Андрей Белянин - Не надо, Азриэлла!
Господи, как всё глупо! Кто же знал, что в этом дворце, куда так стремились сестры, человек перестаёт принадлежать сам себе! И к этому невозможно привыкнуть. Видят небеса, она старалась! Всеми силами, из кожи лезла вон, стремясь почувствовать себя здесь если не своей, то, по крайней мере, не настолько чужой и чужеродной. По крови, по титулу и рождению Принцесса была выше всех своих фрейлин, и не её вина в том, что она привыкла жить иначе, чем живут эти женщины.
Из драгоценного венецианского зеркала на Принцессу смотрела чужачка. Рубины и алмазы в диадеме, высокий воротник бального платья, расшитого золотой и серебряной нитью, жемчужное ожерелье, оттягивающее шею, и где-то посреди всей этой почти варварской роскоши — юное лицо. Лицо, ещё не успевшее сменить здоровый и вульгарный румянец любительницы налётов на чужие малинники на благородную зеленоватую бледность затворницы. В её девичьей спаленке, отбитой в череде кровавых драк со сводными сестрами в единоличное пользование, у Принцессы тоже имелось зеркало. Было оно древнючее, бронзовое, но в его мутных глубинах она видела себя настоящую, живую. Пускай даже с поцарапанным носом или с синяком под глазом. Пускай в простых серебряных серёжках, а не в нынешних сверкающих гроздьях бриллиантов, но всё равно — самую свободную и счастливую девушку на свете.
Тогда казалось, что бал — это самое лучшее, что с ней может случиться. Он и случился, волшебный и незабываемый. Но, возможно, батюшка был прав, когда говорил, что порой женщине хватает одного-единственного бала в жизни, чтоб потом помнить его до седых волос, измучить внучек рассказами о том событии и унести прекрасные воспоминания с собой в могилу. А она, дурочка, не верила. Думала, что много балов не бывает. Оказывается, бывает.
— Что случилось?!
А вот и Принц явился. Заметил наконец отсутствие супруги.
— Это третий бал за этот месяц. В пост, — говорит она, не поворачивая головы в сторону замершего в дверях Карла.
— Я чем-то обидел вас?
Зачем смотреть на жёсткие складки в уголках его губ, говорящие о крайней степени раздражения? Есть ли смысл отвечать?
— Ваше высочество, я с вами разговариваю. — Это сказано уже на тон выше.
— Меня зовут Синдерелла, — отвечает она тихо-тихо.
— Я чем-то обидел вас? — спросил недоуменно Принц.
Очень хочется заплакать, но королевский дворец не место для слёз в присутствии кого бы то ни было. Плакать нужно, накрыв голову подушкой. А лучше — не плакать вовсе, иначе утром её величество разглядит признаки расстройства в покраснении век и холодно поинтересуется причиной, причём выберет самый неподходящий момент, публично, и, чего доброго, потребует подробнейшего доклада. Словом, унизит каждым словом и жестом.
Принц сменяет гнев на милость.
— Я не понимаю причину твоего недовольства, — говорит он уже совсем другим голосом. Очень похожим на тот голос, которым он когда-то просил милую девушку примерить туфельку. — Ты плохо себя чувствуешь?
— Я прекрасно себя чувствую.
— Лучше бы ты вдруг почувствовала себя плохо! — в сердцах бросает Принц.
Намёк вполне понятен.
— Именно поэтому король и королева меня ненавидят? Потому, что я до сих пор не беременна?
— Во-первых, они тебя не ненавидят. А во-вторых, они только хотят, чтобы у меня был наследник.
— А ты сам хочешь?
— Так надо.
— Ты же не слишком любишь детей.
Он смотрит на жену так, словно видит впервые.
— Я хочу наследника, и это не имеет никакого отношения к любви к детям, — чеканит его высочество.
И так всегда!
— Тогда пойди и скажи их величествам, что я занемогла. Пусть потешатся надеждой.
— Ты не должна так говорить.
— Это ещё почему? Потому, что племенные кобылы не умеют разговаривать? Или потому, что моё мнение здесь вообще никого не интересует?
Карл кусает губы, щурится и колеблется между желанием хлопнуть дверью и желанием обнять свою строптивую Принцессу. Он сегодня совсем не хочет ссориться, он ведь так её любит, но искренне не понимает, почему ей не нравится жизнь, о которой мечтают все знатные девушки королевства. О чём мечтают простолюдинки, Принцу невдомёк, но его высочество подозревает, что даже последняя батрачка не отказалась бы стать принцессой, если бы такое было возможно. Разве можно быть несчастной принцессой?
— Мне жаль, что ты так думаешь…
Дверь тихонько закрывается у неё за гордо выпрямленной спиной.
А за окном идёт снег. Он укрывает постепенно крыши и деревья, дальние холмы и ближние клумбы. И Принцесса отдала бы что угодно, чтобы сейчас стоять на снежной целине и смотреть, как из тёмного неба сыплются и сыплются снежинки.
Весна
Королевская прогулка по лесу — это то занятие, где дамы демонстрируют своё остроумие, а кавалеры — ловкость и умение держаться в седле после двух ведёрных кубков вина. Для побега из-под неусыпного ока фрейлин нужна не абы какая смелость и хитрость. Вот и несётся по тропинке серая в яблоках кобыла с удалой всадницей в седле, словно за ней по пятам гонятся адские гончие с самим Люцифером во главе. Времени так мало, а до заветной полянки ещё далеко…
Есть в самой чаще, там, где не ступала нога даже самого завзятого охотника, уютное такое местечко. Полянка не полянка, ложбинка не ложбинка, но растёт там старый корявый ясень, и летом трава там выше человеческого роста, среди которой не различить, кроме как по журчанию, крошечного родника.
— Крёстная!
Женскую фигуру в густой тени почти не видно, но у Принцессы очень зоркие глаза. Женщина улыбается и немного склоняет голову в знак приветствия. Она никого не станет по доброй воле именовать «вашим высочеством».
— Давно не виделись, милая моя! — говорит она и протягивает руку, чтобы помочь беглянке спешиться.
У неё зелёные, цвета молодой листвы глаза и волосы с серебристым отблеском, отчего молодое лицо сияет из полумрака, как луна в весеннем небе.
— Ах, Крёстная!
Щека прижимается к щеке.
— Надеюсь, ты не рассказывала своему духовнику о столь… экзотическом родстве? — улыбается женщина. — А то, гляди, одной лишь епитимьей не обойдёшься.
— За мной стойко держится репутация молчуньи и дикарки.
— Репутация — дело наживное. Что же привело тебя ко мне на этот раз?
Принцесса вглядывается в эту хрупкую знакомую улыбку.
— Ты знала?
— О чём?
— О том, что я не буду там счастлива… о том, что всё будет так…
Закушенная губа говорит больше всех слов. И отчаянный блеск в глубине глаз, так похожий на блеск непролитых слёз.
— А разве ты была счастлива дома с мачехой и сводными сестрами?
Принцесса топает ножкой в бархатном сапожке.
— Опять отвечаешь вопросом на вопрос? У вас, волшебников, что, так принято?
— Я не волшебница, — строго говорит женщина. — Я тебе сто раз говорила. Ты хотела побывать на балу, куда тебе заказано было ехать?
— Хотела.
— Ты там была? — Да.
— Я выполнила твое желание. Но исполнение желаний не является волшебством. Твой Карл может исполнить почти всё, что ты пожелаешь. Ты же не называешь его колдуном?
— Только давай без нравоучений, — вздыхает Принцесса. — Меня только и делают, что учат все, кому не лень.
— Я не учу. Я пытаюсь понять.
— Что здесь понимать? Я там чужая.
Женщина то ли задумалась, то ли прислушалась. Она смотрела куда-то в глубину леса, словно спрашивала совета неведомо у кого.
— Я не делала так, чтобы Принц влюбился в тебя, — молвила она. — Если бы ты была дурой, хамкой и невежей, то даже в самом роскошном платье, в умопомрачительных драгоценностях, в крошечных туфельках ты не завладела бы его сердцем. Здесь нет ни моей вины, ни заслуги. Ты всё сделала сама. И сама надела вторую туфельку.
— Я люблю его.
— Значит, прими свою жизнь такой, какая она есть. Смирись. Так, кажется, учат вас ваши попы?
— Я там чужая, и мне всё чужое. И я не могу смириться— Принцесса вот-вот заплачет. — Я думала, ты сможешь мне помочь.
— Только добрым словом, милая моя девочка.
Эту грусть ни с чем не перепутаешь. Кто не был бессилен перед неизбежностью, тот не поймёт.
— Но… почему?
— Чтобы почувствовать гармонию с любым миром, надо быть внутри него, вырасти в нём, принять его, стать его частью. Ты же пока — часть другого мира.
— Мира слуг и челяди? Там, где отвела для меня место мачеха? Вот уж нет!
— Никто и не говорит, что это твой мир. Но тебя тяготит несвобода, в которой ты живёшь в королевском дворце, ты привыкла быть свободной. В мыслях, в словах и поступках.
У Крёстной тонкие руки, покрытые лёгким загаром, руки знатнейшей из знатных, но без аристократической белизны. Как странно…
— Тебе не кажется странным, что принцесса, будущая королева, может быть столь несвободна?
