Владимир Круковер - Извращение желаний
– Эти кармашки очень удобны, – сказал он, ласково дотрагиваясь до них кончиками пальцев. – Тут я держу оселки, – точильный брусок, хирургические ножовочки, щипчики и кусачки. Но этой металлической мелочью я почти не пользуюсь. Потому, что я никогда не допускаю брака в своей работе. Я ударяю только раз, и разруб получается ровным, как круг станины шлифовального станка – ни одной задоринки! За это на работе меня очень ценят…
Мне стало немного жутковато, но любопытство требовало удовлетворения. Тем более, что гость так и не назвал ни профессии своей, ни специальности. Но я все же не решился спрашивать об этом напрямую.
– А как вам платят?
Гость помрачнел, и мне стало неловко за свой вопрос.
– Сейчас – мизер. Раньше и оклад был повыше. Твердый оклад плюс… Как бы это сказать? Ну, дополнительный гонорар за каждую голову. Правда, в ту пору и работы у меня было невпроворот. Сейчас только оклад. А к первомайским праздникам, к седьмому ноября – только премиальные в размере пятидесяти процентов оклада… Маловато, конечно.
– Но все равно, – постарался успокоить я его, – по нынешним временам – это неплохо. Тем более, что к пролетарским праздникам не везде балуют премиальными.
– Оно, конечно, неплохо, – вздохнул он, – но хлопотно очень. Все эти формальности, приготовления… Церемонии длятся дольше, чем сам рабочий процесс. Я давно еще вносил рацпредложение перевести дело на конвейер… Движется, знаете ли, мимо тебя широкая лента с плахами, а тебе только остается взмахнуть и ударить топором. Не приняли. Говорят, дорого очень. Ни в одной стране, дескать, широких транспортерных лент не выпускают. Да еще таких, чтобы и плахи на себе удерживала, и объекты… Ну, это самое, предметы труда.
– Ну, а гильотину если установить… – начал было я, но тут же сообразил, что допускаю бестактность: ведь в таком случае мой гость и вовсе останется без работы.
– Гильотину нельзя! – враз отверг мое усовершенствование гость. – Гильотина – это все-таки машина, штука неодушевленная. У нее не может быть внутреннего чувства неотвратимости справедливого возмездия. Машина не может, как человек, осознавать, что она – карающий меч… – и он ласково и нежно погладил полированное топорище своего никелированного инструмента.
В отличие от гостя – я инвалид. У меня нет ног. Ноги я потерял совсем молодым. Сейчас мне уже под пятьдесят и я совершенно забыл, как оно живется-то, с ногами, стало быть. К тому же на новом месте мне очень скучно. Но Палач заходил ко мне редко. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как сидеть на балконе и высматривать других людей, отлавливать из них возможных собеседников. Я очень любопытен и мне нравится разговаривать с разными-разными людьми.
Под моим балконом часто проезжает мой коллега-калека, стало быть, тоже безногий человек. Он ездит на самодельной тележке и отталкивается от асфальта деревянными приспособлениями, которые напоминают штукатурский полутерок. Коллега-калека плохо одет и постоянно пьян. Вверх он никогда не смотрит, а потому и не может видеть меня, своего товарища по несчастью. Мне и хочется поговорить с ним, но что обо мне подумают соседи? Короче, стесняюсь я приглашать его к себе. Раз позови, да угости чем-нибудь – не отвадишь потом… Таким ведь, в их положении, даже мокрый асфальт – по колено.
Калеки вообще почему-то ведут себя довольно развязно. Можно подумать, что увечье дает им, по сравнению с другими гражданами, неограниченные права и освобождает от всех обязанностей, от правил этикета и простого такта. Меня лично такая вседозволенность коробит, поскольку я человек интеллигентный и скромный, стараюсь лишний раз не лезть людям в глаза.
Улица, на которую я переехал, – очень тихая улица. Это и хорошо и плохо одновременно. Кстати, там, где я жил раньше, было тоже и хорошо и плохо. Хорошо, что тихая, думается легче. Плохо, что тихая и малолюдная – наблюдать некого, собеседники – редкость. Одно утешение – телевизор, а в нем самые для меня интересные передачи – «Клуб кинопутешествий» и «Погода». Но теперь у меня телевизора нет. Только деньги на него откладываю, понемножку с каждой пенсии. Скоро двести рублей наберу.
Пока экран меня не отвлекает, решил вести записи своих балконных наблюдений. Не дневник вести, а просто делать записи пожилого человека. Может, когда-нибудь ими заинтересуются люди. Ведь у каждого из нас свой взгляд на окружающую нас действительность. А взгляд интеллигентного человека более внимателен и более глубок, чем узкий кругозоришко, скажем, дворника с незаконченным начальным…
Сегодня снова заходил ко мне Палач. Я рассказал ему про свои записи и даже дал ему прочесть несколько страниц. Ему моя беллетристика очень понравилась, а то место, где речь идет о нем, он даже переписал в свой блокнот.
– Молодец ты, Интеллигент! – похвалил он меня. – Про футляр ты, это, хорошо! Вот я переписал, чтобы дочке своей показать. Пусть порадуется, что отца ее все же заметили.
И в знак признательности он рассказал мне кое-что про того калеку на коляске. Оказывается, их два брата, и оба смолоду без ног. Один из них – хороший сапожник и довольно состоятельный человек. Другой – забулдыга из забулдыг. Постоянно выпрашивает деньги у сапожника, а тот ссужает его, опасаясь шумных скандалов, которые может закатить забулдыга. Но этого ему на водку не хватает. Он клянчит деньги у прохожих, этих уличных подачек ему достаточно не только на выпивку, но и на продажных женщин еще остается. Последнее обстоятельство меня особенно возмущает – какой позор! Мысленно я похвалил себя за то, что в свое время удержался от знакомства с этим оборванцем.
Там, где я жил раньше, все люди были с физическими изъянами. Но все они вели себя довольно сдержанно, хотя по-разному были воспитаны, неодинаково образованны. А если, паче чаяния, кто-то и нарушал общепринятый порядок, того успокаивали соответствующими лекарствами или применяли к нему другие медицинские меры воздействия.
Там, конечно, было хорошо, но я все же очень доволен, что живу теперь в отдельной квартирке и сам себе хозяин. А когда куплю телевизор – совсем хорошо будет. И круг знакомых станет шире. Все вместе будем смотреть разные программы, а особенно «Время». Надо быть в курсе событий во всем мире и иметь на этот счет свое собственное мнение, совпадающее, конечно, с мнением общественности. Нельзя жить только одним животным эгоизмом, как тот калека на коляске. Он, наверное, и телевизор-то не смотрит, а уж про газеты или журналы и говорить нечего…
В моей замечательной квартирке очень немного мебели, но вся она подобрана со вкусом, и отношусь я к ней, как к предмету одушевленному. Свою холостяцкую кровать я называю Медвежонком. Днем Медвежонок служит мне или моим редким гостям диваном. Как говорят, сиди на здоровье! За спинкой у Медвежонка висит ковер. Он без имени, но это потому, что на нем выткано слишком много птичек. Письменный стол– Товарищ выполнен из светлого дерева и стоит у окна. Это мой творческий «верстак», потому и Товарищ. На кухоньке стоит еще один столик по имени Гурман. Он весь по-медицински белый, а над ним, на полочках, кружевные салфетки. Своего Гурмана я накрываю клеенкой в клеточку, а в каждой клеточке нарисовано по апельсину в натуральную величину. На кухоньке же ютится и старенький холодильник без фабричной марки. Я называю его Пингвином… А телевизор, как и говорил, я скоро куплю. Обязательно новый. Чтобы надежно и надолго.
За чистотой и порядком в квартире я слежу сам. Только раз в неделю ко мне приходит пожилая солидная женщина, делает большую приборку и забирает в стирку мое белье и постельные принадлежности. Берет она с меня относительно недорого, но я все равно не люблю эти дни генеральных приборок. У меня каждая вещь знает свое место, эта женщина иногда все расставляет по-своему. По первости мы обижались друг на друга из-за этого, она даже чуть не отказалась от меня, хотя приработок очень нужен был ее большой семье. Но потом, слава Богу, мы нашли общий язык. И у меня после ее приборки каждый раз в квартире пахнет свежестью…
Сегодня я увидел очень интересного человека. Я сидел, как обычно, на балконе, стараясь, чтобы меня снизу не было видно, а там шумел тот самый безногий забулдыга. Он банным листом прилип к какому-то гражданину и требовал у него денег на выпивку. Этот прохожий вначале ему молча отказывал, отрицательно мотал головой, а затем очень вежливо сказал:
– Я не могу дать вам денег потому, что вы просите их на вино. Я по своей физической и духовной натуре – йог. Я не позволяю, чтобы по моей вине творилось зло, а выпивка – зло.
