того, как на нее накинулись втроем наши мальчики. Но нельзя сказать, что виноваты были только они. Лизавета сама устроила праздник в своей подсобке, а подробности вам, наверное, известны.
– Ты чего замолчал? — спросила Даша. Она разлила чай по чашкам, развернула «Каракум» и разгладила фантик.
– У нас некоторые девочки собирают фантики, — сообщила она. — А что ваши мальчики собирают?
– Даже не задумывался, — ответил я. — Кажется, Лешенька собирал телефонные карты.
– Совершенно неинтересно, — сказала Даша. — Вас на экскурсии возят?
– Редко, — признался я. — Григорий Сергеевич не хочет привлекать излишнего внимания. Когда столько одинаковых вместе — люди пугаются. Начинают шептаться — клон, клон! — как будто в этом есть что-то стыдное.
