Сергей Панарин - Сила басурманская

Само двухметровое чудище гмыкнуло, хватаясь лапами за шею, отступило и бухнулось на узкую задницу. Пальцы заструились в пасть, норовя вытащить, выцарапать каравая, перекрывшего воздух. Задние лапы (а думать о них как о ногах близнецы не могли) заскребли дерн, собирая острыми роговыми шипами траву.

Движения стали замедляться, глаз глядел умоляюще, затем тварь, кажется, поняла, что ей крышка, и поползла к братьям.

Емельяновы попятились, словно каракатицы, на четвереньках. Погоня продолжалась метров пять, потом Лихо собралось с последними силами и прыгнуло. Стеганули по ботинкам Ивана да Егора болтающиеся, как плети, пальцы.

Не доскочило.

Еле-еле подняв уродливую башку, чудище пристально посмотрело на дембелей, будто проклинало, и окончательно отрубилось.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнул Иван. – Это не потому что я такой суеверный, а потому что ты такое сглазливое.

Лихо не двигалось, лишь подергивалась одна из задних конечностей.

Егор всхлипнул:

– Колобка жалко. Помер, как герой. Нас спас.

– Точно, – выдохнул Старшой.

Они встали, помогая друг другу, и долго пялились на гадкое патлатое существо.

– Ну, пойдем в Мозгву, – предложил Иван.

Тут шкура на спине чудища вздыбилась огромным горбом. Братья отступили, готовясь к худшему, но синюшная кожа лопнула, и…

– Надо же, V-образное сердце с шестью предсердиями, – пробормотал окровавленный Хлеборобот, стирая проворными ручонками слизь с боков. – Вот уродина…

– Колобочек! Не сожрала! – обрадовался Егор и бросился обнимать каравая.

– Но-но, – не без удовольствия ответил тот. – Я же говорил, что несъедобный.

– Отрыв башки! Спасибо тебе, – умиленно проговорил ефрейтор и упал в обморок.

Глава шестая,

в коей затягивается аркан событий, а близнецы удивляются княжескому гостеприимству

Сначала добудьте факты, а затем на досуге можете ими поиграть.

Южнее Легендограда и Мозгвы стоит славный город Тянитолкаев. Славится он уникальной раздвоенностью. Половину Тянитолкаева обороняет стена, другая защищена глубоким рвом. Дома деревянные и каменные. Дороги тоже.

Люди также делятся на две категории, только не на деревянных и каменных. Половина народа за Партию ослов, а пятьдесят процентов за слонов. Бояр тут называли боялами, потому что их следовало бояться, да и в других вопросах народ в этом княжестве был изрядно своеобразен.

Близнецы Емельяновы хорошо знали тянитолкаевскую жизнь и нескольких местных. Но сейчас бравые дембеля завязли в лесу между Легендоградом и Мозгвой, а странный, разделенный пополам город жил собственной жизнью.

Когда в темном небе проявились первые намеки на рассвет, ранние прохожие увидели маленькую сухую бабульку, разодетую в цветастое цыганское платье. На голове буквально пылал алый платок, на шее звенели всяческие бусы да амулеты. Морщинистое остренькое лицо было тревожным. Большие карие глаза кричали о грядущей беде.

Старушку звали Скипидарьей. Она была гадалкой.

Растрепанная Скипидарья шла по утреннему городу, неся в тонкой руке горящую лампаду. Она бродила почти час, уже рассвело, и огонь выглядел неуместным.

Малец по имени Шарапка, спешащий по поручению хозяина, остановился перед мятущейся вещуньей, поймал ее за подол:

– Ты чего, бабушко?

– Человека ищу, дитятко. – Гадалка поймала свободной рукой концы цветастого платка, постепенно соскальзывающего с острых плеч.

– Какого человека?

– А такого, с двумя ушами, чтобы слышал. И разумом, чтобы понял. Беда идет, погибель неминучая!

Малец испугался непонятных слов одержимой старушки, припустил по улице прочь. Скипидарья не обратила на это внимания и продолжала громко вещать:

– Горе тебе, град располовиненный! Черное море потопит тебя в крови, а защитники единственные, судьбою избранные, уже в неизъяснимой беде! Бедный соколик Иван, бедный соколик Егорий! Страшись, люд тянитолкаевский! Не помогут тебе ни стены высокие, ни небеса широкие, ни подземелья глубокие! Беги от погибели неминучей!

Ошалелые прохожие расходились в стороны, стараясь не задеть оглашенную прорицательницу. До сегодняшнего утра бабка пользовалась доброй славой, Скипидарье верили, но нынешняя выходка была чем-то непривычным. Лучше посчитать, что старушка сбрендила.

Через четверть часа к безутешной гадалке подошел высокий полный боялин с приятным лицом. Из-под куньей шапки выбился рыжий вихор, острый взгляд вперился в вещунью. На вид богато разодетому боялину было не более тридцати лет. Необходимость таскать дорогие вещи тяготила визитера. В такую жару не в шапках-шубках красоваться. Поравнявшись со старушкой, мужчина вытер лоб и чуть заметно поклонился:

– Здравствовать тебе, Скипидарья.

– Не мешай, Полкаша. – Бабка отвернулась и подняла свою лампаду повыше.

Боялин обошел гадалку, тронул ее за руку:

– Могу ли помочь тебе?

– Себе помоги, – огрызнулась вещунья, отодвигаясь. – Того же Драндулецкого прогони из города… Да поздно, поздно уже!

Старушка опустила лампаду, острые плечи, укрытые платком, поникли. На лице застыла скорбная маска.

– Да что стряслось, бабушка?

Ласковый басок боялина окончательно успокоил гадалку.

– Погибнет славный Тянитолкаев, Полкаша. – В глазах Скипидарьи стояли слезы.

Боялин взял гадалку под локоток:

– Пойдем ко мне, позавтракаем. Ты мне все порядком поведаешь. Город наш спасать станем.

– Станем? – по-детски переспросила вещунья, вспоминая яркое видение, которое посетило ее этой ночью.

– Безусловно.

Полкан и предсказательница побрели к боялскому терему, а народ судачил потом: «Вот времена настали. Скипидарья с ума сошла, а боялин Люлякин-Бабский ее под ручку водит».

Лошади нашлись сами – выбрели к дембелям и Колобку, ведь после кончины Одноглазого Лиха исчезло пугающее ощущение беды. Егор был слаб, как младенец. Хлебец катался вокруг и бестолково хлопотал, то есть суетился. Иван поглядел на запястье брата. Ранка безобразно вспухла и почернела. Ефрейтор Емеля продолжал демонстрировать адскую невезучесть.

Он сохранял внешнее спокойствие, но чувствовал себя отвратительно. Во-первых, он перестал управлять телом, пропала сила, которой так гордился. Во-вторых, было страшно. Беспомощность оказалась хуже невозможности говорить. Совсем недавно Егор терял речь, только разве сравнится эта потеря с… А с чем? Вдруг это первые симптомы смерти? Парень хотел жить. Он попытался сжать пудовые кулаки, повести онемевшими плечами. Не удалось. Тогда страх сменился ужасом, но ефрейтору не подчинялось даже лицо! Мышцы словно отмерли, даже бровь не дернулась.

– Братка… – сумел выдохнуть Егор.

Старшой спрятал прихваченный у Лиха гребешок, похлопал младшего по руке:

– Молчи, не напрягайся. Слышь, Колобок! Может, надо отсосать яд из раны или еще что-нибудь сделать?

– Надрежь и выдави гной, – порекомендовал Хлеборобот, продолжая нарезать круги.

Иван пожалел, что нет спирта или хотя бы зеленки. Последовал совету каравая. Из ранки вытекла темная вязкая масса. Запашок стоял, будто кошка сдохла. Да, ефрейтору Емеле в каком-то смысле все же повезло, ведь Лихо могло впиться в него и другими пальцами, и притом не в руку. Тогда наверняка парень не выжил бы.

– Надо валить в город, – пробормотал Старшой. – Там хоть врачи или, как их, ведуны.

Он попытался оторвать брата от земли. Расслабленное тело казалось неподъемным. Иван растерялся.

– Заставь лошадь лечь рядом, балда, – сумничал Колобок.

Тяжеловоз беспрекословно выполнил команду Старшого, и ему удалось закатить Егора на спину кобылы. Потом она осторожно встала на мощные мохнатые ноги. Иван привязал к ней близнеца веревкой, припасенной в седельной сумке.

Взял повод, заскочил на жеребца. Колобок устроился на спине ефрейтора, выпустив из себя несколько ложноножек. Двинулись.

После того как Старшой вскрыл рану, самочувствие Егора улучшилось. Он ощутил в ватных руках и ногах тепло, задышал глубже, а еще частично вернулась способность управлять лицом.

Голова ефрейтора Емели покоилась на шее тяжеловоза. Перед глазами, которые так хотелось закрыть, медленно появлялись и исчезали деревья. Картинка убаюкивала. Парень отключился.

– Ты смотри, храпит! – умилился Колобок.

Иван улыбнулся:

– Жить будет.

Ехали медленно, чтобы Егор не сполз. Часа через полтора он очнулся и резко сел в седле. Каравай слетел на дорогу, заскакал, словно мячик, охая при каждом ударе о землю.

– О! Доброе утро! – обернулся Старшой.

– Пывет, – смог выдавить Емельянов-младший.

– Я из-за них дважды в муку распадался, а они! – послышался вопль обиженного Хлеборобота.