Владимир Савченко - Пятое путешествие Гулливера
Между тем достопочтенный Донесман-Тик закрыл папку с манускриптом и, склонившись, положил ее перед собой на ковер. Тотчас к ней метнулась тень с поджатыми внутренностями, взяла и, сложившись в поклоне, поднесла к крайнему справа на правительственной скамье к министру фон Флику. Он, не глядя, передал ее соседу, тот — дальше, и так папка добралась до короля. Его величество раскрыл ее, небрежно полистал, закрыл, передал влево (папка последовала к Агрипардону), а сам устремил взгляд на меня.
И все устремили взгляды на меня, и спереди, и сзади, холодные, высокомерные. Этому сравнению можно улыбнуться, но я почувствовал себя, как голый среди одетых. Опять мне отдуваться за европейскую цивилизацию! Я даже ощутил вину и готовность признать ее, хотя, между прочим, своих детей и пальцем не тронул, их воспитанием занималась жена; а что до наказания матросов линьками, так это и вовсе дело боцмана.
– Скажи-ка, милейший,– государь улыбкой увеличил свои и без того крупные коренные зубы и одновременно движением руки удалил прочь люльку ЗД-видения: дескать, это — не для передачи.– Скажи-ка, это верно, что твои сородичи акт питания зачастую совершают коллективно?
– Да, ваше величество,– ответил я, склонив учтиво голову.– У нас в этом не видят ничего дурного. (И, право же, среди всех наших обычаев этот — далеко не худший!)
– Мне говорили, что в таком... м-м... застолье они нередко принимают алкогольные яды, а затем поют?
– Бывает и так, ваше величество.
– А когда потом совершают... м-м... противоположное отправление — тоже поют?
– Нет, государь.
– Почему же? Это странно: ведь тогда у них рты совершенно свободны.
...Вокруг прыгали от смеха желудки, тряслись и дергались диафрагмы, почки, печени, рывками сокращались и расслаблялись искрящиеся драгоценностями кишечники, ходили ходуном грудные клетки с то набухающими кровью, то осветляющимися легкими, с медовым блеском плясали челюсти и зубы. Кто-то даже сладостно постанывал, смакуя шутку его величества. Дамы-линзы и зеркальщики, удаленные настолько, что вряд ли слышали, что сказал сидящий к ним спиной король, и те колыхались от смеха: огненные зайчики метались над головами придворных.
Легко прослыть остроумцем, восседая на троне. Что он такого смешного сказал, этот Зия! Но я и сам не только принужденно, с перекосом зубов, улыбался, но и ритмично подергивал диафрагмой, выражая веселье.
Наконец все успокоились. Король взмахом руки приблизил ЗД-видение, поворотил даму-камеру «линзами» к себе: теперь можно.
– Ты слишком категоричен и односторонен, милейший Донесман,– Зия широко улыбнулся академику.– Кроме нашего пути и их пути, возможны еще и многие промежуточные пути. (Одобрительный, восхищенный ропот присутствующих.) Ведь вот и наш милейший Демихом Гули отыскал здесь свой путь. И даже... хе-хе! — кое-кого встретил и кое-что нашел на этом пути. Думаю, что мы должны поблагодарить его за помощь, которую он оказал — и, возможно, еще окажет! — нашей науке.
Все зааплодировали. Я поклонился глубоким поклоном с движением рукой, как будто в ней была шляпа с перьями. Меня действительно тронули слова его величества о том, что у меня — свой путь. Как это глубоко, как проницательно, как верно! Светлый ум у государя. Блестящий ум. А какое сердце!
Глава восьмая
Автор присутствует на «звездном балу». Вальс созвездий. Неприятность с «Большой Медведицей». Имельдин открывает автору глаза на семейную астрономию. Тот сочиняет стихи и наблюдает спутники Марса
Второй частью приема во дворце было празднество полнолуния. Король Зия милостиво разрешил нам с Имельдином остаться на нем, хоть эта часть была не для ЗД-видения, да и выглядели мы, не имея в животах ни одной драгоценности, не слишком прилично; но у стеночки можно.
Праздник начался с возгласа наблюдателя на Башне Последнего Луча:
– Солнце — на западе, Луна — на востоке! — за которым последовали фанфары.
Под их звуки все поднялись с мест. Лакеи, заметные более всего подносами, наделили всех вместительными пиалами с ароматной перламутрово-дымчатой жидкостью — тикбиром, перебродившим соком тиквойи, как мне пояснил тесть. Его величество, взяв чашу обеими руками, провозгласил тост за процветание Тикитакии и торжественно выпил. Секунду все благоговейно наблюдали, как тикбир следует но королевскому пищеводу и сразу рассасывается в желудке, затем опорожнили свои пиалы. Выпил и я: по вкусу напиток напоминал имбирное пиво.
Затем собравшиеся последовали — на подобающей дистанции за королем и министрами — на смотровую площадку, которая опоясывала основание Башни ПЛ. Там руководители прошли на западную сторону (и были тотчас же отгорожены от прочей публики канатами), где принялись с умиротворяющими «Тик-так, тик-так, тик-так... бжжии...» согласованно воздевать прозрачные руки и кланяться погружающемуся в море солнцу. Впрочем, я более любовался не ритуалом, а открывшимся видом. С вершины горы далеко просматривалась западная часть острова, вся в темной зелени, в рельефных тенях ущелий и долин, берег с белой полосой прибоя и за ним — расплавленно блестящее на закате море. У подножия горы лежал город, такой же прозрачный, как и его жители: ни стеклянные, насквозь просвечивающие дома его, ни ажурные вышки даже на закате почти не давали теней. Луна поднималась на востоке над лесистыми холмами.
Попрощавшись с солнцем, король и министры перебрались на восточную сторону площадки и теми же «Тик-так... бжжии...» приветствовали луну. На фойе этого светила они выглядели спи; призрачней.
Ночь сменила день с той быстротой, с какой это бывает в тропиках. Зеленоватый сумеречный свет полной луны залил вершину горы, башню, дворец, и я понял, почему тикитаки любят лунные ночи: с одной стороны — светло, а с другой — они сами практически невидимы. Будто растворяются. Присмотревшись, можно заметить темные пятна печени и мозга, пульсирующее скопление крови в сердце — и все; но разобрать, у кого что крупнее, что мельче и как выглядит — невозможно.
Видимо, поэтому к танцевальному павильону знать теперь направлялась одной толпой с министрами и королем — надобность в дистанции отпала, все были свои. Самым заметным стало драгоценное содержимое кишечников у участников торжеств. Казалось, что именно драгоценные камни: бриллианты, изумруды в оправе и без оправ, горошины жемчуга — плывут, зеленовато сверкая, мерцая, играя огнями, на высоте двух-трех футов над плитами Дорожки, совсем рядом, можно протянуть руку и взять.
Когда же все вошли в павильон и начали выстраиваться на черном матовом полу в фигуры для танца, блеск драгоценностей в незримых животах усилился многократно: это Дамы-линзы, выстроившиеся вместе со своими зеркальщиками наверху, по периметру овальной стены, направили сконцентрированные лучи лунного света вниз, каждая на своего клиента. Дворцовая охрана исполняла теперь иную роль. Не замечались более ни мозги, ни сердца, ни печени, только по содержимому кишечников можно было определить, кто есть кто, чего весит и стоит.
Зазвучала музыка под стать ночи: виолончели вели партию луны, скрипки — партии звезд, щипки контрабаса задавали ритм биения сердец. Первые танцы показались мне похожими на те, которые обычно исполняют и в Европе на придворных балах: на менуэт, контрданс, гавот, полонез, но выглядели эти фигуры, скачки и развороты драгоценностей под луной и звездами несравнимо диковинней и поэтичней.
Стоя у стены, мы с Имельдином очень хорошо понимали сейчас, что такое бедность: в сущности, нас просто не было, мы не существовали. Я то хоть еще выделился темным скелетом, а тесть... не растворился ли он в зеленом мареве? Для проверки я протянул руку в сто сторону, потрогал: здесь ли? Он раздраженно отбросил мою руку.
После того, как танцующие нас по нескольку раз толкнули и лягнули, мы сочли за лучшее перебраться в нишу. Наблюдая оттуда за сверкающим чванливым контрдансом, я думал: от многих болезней может избавить прозрачность — но не от тщеславия. Наверно, если человека сверх того еще раскатать в тонкий лист, сделать двухмерным, а затем свернуть в трубочку, он все равно найдет, как себя выделить, подать, показать, что он не такой, как все!
Но вот наступил кульминационный момент бала. Дон Реторто, министр этикета и церемонимейстер, провозгласил «звездный вальс» и сам занял место в центре. «Сейчас ты увидишь мою работу!» — не без самодовольства шепнул тесть. Участники празднества начали группироваться вокруг министра — и вскоре я увидел внизу... звездное небо.
Да, в большой степени это получилось от искусства декораторов вроде Имельдина (он был «дамский мастер», здесь кружилось полдюжины его клиенток): драгоценности, проглоченные по составленной ими программе в нужной последовательности, далее двигались под действием перистальтических сокращений кишок и выглядели произвольной композицией. Но к расчетному времени — к полуночи, к «звездному вальсу» — все они располагались в фигуру определенного созвездия или его части. Носителям оставалось помнить свое «созвездие» и расположиться среди других согласно звездной карте.
