Сергей Фокин - Адские врата
— Вот ваш отчёт, подавитесь!
Спохватился было Леший, что записки-то, подаренной чёртом, давно не видел — потерял, наверно. А без неё не знает, что и ответить. Но тут женщина стала ещё пуще ругаться, грозиться, что уволится назавтра, так что старик в сердцах махнул рукой — да и сказал:
— Лучше была бы ты не бухгалтером, Степанида, а официанткой! Кричала б поменьше…
Остановилась та, задумалась, потом ушла в берлогу (а разговор-то на воздухе проходил), и стала там греметь посудой.
— Гм… Подействовало, что ли? — пожал плечами Леший.
Действительно, подействовало. Через полчасика пригласила его женщина обедать, а сама оделась так соблазнительно, что старику вначале её съесть захотелось. В фигуральном смысле, конечно. Блузочка с открытым декольте, воротничок и рукава кружевами вышиты, короткая юбочка нейтрально-соблазнительного чёрного цвета и чулки тоже тёмные (где только взяла их, пройдоха, неужели в сундуке?). Но взглянул на стол — и обмер. Чего там только не было! И котлеты, и голубцы, и заяц, фаршированный морковкой, и рыбы всякой навалом. Наверно, воспользовалась Степанида своим колдовским даром, не иначе.
Разбежались глаза у Лешего, сел он и набил пузо от души. В гордом одиночестве. Потому как на приглашение присоединиться Степанида ответила грубовато: «Не положено нам»…
Давно не доводилось ему такой вкуснятины едать. Попросил бы добавки, только стол и без того ломился от блюд. А когда отвалился, точно клещ напившийся, подошла к нему женщина снова, покачивая бёдрами и сверкая ногами, теперь уже оголёнными намного выше колен. Положила локти на стол — а бюст её под полурасстёгнутой рубахой сам собой перед глазами Лешего раскачивается, будто в руки просится. Только вместо развития этой темы пропела Степанида ласковым голосом:
— С вас килограмм золота, любезный.
Икнул старик от неожиданности, едва не попросилось у него содержимое желудка обратно.
— За что? — Только и смог сказать, и в течение пяти минут ему расписали в подробности, откуда что доставлялось и какая у товара закупочная цена. Бухгалтер из Степаниды, похоже, весь так и не испарился.
Делать нечего, полез Леший в комод, достал оттуда мешок с золотыми самородками, отсыпал хорошую пригоршню и спрашивает:
— Достаточно будет?
— За обед достаточно. А чаевые? — И женщина протянула руки, — не одну, а сразу обе: чтобы больше вместилось. Чертыхаясь и ругаясь, на чём свет стоит, заполнил старик подставленные ладони, и думал уже убрать мешок-то, только в нём ещё оставалось что-то, и Степанида это заметила.
— Посетители пошли жмоты… Кстати, интимные услуги оплачиваются по отдельному тарифу.
— Сколько? — вконец упавшим голосом спросил Леший. Вместо ответа отобрала женщина у него остатки золота вместе с мешочком, аккуратно пересыпала туда свой заработок, завязала, спрятала под подушкой и вернулась к столу.
— Ну, что, касатик, приуныл? Вздрогнем, что ли? — И схватила старика за грудки. Прижав к себе, чмокнула так, что с потолка песок посыпался, подняла со скамьи и поволокла в угол, к лежанке.
Конечно, сервис того стоил. Куда там Зинаиде с её британской чопорностью да привычкой лежать, как бревно! Официантки — народ горячий, недаром что на полставки поварами числятся. Возле плиты жару наберутся, а потом его куда-то выплескивать надо. Инициативу сами из рук вырывают.
Через час одуревший Леший решил выйти и посмотреть на небо звёздное, может, выкурить трубку, хотя давно уже бросил… А Степанида, воспользовавшись случаем, полезла под подушку и стала золото своё перебирать, как Кощей Бессмертный, да просчитывать, куда вложить его можно и сколько с этого дивидендов получится. Похоже, она всё-таки не до конца из одной роли вышла, зато во второй — будто всю жизнь жила.
Сел старик прямо на землю, прислонился к дереву, голову на грудь опустил и задумался. Невесёлые мысли, безрадостные. С тех пор, как побывал у него чёрт, всё будто кубарем летит. Был хозяином в своём доме, а теперь точно постоялец. Выселили его, почитай, из берлоги-то. Всё какие-то театры разыгрываются. Озлобиться бы, показать силу немалую, да нельзя: сам виноват, что бабу колдовством удерживать стал. Подумал бы прежде, с кем связывается. Не простая она деревенская, которых у него прежде с десяток было, если не больше. Те, горемычные, поначалу жили в мире, который он им внушал, а потом привыкали и уже уходить никуда не хотели. Здесь же другой случай. Степанида Ивановна ведьма первоклассная, с ней и шутки шутить нельзя, и неволить опасно. Угораздило же его пойти на поводу у чёрта! По доброй воле-то она могла неделю прожить. А тут три дня — и уже самому впору гнать её. Только куда же прогонишь охмурённую? Пропасть может. А оставлять всё в том виде, как есть, уже душа противиться. И виноват, к тому же…
Незнакомое это чувство, давно забытое. Собственной вины не ощущал старик уже много лет. И людей изводить приходилось, и женщин воровал, а потом избавлялся от них, когда старели да красоту теряли. Но без всяких угрызений совести обходилось. Всегда правоту свою ощущал. Сейчас же точно первоклассник перед директором школы. Только директор — совесть его проснувшаяся. Грызть начинает, как собака кость.
Подумалось ещё Лешему, что, связавшись с людьми, от них набираться стал разного. Не всегда нужного или полезного. В прежние годы хоронился он больше. Прогресс науки надел народу на глаза очки непроницаемые. Сквозь них не виделось очевидного. Сказками стали нечисть считать. А когда порушилось всё наносное, очки-то спали — тут и выяснилось, что никуда соседи и не пропадали, просто жить стали тише. Теперь и людей сделалось меньше, и техники всякой по лесам уже не видно. Посчитал для себя Леший, что можно из буреломов вылезать да снова себя хозяином почувствовать. К деревням стал подбираться ближе, в контакт вступать с сельчанами. Не рановато ли?
Думалось, что старого пня уже не изменить. Не вырастет на нём свежая веточка. Оказалось, ещё как вырастет. Даже самому интересно: как новое ему прививается. Может, есть в этом что-то положительное?
Задумался старик, бороду почесал. И вдруг вздрогнул так, что спину едва через куртку не поцарапал: визг в берлоге раздался нечеловеческий. Вернее, понятно, что принадлежал он Степаниде, но как могла обычная женщина кричать так громко? Мышь, что ли, увидела? Никогда не замечал он за ведьмой страха перед мышами.
Всё выяснилось через секунду. Дверь отворилась, будто её ногой едва с петель не сорвало, и на пороге возникла сама гостья. На ней, кроме короткой чёрной юбки, ничего не было. Впрочем, о наготе своей она сейчас не думала. Глаза её сверкали оранжевым блеском, словно только что транс волшебный прошёл. В руках баба держала скалку, которую в прошлый раз старик ей из поленца выстругал, чтобы тесто раскатывать. И этой скалкой размахивала Степанида так многообещающе, что заныли у Лешего бока.
«Ни дать ни взять — тигрица!» — подумалось ему, и в этот самый момент бросилась женщина к нему с воплем:
— Вот, значит, как ты меня пользуешь, старый облезлый пень! Деньгами соблазнить удумал! — И, как есть голая, помчалась за ним по лесу, потому что не стал дожидаться старик, когда пригладят его по голове — вскочил на ноги, и, что есть прыти, рванул, куда глаза глядят.
В лесу, конечно, он за хозяина, деревья разом с его пути отпрыгивали да проход расчищали, только и Степанида теперь для них не чужая стала. Они перед ней ещё и прогибаться начали, точно кланялись. Чего не сделаешь от страха, когда разъярённая баба с оружием несётся!
Перепрыгивал Леший через канавки малые да ямки неприметные, а сзади, казалось, этих мелочей и не замечали даже — земля выравнивалась, словно после трактора с бороной. Хорошо ещё, борозды неглубокие оставались.
Вот в этот момент и понял старик, что, как ни крути, годы своё берут. Одышка у него появилась. Пробежал-то всего ничего — пару сотен метров, а потом и спёкся, как марафонец перед финишем. Ноги заплетаться начали, перед глазами круги красные пошли — не иначе давление поднялось. Тут-то его и настигла Степанида.
Успела она раза четыре приложить скалкой и ни разу не промазала, потому что повалился Леший без сил и чуть сознание не потерял от пробежки. Не до того, чтобы отмахиваться или даже закрываться. А женщина повизгивает да поточнее в темечко целит со словами:
— Охмурил-таки, подлец! Воспользовался слабостью и податливостью! Насильничал, работать заставлял. Ноги как о подстилку вытирал! Радовался, что слова поперёк не слышит! Вот тебе! Вот тебе!
Рад был бы Леший оправдаться чем-нибудь, но, во-первых, рассказывать сейчас про чёртовы проделки бессмысленно: никто слушать не станет, а во-вторых, уже и говорить-то нечем — язык прикусил, неловко подставившись под четвёртый удар.
И тут словно глаза у Степаниды ещё раз открылись. Охнула она и выронила скалку, а сама стоит, ни жива, ни мертва. Глаза большие сделались, точно от ужаса. Но не себя смотрит, а на старика, по голове которого струйка кровяная стекает.
