Александр Торин - Хвост

— Хвостов, что за глупости, оставьте мои джинсы в покое.

— Никогда!

— Что это! — Аааа — Кукушкина вырвалась из объятий Хвостова и с безумным взглядом забилась в угол комнаты.

— Ну что, ну что, хвост, я же предупреждал. — смутился Олег.

За прошедшие несколько часов хвост заметно удлинился. Около тридцати сантиметров в длину, поросший жесткой, черной шерстью.

— Мамочка, — всхлипнула Оля. — Мама…Что это за отросток, Олег? Как ты мог? На кой ляд он тебе сдался?

— Олечка, да что с тобой, Оля. Ну, атавизм. В конце концов, нельзя же так… Ведь я все тот же Олег Хвостов, с хвостом или без хвоста — Олег Иванович запутался в собственных рассуждениях. — Фамилия у меня такая, черт бы ее побрал. И потом, Олечка, поверь, вчера еще не было, а сегодня — есть.

— Уходи, Олег, я тебя прошу. Умоляю, только оденься и уходи. Это Бог наказал меня. — Оля зарыдала. — Господи, ну за что мне это? Все подружки замуж повыскакивали, кто в Америке, кто в Саудовской Аравии. Ленка кондо купила…

— Все вы, бабы, одинаковые. — Горечь одиночества, непонимания, обиды, овладела Хвостовым. — Эх, Кукушкина. Зря ты так.

— Убирайся — заревела рыжая стерва, — брысь, животное!

У Олега Ивановича потянуло сердце.

Перед шестеркой Олега Ивановича нахально застыл красный Фольксваген, перекрыв Хвостову всякую свободу передвижения. Беспомощностью этой воспользовались трое подростков, то ли обкуренных, то ли пьяных в доску. Не обращая внимания на Олега, они со смешками пытались просунуть согнутую проволоку между дверью и боковым стеклом.

— Эй, мужики. Ребята, пацаны — Хвостов судорожно перебирал подходящие эпитеты. — От…сь от моего средства передвижения, или хуже будет! Что же вы делаете! — Хвостов почувствовал, что дай ему волю, он растопчет малолетних преступников на месте.

— Смотри, Леха, пока мы возились, дедуля пришел. Е-мое, дедуля, сходи на Новодевичье, чесс-слово, не пожалеешь. Такие чуваки там лежат, обоссаться можно.

— Отойдите от моей машины, ублюдки.

— Это кто здесь ублюдок, бля? Дедуся, не мешай работать. Давай, не выебывайся, вызывай ментов. Мы их бьем, ментов ваших, чтобы они тоже не выебывались.

— Парень, послушай меня, — странное спокойствие спустилось на Хвостова. — Тебе сейчас будет очень больно. Обещаю. Уши надеру.

— Дедуся все-таки выебывается. — вступил в разговор Леха. — Вот тебе, дедусь, воспитательное средство для старых козлов.

— Херня, пистолет Макарова. Да он не стреляет у вас, козлы, а вы это видели? — Хвостов дернул ремень на поясе. — Если вы козлы, то я племенной бык буду. Фильмы про ковбоев смотрели?

— Леха, я тебе говорил, суке, что травка тухлая какая-то, — паренька вывернуло наизнанку. — Мочи эту сволочь скорее, бля, а то я за себя не ручаюсь.

— Ну уж нет, — Хвост с лазерно-прицельной точностью вылетел из штанов, выбил пистолет из руки главаря, и надавал обидчикам по щекам.

Подростки с суеверным подвыванием разбежались, Олег Иванович застегнул брюки, боднул наглый «Фольксваген», и поехал на «Сокол» к знаменитому венерологу Дмитрию Иосифовичу Фейхтенгольцу. Когда-то Хвостов учился в одной группе с Фейтенгольцем-младшим, ныне смотавшимся в Израиль, так что у него был блат.

— Уникальный, совершенно невероятный случай атавистической патологии, — престарелый профессор Фехйтенгольц с восторгом мял волосатый хвост. — Вот здесь еще один хрящик, вам не больно, Олег Иванович?

— Да нет, кажется. Дмитрий Иосифович. Скажите ради всех святых, что это такое? За какие такие грехи?

— Олег, мы далеко не все пока знаем. Случай ваш чрезвычайно редок, хотя в медицинской практике описан. Стресс, нарушения нормального развития, и запускаются доисторические генетические программы. Вот, полюбуйтесь.

С пожелтевшей картинки учебника анатомии, на Хвостова глядело волосатое чудовище с огромным хвостом.

— Но как же такое может случиться, Дмитрий Иосифович. Жил, работал, проснулся утром — нате вам, хвост. Жена говорит, что все из-за Чернобыля.

— Ну, этого наука никогда не узнает. Возможно, радиация вызвала сбой в работе ДНК. Одним словом, Олег, не расстраивайтесь. Хвост ваш доброкачественный, я уверен, что его удастся удалить хирургическим путем. Вряд ли вы обладаете способностью к регенерации, как, скажем, лягушка, или ящерица.

Кстати, смешно конечно, но недавно прочел в «Огоньке», что в лесах у подножия Килиманджаро живет племя хвостатых людей, и что они-то и являются потомками снежного человека.

— Объясните это супруге. Или любовнице. Как это так, мужик с хвостом? Где это видано? Я не хочу, не хочу!

— Олег, прекратите истерику. Вы же мужчина. Мало ли, вот у вас хвост вырос, а если бы родились негром или евреем? Бывают, знаете ли, черные евреи — вот кому действительно не повезло.

— А если туп как дерево, родишься баобабом. — вспомнил Хвостов песню времен счастливого детства, и расплакался.

Хвостов поехал к маме.

Галина Васильевна Хвостова после смерти мужа сильно сдала. С невесткой отношения как-то не сложились, внучки выросли без бабушки. Пенсия ее, казавшаяся приличной в старые времена, теперь совсем обесценилась. Только маленький участок с наспех сколоченным сарайчиком и огородом поддерживал у Галины Васильевны волю к жизни. С апреля по октябрь она ползала по грядкам, все время что-то сажая и пропалывая. Картошка, огурцы, помидоры, укроп, чеснок — все было свое, домашнее, варилось, мариновалось, закатывалось в пузатые трехлитровые банки.

Хвостову повезло — мать была дома.

— Чего явился? Не начинай, по глазам вижу — с Ксенией опять поругался. Что тебе сказать, сам выбирал. Родителей не слушал, куда там! Напролом тебя несло, Олег. Теперь терпи. Две девки у тебя, им еще на ноги встать надо.

— Да нет же, мам, я не о том.

— Ну что еще у тебя стряслось? С работы тебя выгнали?

— Хуже, мамочка, гораздо хуже, — Хвостов неожиданно разрыдался. «Что за бред, — возмущался внутренний голос, сопли распустил, да тебе уже сорок лет, а ты все к маме под крылышко?».

— Что с тобой, сыночка, — Галина Васильевна побледнела? — Ты заболел? СПИД, не приведи Господи, — она перекрестилась.

— Да нет, не СПИД. Смотри, мам — Олег Иванович приспустил штаны.

— Господи, за что наказываешь меня! — взвыла старуха. Мало тебе того, что страну антихристы к рукам прибрали, что жизнь наша в грехе прошла, так угораздил ты меня своими руками отродье сатанинское выродить!

— Мам, я тебя очень прошу, заканчивай свою религиозную агитацию. Какой я, на хрен, антихрист?

— Вот оно, семя враждебное, вирусы все эти, Абрамовичи, прости-Господи. Молись, сын! Молись! — Галина Васильевна сунула Хвостову старинную икону Николая — Чудотворца. — Икона эта прабабушку нашу хранила, и бабушку. Поцелуй святого Николая.

Икона пахла затхлостью, серебряный оклад почернел.

— Мам, — Хвостов почувствовал усталость. — Нет, ты мне объясни. Ты же в тридцать втором родилась? Пионеркой воспитывалась, сочинения про Сталина писала, да какого черта, ты же в партии была! Ты же зав. отделом идеологической работы была, мамочка! Что с тобой!

— Со мной ничего, хоть и на старости лет, да Бог меня спас. А у тебя от безверия хвост вырос, лучше бы не вынашивала я тебя. А отцу какое наказание, да он в могилке ворочается.

— Мама, я от врача только что. Он говорит, что все, возможно, из-за Чернобыля. Помнишь, я в командировке облучился?

— Пойдем к Отцу Никодиму. Молись истово и свечки поставь. Только молитва твоя Господу спасет тебя от наваждения.

— Маманя, ну пойду я, пойду. Ты мне лучше скажи, ты деда, или прадеда по отцовской линии помнишь? Откуда фамилия Хвостовых пошла, может в старину чего не так было?

— Ваня таким порядочным человеком был. Ну, злоупотреблял маленько, со всяким случиться может. А ты…

В маленькой церквушке горели лампадки. Пахло ладаном, и строгие лики святых, или полусвятых (Хвостов не разбирался в церковной иерархии), смотрели на грешников.

— Послушай меня, сынок. — шептала Галина Васильевна. — Когда тебя в Афганистан должны были призвать, я сюда тайком пришла, зажгла свечку. И случилось чудо, Бог помог, помнишь — твою анкету потеряли.

— Мам, удивляюсь я тебе. Я эту анкету сам в туалете спичкой поджег и в урну засунул. — Олег подумал, что просто теряет время.

— Это дьявол говорит из тебя…

— Ладно, мамуля, я пойду. В конце концов, хвост не так уж и страшен. Ты знаешь, — во рту у Хвостова стало горько, — я тебя люблю. Я до сих пор помню, как мы за грибами ходили. И еще — как ты с температурой поехала елку на Новый Год покупать. Я тебя ненавидел частенько, бывало и такое. И ты знаешь, — мысль эта поразила Хвостова, — мне кажется, что Богу молиться не имеет смысла, потому что его нет, и он есть, потому что он жесток и добр одновременно.