Александр Житинский - Дитя эпохи
Другим языком на этот период времени стал сильно усеченный английский, в котором было около двух десятков слов. Этот язык назывался АЛГОЛ-60. На нем я разговаривал с машиной.
Может ли машина мыслить? Этот вопрос часто становится предметом дискуссии в прессе. По-моему, он устарел. Машина уже давно мыслит. В этом я убедился на собственном опыте. Правда, она мыслит не так, как нам бы хотелось.
Мои диалоги с машиной выглядели странно.
– Бегин! – говорил я, нажимая кнопку ввода. Этим словом начиналась моя программа. Машина не различала его на слух, но понимала, если слово было набито на перфокарту.
– КОНЕЦ ОТДЫХА, ВРЕМЯ СЧЕТА, – вежливо говорила машина, печатая свои слова на пишущей машинке. И начинала считать.
Чаще всего ей не нравилась моя программа. Проработав несколько минут, машина говорила мне страшное слово АВОСТ. На нормальном языке это означает АВТОМАТИЧЕСКИЙ ОСТАНОВ, хотя я сильно сомневаюсь в наличии слова «останов» в русском языке.
Короче говоря, она останавливалась, потому что произошло деление на ноль или что-то в этом роде. По всей вероятности, это были проделки «подлого змея». После АВОСТА машина терпеливо ожидала продолжения диалога.
Однажды, когда она выдала мне подряд семь «авостов», я ее ударил. Я смазал ей по никелированной панели устройства ввода. Машина и тут оказалась выше меня. Она в восьмой раз произнесла с достоинством это слово и затихла. Я ругался так, что мне не хватало не только алгольных, но и всех известных мне русских слов. Машина молча зациклилась, то есть ушла в себя и минут десять крутилась на одном месте программы, пока я ее не остановил.
Подобные сцены обычно происходили часа в четыре ночи, когда в голове полная путаница, а сквозь окна машинного зала видны только одинокие милицейские машины.
Корректность и твердость машины бесили меня. Я совал ей в пасть новые и новые перфокарты, но она невозмутимо выплевывала АВОСТ или зацикливалась.
Иногда инженер по эксплуатации заставал меня лежащим на пульте в полном изнеможении. Машина же всегда была как огурчик.
Кто же из нас, спрашивается, мыслил?
Я пожаловался на машину Чемогурову. К тому времени он завалил меня исходными данными по лазерной сварке, которые брались неизвестно откуда. Но из-за упрямства машины результаты задерживались.
– Всякая машина – это женщина, – глубокомысленно изрек Чемогуров. – Только лаской, Петя, только лаской и нежностью. Грубым напором ты ничего не добьешься.
Я не успел воспользоваться его советом, потому что подошло время жениться Сметанину. Я уже успел позабыть, что приглашен свидетелем. Но Сметанин это хорошо помнил. Продолжение моего романа с машиной пришлось отложить. Сметанин нашел меня и потребовал выполнения обязательств. Я сказал, что жена против. Сметанин презрительно посмотрел на меня и обозвал подкаблучником.
– Сделай так, чтобы она не знала. Ты же все равно каждый вечер уходишь из дома. Не все ли ей равно – на свадьбу или на машину?
И я решился. Кроме всего прочего, я никогда не видел фиктивного брака. Хотелось посмотреть, как это выглядит. Было только одно маленькое затруднение. На свадьбу нужно было одеться поприличнее, чем на работу. Жена, конечно, сразу обратила внимание, когда я наряжался.
– На работу так не ходят, – сказала она. – У тебя, наверное, свидание?
– Конечно, свидание, – сказал я. – Чемогуров советовал подойти к машине как к женщине. Теперь я всегда буду ходить к ней нарядным и с цветами.
Между прочим, я так потом и делал. Может быть, именно это мне помогло.
Но в тот вечер жена не оценила моего юмора, и мы с ней немного поспорили. В результате я чуть не опоздал во Дворец бракосочетания, где регистрировались Сметанин и Мила.
Когда я с букетом белых хризантем влетел во Дворец, до бракосочетания оставалось полторы минуты. А во Дворце график бракосочетаний выполняется с точностью железнодорожного расписания. Это я знал еще по своей регистрации.
Я взбежал по мраморной лестнице наверх и ворвался в зал, где происходило построение участников. Процедурой руководила миловидная девушка. Она выстраивала всех парами перед закрытыми дверями в самый главный зал, где совершалось таинство.
– Впереди жених и невеста, – командовала она. – Дальше свидетели…
Какая-то незнакомая девушка подхватила меня под руку и повела. Мы пристроились за Сметаниным и Милой. Мила на этот раз была в нормальном свадебном платье. Сметанин, красный от духоты и ответственности, обернулся и погрозил мне кулаком.
– Следующими становятся родители невесты… – продолжала вещать распорядительница.
За нами пристроилась еще одна пара. Я скосил глаза и, к своему ужасу, обнаружил, что пара эта состоит из элегантной пожилой женщины в розовом костюме и профессора Юрия Тимофеевича, моего руководителя.
Он был строг и торжественен.
– Здра… – прошептал я, но задохнулся.
Профессор кивнул мне немного холодновато. Мол, не стоит церемониться, после поговорим. Я отвернулся, чувствуя, что мой затылок немеет под взглядом профессора. Вот и состоялась наша встреча! Больше всех я в тот момент ненавидел Сметанина. Только теперь я понял, зачем я ему понадобился в качестве свидетеля.
Сметанин прикрывал мною свой фиктивный брак. Я был буфером между ним и профессором.
Заиграл свадебный марш композитора Мендельсона, и мы вошли в зал бракосочетаний, чтобы выполнить формальности фиктивного брака.
Свадьба понарошке
Интересно было бы узнать, о чем свидетельствует брачный свидетель? Свидетель в суде, например, рассказывает, как произошло преступление. При этом он обязуется говорить правду и только правду. С брачного свидетеля таких обязательств не берут. По-видимому, он должен засвидетельствовать, что знает жениха с хорошей стороны и уверен в благоприятном браке. То есть, я должен был сделать именно то, против чего активно возражала моя совесть.
Тем не менее, в нужный момент я вышел к столу и поставил свою подпись там, где требуется.
– А теперь, товарищи, поздравьте новобрачных! – сказала главная женщина с бархатной красной перевязью.
Мы все, толпясь, подошли к Сметанину и Миле и принялись их целовать куда попало. Хуже того, пришлось целовать и родителей. Я облобызался с собственным профессором, чувствуя, что никогда еще не был в более идиотской ситуации.
– Как ваши расчеты? – спросил он меня между поцелуями.
– Как сказать?… Скорее хуже, чем лучше, – ответил я и снова приник к его щеке.
После этого мы дружной гурьбой спустились вниз и принялись рассаживаться в такси. Я как свидетель ехал с новобрачными в специальной машине с переплетенными колечками на крыше. К колечкам примотали большую куклу в свадебном платье с фатой. Кукла хлопала глазами на ветру и была очень похожа на Милу. Эта кукла символизировала что-то хорошее.
Мы поехали сначала на Дворцовую площадь, где трижды объехали вокруг Александровской колонны. Зачем это понадобилось, не знаю. Таков обычай. Эти загадочные обычаи плодятся с огромной быстротой. Кажется, уже появилась мода взбираться на купол Исаакиевского собора в день бракосочетания.
Потом мы поехали в ресторан «Ленинград», где был заказан свадебный ужин. Заказывал ужин Юрий Тимофеевич, который взял на себя и другие свадебные расходы. Если бы профессор знал, что его дочь вступает в фиктивный брак, он не потратил бы ни копеечки.
– А ты не боишься, что придется расплачиваться при разводе? – шепнул я Сметанину, чтобы хоть как-нибудь испортить ему настроение.
– Не имеет права. Я узнавал у юриста, – быстро ответил он.
Колоссальный человек!
Все расселись за столом. Гостей было человек сорок. С одной стороны стола сидели старики – тети, дяди, бабушка Милы и прочие родственники. По другую сторону – молодежь. Были ребята из нашей группы, включая Крылова и Вику. Вика разглядывала всех с повышенным интересом и невзначай наводила справки. Она готовилась к своему браку. Крылов до сих пор пребывал в состоянии грогги и никого, кроме Вики, не замечал.
Мои неприятности продолжились и в ресторане, потому что меня назначили тамадой. Я должен был выкликать тосты и время от времени организовывать хор, завывающий «Горько!»
Сметанин и Мила целовались кинематографично и не без чувства. Было непохоже, что впереди их ждет фиктивный брак. Я тем временем потихоньку записывал на салфетке имена и отчества всех родственников, чтобы, не дай Бог, не перепутать.
– А теперь мы попросим бабушку Милы Калерию Федоровну сказать несколько слов и напутствовать новобрачных! – кричал я голосом циркового клоуна.
И несчастная бабушка, принимая за чистую монету все происходящее, проникновенно говорила о трудностях и радостях семейной жизни. Рука об руку… Умейте прощать друг другу… Главное – дети… Сметанин понимающе кивал.
– Горько! – крикнула Вика и вдруг ни с того ни с сего запустила пустым фужером в стенку. Фужер просвистел над головой профессора и разлетелся на мелкие брызги.
