Владимир Жариков - Четырнадцатое, суббота
— Вон он! — раздался откуда-то сверху голос Лёхи. — Там, за поворотом!
Мы с командором посмотрели наверх. Лёха стоял на береговой терраске и пальцем указывал вниз по течению реки.
— Его прибило к галечной отмели!
Спотыкаясь о прибрежные камни, мы стремительно помчались за поворот. Там река расширялась и успокаивалась, а на каменистом перекате застрял наш несчастный перевернутый плот. Не веря такой поистине фантастической удаче, мы бежим к нему по мелководью, едва не сбиваемые с ног потоком. Первым делом я выбрал веревку, которую упустил несколько минут назад, смотал ее в бухту, достал стропорез и уверенным движением перерезал конец, уходивший под плот.
— Зачем? — удивился командор.
— Катька там! На том берегу! Спасать надо!
Катька решила, что все мы сволочи и негодяи, бросили ее одну на произвол судьбы, а сами смотались. Но о том, что она думала, мы узнали часом позже, ибо в течение этого часа проводилась спасательная операция. Переорать реку и объяснить что-то Катьке было невозможно, мы просто по очереди пытались перекинуть к ней веревку, чтобы она ухватилась за нее и переплыла на наш берег. С десятой или двенадцатой попытки веревка до нее долетела, чуть не стукнув по голове привязанным к концу камнем. Потом жестами и знаками мы долго пытались передать ей команду «хватайся и плыви». Короче, через час наша группа в полном составе собралась у перевернутого плота.
— А как мы достанем наши вещи? — спросила Ленка, пытаясь просунуть под плот руку.
Наверно не стоит объяснять, что перевернуть обратно трехтонную махину без помощи подъемного крана не представлялось возможным.
— Плот надо разобрать, — сказал командор. — Завтра свяжем заново. Потеряем день, а что делать?!
— Какое сегодня число? — спросил Леха, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Тринадцатое августа, — ответил я.
— А день?
— Пятница, однако.
— Ну вот, этим все сказано, — произнес Леха тоном законченного пессимиста.
— Да бросьте вы, ребята! — сказал командор. — Все нормально, все живы, могло быть и хуже. И вообще, это для американцев несчастливый день — пятница. У нас, ин Раша, всегда несчастливым днем считался понедельник. Помните песню? «Видно в понедельник их мама родила…»
Итак, всей группой мы навалились на разборку плота. Ломать — не строить. Через час на берегу раздельно лежали бревна, жерди, жердочки и наше барахло. Резиновые мешки, надежно привязанные к настилу, оказались целы — ничего не промокло, не утонуло и не уплыло. Часть веревочек, которыми были связаны между собой бревна, пришлось разрезать, поскольку узлы находились с другой стороны плота.
— Чем же мы завтра будем вязать плот? — спросил Лёха, скорее риторически.
— Придумаем, — ответил командор. — Еще не вечер.
Тем не менее наступал вечер, потому что день клонился к закату. Мы насквозь промокли, продрогли и устали, хотелось есть, значит необходимо срочно ставить лагерь, переодеваться и готовить ужин.
— Я тут зимовье поблизости заприметил, — сказал Лёха.
Для тех, кто не въезжает. Зимовье — это небольшая избушка, которую ставят охотники на достаточном удалении от дома, чтобы в зимнее время было где переночевать или обогреться, ежели ночь или непогода застанет в пути и помешает вернуться домой. По неписаным таежным правилам воспользоваться такой избушкой может любой путник, двери у них никогда не запирают. Надо только оставить после себя порядок, запас дров, спички и какой-нибудь еды: крупу, соль, тушенку — кому-нибудь да сгодится.
Поэтому мы решили не возиться с палатками и переночевать в избе. Избушка была небольшая — шесть на четыре метра, может чуть больше — без сеней и вместо фундамента стояла на толстых кряжистых пнях. Печка, занимавшая пол-избы оказалась русской, что довольно странно, ибо как правило в таких строениях для экономии места ставят небольшую «голландку» или «шведку» с варочной плитой.
Пока мы возились с разборкой плота и вытаскивали вещи, разыгралась непогода: порывами дул ветер, небо затянули хмурые облака и начинал моросить противный дождик. Перетаскав мешки с нашей поклажей от разобранного плота в избу, мы сходили в лес за дровами, напилили их, накололи и развели во дворе костер, чтобы приготовить на нем ужин. Так нам привычнее, чем готовить на русской печке. В избушке мы навели порядок, подмели, накрыли стол, затопили печь, просто так, не столько для тепла, сколько для уюта, и зажгли свечи.
— А не провести ли нам экзотермическую реакцию? — предложил Лёха.
— Которая происходит, как известно, с выделением тепла, — поддержал я товарища.
Вы, конечно же, догадались, что речь идет о растворении этилового спирта в воде, с целью приготовить привычный нам сорокаградусный напиток. Для придания ему благородного вкуса в походных условиях используются ягоды черники, брусники или можжевельника, ветки багульника, а также любой другой подручный, точнее подножный продукт. Если кому интересны более подробные рецепты, могу скинуть по электронной почте.
— Хрен с вами, так уж и быть!
Командор развязал свой личный резиновый мешок и достал оттуда пузатую увесистую флягу. Запасы спирта находились под непосредственным контролем командора. Спирт в тайге — это и валюта при расчете с местным населением за оказанные услуги, это и лекарственное средство, и средство снять стресс и напряжение после трудного ходового дня. Сегодняшний день оказался весьма не из легких.
— У кого есть пустая тара? — спросил командор.
Тары ни у кого не оказалось. Зато в избе нашлась наполовину пустая глиняная баклажка подходящего объема. Мы вылили из нее какую-то подозрительную жидкость, что-то вроде дихлорэтана или табуреточного самогона, отмыли и использовали для приготовления бруснично-можжевелового горячительного напитка.
Грубо сколоченный свежевыструганный стол источал сказочный запах древесины, в печке весело потрескивали дрова, две свечи в пустых консервных банках ярко освещали комнату. Гречневая каша с тушенкой — отменный ужин, сухари с луком и чесноком — мировой закусон. Мы выпили за прохождение Пасти Дракона. Пусть и с оверкилем в конце, но порог все-таки нами покорен и без единого, как говорится, трупа. Выпили за спасение Катьки и за спасение плота, хоть и пришлось разобрать его по бревнышку. Ничего, завтра свяжем заново и поплывем дальше обивать пороги. Выпили за погоду, за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте, за прекрасных дам, стоя, с локтя и не закусывая…
Лично меня слегка повело. Спирту, вроде, было немного, баклажка вмещала никак не более пол-литра, да еще разведенного пятьдесят на пятьдесят. А на пятерых — это всего-то по каких-нибудь сто грамм. И никто не задавался вопросом, почему же содержимое баклажки никак не заканчивается. Девчонки тоже раскраснелись и повеселели, пытались устроить танцы под плеер.
— А что? Если двоим танцующим по одному наушнику в ухо, можно слушать музыку и танцевать.
— Ага, а остальные будут смотреть на них как на идиотов!
— И как делать вращения, поддержки и прочие тодосы? — попытался пошутить я.
Но идея с танцами уже не обсуждалась. Катька стояла с метлой в руках и внимательно ее разглядывала, вся компания что-то шумно обсуждала.
— Ты чего, пол собралась подметать? — удивился я, поднимая свою мор… э, то есть, как бы помягче выразиться, свое лицо от пустой миски.
В нашей избушке явно не хватало доброго тазика оливье.
— Дай мне попробовать! — командор пытался ухватить черенок.
— Отвали! Вон там, за печкой, еще одна такая стоит!
— Тут же кнопки, они под сучки закамуфлированы! Это же джойстик!
Когда я в очередной раз сумел оторваться от миски, Катька сидела верхом на метле, вися в воздухе безо всякой опоры, и упиралась головой в потолок.
— Ты чего, на своей косе повесилась? — я снова попытался сострить, но на меня никто не обращал никакого внимания.
Командор оседлал вторую метлу, делал какие-то манипуляции с черенком, но все равно был прикован к полу законом всемирного тяготения. Ленка старалась отнять у него метлу, аргументируя, что они, метлы, слушаются только женщин. Лёха дергал за прутики Катькину метлу, нетерпеливо намекая, что он — следующий.
— Ребята, пошли на улицу, — кричала Ленка, продолжая вырывать черенок из рук командора. — Тут тесно и душно! А там и полетаем!
«Ну, вот и «белочка», — подумал я. — Вроде и не алкаш, да и вообще почти не пьющий, а поди ж ты!»
В избе стало тихо. Я тоже оторвал свое не очень послушное тело от лавки и вышел на свежий воздух, едва не рухнув с крыльца. Дождь кончился, светила луна. Воздух был тих и недвижим, пахло влажной хвоей. А над верхушками деревьев кружили на метлах Катька и Ленка. Командор, задрав голову вверх, носился по поляне, размахивал руками и заплетающимся языком долдонил:
