Кир Булычев - Похищение чародея (сборник)
Шаги Спикухина приближались, как шаги командора.
Сашок увидел справа дверь, на которой был прикреплен медный чеканный барельеф с изображением писающего мальчика. Он рванул дверь на себя, влетел в туалет, быстро заперся на засовчик, и тут же дверь пошатнулась от удара Спикухина.
Сашок уперся в дверь спиной, ногами в унитаз и создал прочную конструкцию. В дверь мерно колотили, она вздрагивала, а Сашок терпел.
Так продолжалось минут пять. Спина устала.
Потом за дверью послышался голос Спикухина:
— Как тебя зовут?
— Сашок.
— Сашок, ты где бумажку нашел?
— Не скажу.
— Сашок, ты что с ней будешь делать?
— Теперь не знаю.
— А раньше что хотел?
— Да я к тебе как человек шел! — обиделся Сашок. — Я думал, отдам тебе бумажку, ты спасибо скажешь.
— Сколько?
— Чего сколько?
— Сколько за спасибо хочешь?
— Да ничего я не хочу. Я к тебе как человек шел. Вижу, расписка, человек в лапы дьяволу загремел. Надо освобождать. Мы же все люди.
— Ты комсомолец, что ли?
— Нет.
— Так запросто хотел отдать?
— Ну сколько тебе повторять, дубина!
— И не из органов?
— Слушай, выпусти ты меня.
— А бумажку отдашь?
— На что мне сдалась твоя бумажка!
— Тогда суй ее под дверь.
— А выпустишь?
— На что ты мне?
Сашок уже перестал бояться и сообразил, что он Спикухиным обижен.
— Нет, — сказал он. — Ты меня обидел.
— Я извинюсь.
— Нет, все равно обидел.
— Тогда скажи: сколько?
Сашок встал перед дилеммой. Благородство, конечно, в нем еще жило, но хотелось наказать этого жлоба. А на сколько? Сколько стоит в наши дни бессмертная душа?
— Полсотни, — сказал Сашок.
— Четвертак, — отозвался из-за двери Спикухин.
— Тридцать, — сказал Сашок.
За дверью зашуршало, потом в щели появились три красные купюры. Въехали к ногам Сашка и замерли. Сашок сразу пожалел, что не попросил тысячу рублей. Но слово есть слово. Он выпрямился, открыл дверь и отдал Спикухину расписку.
Спикухин был добрый. Он сказал, складывая расписку и запрятывая ее в кулак:
— Дурак. Я бы тебе за нее тысячу дал.
— Ни к чему мне твоя тысяча. Я же так бы ее отдал, а ты выступать начал.
— Нервы, — сказал Спикухин. — Нервы у меня. Пошли на кухню, примем по маленькой.
— Пошли, — сказал Сашок.
Они сели за белый стол. Кухня была фирменная, импортная. Спикухин положил расписку в морозильник, а из холодильника вынул бутылку, колбасу-сервелат, нарезанную на тарелочке. Из шкафа извлек два фужера. Разлил.
— За знакомство, — сказал Спикухин. — Напугал ты меня. Я думал — из органов.
— Нет, — сказал Сашок, — Я не из органов. Я случайно нашел. Думаю — надо помочь хорошему человеку.
— Помогать надо, — согласился Спикухин, еще налил. — А я решил, что ты из органов. Вернее, нет, сначала я думал, что ты — сам товарищ Д. Только в другой форме. А потом вижу: наверное, из органов. А ты не знаешь, где я работаю, — значит, не из органов. Сечешь?
— Просек, — сказал Сашок. — Я тебе ее для этого и нес. Сначала думал — сам сожгу, а потом думаю — нет, надо, чтобы ты сам.
— Зачем жечь? — не понял Спикухин.
— Чтобы душу спасти.
— Ты мне про душу не надо, — сказал Спикухин. Он налил еще. Выпили. Заели колбасой. — Человек мне помог, я его подвести не могу.
— Кто помог?
— Товарищ Д.
— Как же он мог тебе помочь, если душу за это взял?
— А ты не знаешь ситуацию, помолчи.
Выпили. Заели колбаской.
— Ты мне расскажи. Я как могила, — сказал Сашок.
— Не продашь?
— Если бы хотел, — сказал Сашок гордо, — чего бы к тебе пошел?
— Сашок, а ты мне нравишься, — сказал Спикухин.
— Ты, Эдик, тоже правильный человек, — сказал Сашок.
— Бывают ошибки в жизни, — признался Спикухин. — Кто не застрахован?
— Это точно.
— У меня ревизия. С такого верху, что тебе и не снилось. Все. Кранты. Не отмажешься — «десятка» светит с конфискацией. Тебе это понятно?
— Мне это понятно.
Выпили. Закусили колбаской.
— Они уже в бухгалтерии. Бухгалтера выводят. Ясно? Через пять минут будут у меня в кабинете. Куда побежишь? И тут входит он. Я по глазам понял, что он.
— Кто он?
— Товарищ Д. И говорит: «Времени, — говорит, — у тебя, Спикухин, нету. Секунды тикают. Возьмут тебя под белы ручки как пить дать. Есть выход. Продавай мне душу. Ревизию уведу».
— И ты поверил?
— Я сначала в переносном смысле поверил. Но у него взгляд. И вынимает он тонкий такой ножичек. «Давай, — говорит, — палец. А за дверью голоса. Вот я и написал.
— И что дальше?
— А дальше… Дальше — ревизия уехала.
— А может, она просто так уехала?
— Не просто так. Я с ним беседу имел. Он мне обещал — ни одна ревизия не тронет.
— И что?
— Вокруг берут. Меня не трогают.
— А не страшно?
— Теперь не так страшно. Сначала опасался. Теперь нет.
— А душа?
— Слушай, Сашок, а у человека есть душа? Я в последнее время книжки стал читать. Библиотечку атеиста. В основном отрицают.
— Может, все-таки сожжешь на всякий случай?
— И завтра ревизия? Я же, Сашок, за последний год сильно осмелел.
— Значит, не будешь?
— При первой же возможности ему верну. Кое-какие дела закончу и верну.
— А у тебя связь с ним есть?
— Сашок, хоть ты мне и друг, не все тебе могу сказать. Не все. Ты спешишь?
Сашок понял намек. Спикухин проводил его до двери. Глядел вслед через цепочку, потом, когда Сашок спустился на полпролета, крикнул:
— Дурачье ты, Сашок! Ты бы с меня тысяч пять мог взять.
— Не нужны мне твои тысячи…
У него от этой встречи, хоть она и кончилась вроде бы по-дружески, остался неприятный осадок.
«Ничего, — сказал он себе, сидя на бульваре и кушая мороженое, чтобы прочистить мозги. — Спикухин человек дрянной. И даже неизвестно, бывает ли у такого душа. А может, другие люди будут счастливы? Не все же на свете такие?» Сашок понял, что благородство в нем еще не истощилось. И поехал на такси, раз уж деньги есть, по второму адресу.
Ивановой Дарьи Павловны дома не оказалось.
Сашка встретил мужчина, видно, ее муж, человек понурый, все вниз — и нос, и уголки губ, и щеки, только уши торчком. Но вежливый.
— Дарья Павловна, — сказал он, — скоро вернется от косметички. Если вы будете так любезны, вы можете подождать ее возвращения.
Квартира, куда попал Сашок, была невелика и тесно заставлена вещами, в основном антикварного характера. А муж Дарьи Павловны совершенно к этим вещам не подходил, хотя был одет чисто, аккуратно. Сашок сразу понял, что в этой комнате хозяин не муж. В углу, за диваном и большим торшером, сделанным из березового полена, был столик на витых ножках. На столике лежали бумаги и пишущая машинка, совсем маленькая.
— Хотите чаю? — спросил муж.
— Нет, — сказал Сашок и сел на старинный диван, узкий и неудобный, но сразу видно — дорогой.
Муж постоял, поглядел на Сашка, не мог придумать, что с ним положено делать, подошел к своему столику, полистал бумажки, потом вернулся к Сашку, сел напротив на неудобный древний стул и спросил:
— Вы по делу?
Было ясно, что он занят собственными мыслями, и Сашок ему неинтересен.
— По делу, — сказал Сашок. — А ваша жена что делает?
— Делает? — Муж пожал плечами. — Вы курите? Курите, не стесняйтесь. Вот пепельница. А вы давно знаете Дашу? Дарью Павловну?
— Нет, — говорит Сашок. — Я же по делу.
— Конечно, вы говорили.
Они посидели, помолчали.
— Сумасшедший дом, — сказал муж. Он подошел к телефону, набрал номер. Дождался ответа, но тут же повесил трубку.
Он подошел к окну, нервно побарабанил по стеклу кончиками пальцев.
— Извините, — сказал он.
Снова подошел к телефону. Снова набрал номер. Покосился на Сашка. Потом хрипло спросил:
— Это ты, Сонечка? Да, это я, папа. Ты уже из школы пришла?
Выслушал ответ, вздохнул.
— А по русскому спрашивали?
Снова пауза.
— А мамочка дома? На работе? Ну конечно же, на работе.
Снова пауза.
— Конечно, Сонечка, — сказал муж. — Я еще в командировке. Я по междугородному звоню. Ты только не плачь, пожалуйста, не плачь. Конечно, позвоню… Ты покушай, согрей котлетку. До свидания, я позвоню.
Муж осторожно положил трубку, будто боялся кого-то разбудить. Сашок встретился с ним взглядом и понял: надо что-то сказать.
— Дочка ваша? — спросил он.
— И не говорите, — ответил муж. — Я буквально ничего не понимаю.
Хозяин был в таком отчаянии, словно ломал руки, хотя руки оставались неподвижными.
— А чего не понимаете?
— Я не понимаю, что происходит! Я готов повеситься. Честное слово, я не преувеличиваю. Вчера я взял бюллетень, потому что не могу глядеть в глаза моим коллегам.
