Котт в сапогах - Сергей Юрьевич Ковалев
— А… это… чем мне его забалтывать?
— Да чем хочешь. Спроси про цены на урожай, про местные сплетни — да про что угодно. Это же трактирщик — они все обожают языком трепать!
— Господин! Я не справлюсь! Я не умею этого всего. Давайте лучше наоборот — вы его будете забалтывать, а я пойду к циркачам?
— Иезус Мария! — Я досчитал про себя до десяти и тяжело вздохнул. — Знаешь, Булыга, я было начал подозревать, что ты умнее, чем притворяешься…
— Спасибо, господин! — расцвел гигант.
— Не за что. Потому что я только что убедился — мои подозрения напрасны. Ты и впрямь идиот! Как ты представляешь себе мой разговор с трактирщиком? Меня уже один раз хотели сжечь за такую попытку!
— А… О, а мне и в голову не пришло!
— Ладно, продолжаю. Значит, ты отвлекаешь хозяина, а я поднимаюсь в комнату циркачей и заставляю фокусника или девку — чую, она всем заправляет — расколдовать меня.
— Господин… а можно вопрос?
— Ну что еще?
— А как вы их будете заставлять?
— То есть?
— Ну… вы же кот. Нет, вы, конечно, очень большой кот и когда разговариваете — по первости можно в штаны наложить от страха. Но, по-моему, они вас не испугаются.
— Черт… Похоже, я от тебя заразился. — Я задумался. До этого момента главной целью для меня было найти фокусника и ведьму. Дело, наверное, в том, что я так и не привык осознавать себя котом. В прошлой жизни заставить что-то сделать другого человека для меня не составляло особого труда — иначе не был бы я капитаном. Тут ведь главное даже не сила мышц или громовой голос, а уверенность, что тебя обязательно послушаются. Но недавняя встреча с бергцвергом Эйсмархом изрядно поколебала мою самоуверенность. Действительно, что помешает фокуснику просто взять и вышвырнуть меня за дверь хорошим пинком? Или вообще свернуть шею?
— Булыга, меняем диспозицию. Ты скажешь хозяину постоялого двора, что тебе надо поговорить с циркачами по делу. Например, хочешь наняться к ним силачом — рвать цепи, гнуть подковы, ну и чем там еще силачи занимаются?‥ Это будет правдоподобно. Мы войдем к ним вместе, ты возьмешь чернокнижника за глотку и пообещаешь придушить, если девка меня не расколдует. Или даже лучше девку хватай. А то вдруг она своего спутника не так уж и ценит?
— Господин… — Булыга встал как вкопанный. — Я… я не справлюсь.
— Ну что такое опять? Почему?
— Я не могу. Не могу других людей… это… Ну бить не могу.
— Почему?
— Мне их жалко!
— Иезус Мария! А кто мне недавно рассказывал, как целый отряд во главе с бароном на тот свет отправил?
— Так то барон…
— Замечательная логика! А как же ты разбойником-то был?
— Ну… я такой разбойник… ну… это…
— Да телись же ты!
И Булыга — мыкая и мекая, с трудом подбирая слова — рассказал, как он разбойничал все эти годы. А разбойничал он, как выяснилось, очень оригинальным, я бы даже сказал, новаторским образом. Увидев на дороге путников или телегу с товаром, он выскакивал из леса с грозным ревом, вращая над головой дубину. При его устрашающих габаритах и величине его дубины зрелище это производило на путников впечатление крайне деморализующее. Обычно демонстрации силы оказывалось достаточно, чтобы жертвы охотно расставались с имуществом — лишь бы остаться живыми. Самое же интересное начиналось, если жертвы оказывали сопротивление. В этом случае человек-гора так же стремительно скрывался в лесу, даже не пытаясь перейти к физическим действиям, сколь бы смехотворны ни были силы сопротивления. Однажды Булыгу обратил в бегство одинокий монах, вооруженный лишь посохом да тяжелым молитвенником. Неспособность гиганта к насилию имела форму даже не убеждения, а какого-то душевного недостатка — при одной мысли о том, чтобы ударить человека, беднягу начинало трясти, а при виде крови он просто терял сознание.
— Господи милосердный, всевидящий и всепрощающий! — обратил я к небу глаза, выслушав нелепую исповедь. — Чем же я провинился перед тобой, что шлешь ты мне столь идиотские испытания? Одних убивают на войне, другие умирают от болезней и ран, третьих в далеких Америках и Индиях умучивают и съедают дикари. Все это — достойные христианина испытания. Но нет! Капитан фон Котт будет подвергнут испытаниям в высшей степени мучительным, но при том таким, о которых в приличном обществе не расскажешь!
— Нет в мире справедливости! — торжественно согласился проникшийся моей жалобой Булыга.
— Вот что… миротворец ты наш… — вернулся я к насущным делам. — Попробуем тот же вариант, но без насилия. Ты врываешься и просто пугаешь обоих. Они ведь не знают, что ты такой… оригинал. Делаешь морду пострашнее и грозно рычишь — надеюсь, этого окажется достаточно. Только умоляю — ничего не говори! Говорить буду я.
— Что-то мне страшновато, господин! — признался Булыга, подходя к воротам постоялого двора. — А ну как не получится по-вашему?
— Все получится, Булыга, не трепещи. Все, я умолкаю. Действуй по плану.
Постоялый двор производил впечатление умиротворенной скуки. Неспешно бродили пестрые курицы и цыплята-подростки под надзором роскошного матерого петуха. Возле корыта дремали свиньи. Тощий конюх, лениво чинивший упряжь у ворот конюшни, поднял на нас равнодушный взгляд, не увидел лошадей и вернулся к своему занятию. Андрэ на подгибающихся ногах проковылял к дому, и я начал сомневаться в плане — слишком уж откровенно мой оруженосец трусил.
В общем зале посетителей почти не было — естественно для середины буднего дня: парочка явных завсегдатаев, неспешно угощавшихся пивом, да какой-то купец, видимо только что приехавший и решивший закусить после долгой дороги. Закусывал он основательно — стол перед ним был плотно уставлен блюдами с холодным, а с кухни тянуло оглушающим запахом жарящегося мяса. Наши с Булыгой желудки издали согласный жалобный вопль.
— Господин… — краем рта прошептал оруженосец, шумно сглатывая слюну. — Может, сначала поедим? На сытый желудок воевать сподручнее…
— Тебе-то откуда знать, трус несчастный?
— Так говорят.
— Глупости говорят. С набитым брюхом бегать тяжело — что наступать, что отступать. А ранят в живот — так и вообще… э, э, стоп,
