Сергей Панарин - У реки Смородины

– Отведайте киселя, юные друзья! – проворковал он.

Решив не обижать хозяина, дембеля поднажали на кисель.

– Вкусный, – признал Иван. – Только что-то в сон клонит…

– Ах ты, суппорт с фартуком! – Егор смог встать и даже потянулся через стол к цыплячьему горлу Станислава, но так и рухнул между поросенком и уткой, начиненной яблоками.

Глава пятая

В коей раскрываются особенности тянитолкаевской власти, а герои… ох, бедные герои!

Мы с вами дискутировать не будем, мы вас будем разоблачать!

– Какой же я лопух! – возопил Полкан Люлякин-Бабский и запустил кубок в стену.

Вино расплескалось в полете. Бронзовый кубок звякнул и отскочил, покатился по полу.

За окном висели вечерние сумерки, усиленные пасмурностью.

– Но ты-то, ты-то куда смотрел, пустая башка? – заорал Полкан на притихшего Малафея.

– Так я же у тебя был, боялин-надежа, – попытался оправдаться посыльный.

Люлякин-Бабский принялся мерить шагами светлицу.

«Как же все благолепно складывалось, – мысленно досадовал он. – Прикормил, приодел. Малафей вызнал, какого рожна немчурийцы делали у гадалки… Ну, Станислав, бестия приблудная! Из-под носа увел басурманчиков».

– Не спускать глаз с дома Драндулецкого. Пшел вон! – Полкан выместил зло на слуге.

На сегодняшний вечер было назначено заседание думы. Боялин надел легкую кунью шубу да шапку повыше и отправился в главный терем города.

Зала для заседаний заслуживает отдельного описания. Это была обширная комната с трибунами наподобие тех, что строились в рымском Колизеуме. Трибуны делились надвое – на правую и левую части. Справа сидели слоны. Слева – ослы. Поэтому иногда их называли не слонами и ослами, а правыми и левыми. Тесть Люлякина-Бабского, упомянутый выше боялин Меньжуйский, даже написал труд «Детская болезнь левизны у ослов». Членам партии ослов было обидно, а другой пользы работа Меньжуйского не принесла.

Над правой трибуной красовался лозунг «Тянитолкаев – родина слонов!». Над левой – «Не тот осел, кто глуп, а тот глуп, кто не осел!». Оба считались крайне неудачными, но раз повесили предки, то грех менять.

Посредине залы покоился огромный гранитный камень Кон. Давным-давно на его поверхности был высечен боялский кодекс: «Направо пойдешь – чти Слондра, налево пойдешь – уважай Ослохана»… И так далее – четыре грани, исписанные мелким шрифтом.

На каждом заседании обязательно присутствовало оцепление, составленное из княжеских охранников. Стражи имели единственную задачу: не допустить потасовок, ибо бояле частенько разгорячались в спорах до состояния, когда слов уже не хватает, а энергии еще много.

У думы был специально назначенный князем начальник. То ли шкипер, то ли спикер, никто не помнил, поэтому называли его на народный манер – балаболом. Балабол вел заседания, следил за очередностью выступлений, а также подсчитывал голоса, когда какой-либо вопрос ставился на Кон.

К сожалению боял, ныне балабол сопровождал князя в дальней поездке, что делало заседания мучительно бестолковыми. Всякий раз думцы пытались выбрать временного балабола, но кандидатуры левых категорически не устраивали правых, и наоборот. Кон пустовал третью неделю.

Некоторые горячие головы стали поговаривать о самороспуске. Это старинный обычай, когда думцы распускаются: бражничают, гуляют, ведут себя вызывающе и даже по-хамски.

Здесь лидеры обеих партий были единодушны. В тяжкую годину пришествия к стенам Тянитолкаева дракона самороспуск попросту невозможен.

Вечернее заседание долго не начиналось, потому что бояле собирались убийственно медленно. Наконец скопилось число думцев, нареченное хворумом. По традиции, хворум – предельное число хворых, без которых вполне можно обойтись при голосовании. Считалось, что нет иных причин отсутствия на заседании кроме болезни.

Итак, хворум собрался, и работа думы закипела.

– Народ бает, дескать, боялин Станислав тайно принимает у себя немчурийских послов, – громко заявил Полкан.

Гул мгновенно стих. Все бояле знали пересуды о паре загадочных молодцев.

– А я наслышан, что двое иностранных злоумышленников ночевали у тебя, Люлякин-Бабский, – звонким тенором ответил Драндулецкий.

Он намеренно опустил звание, и все это отметили.

– А с какого переляку, Стасик, ты решил, что они умышляют зло? – прогремел Полкан. Его грузная фигура высилась над рядами сидящих думцев.

Долговязый предводитель слонов тоже поднялся на ноги, простер тонкую аристократическую руку над собранием:

– Известно ли вам, братия, что двое подсылов собирались покуситься на князя Световара?

Люди зароптали. Станислав продолжил:

– К нам пожаловали отнюдь не саквояжи, а настоящие воины. Я лично предпринял проверку. При первых же признаках разлада они избили моего человека. Во время беседы со мной злоумышленники старались вызнать, где наша дружина. Учитывая их опасность, пришлось принять меры.

– А если ты ошибаешься и они все же послы? – продолжил настаивать Люлякин-Бабский.

– Окстись, Полкан, – отмахнулся Драндулецкий, – ни для кого не секрет, что ты метишь на княжество.

Бояле загалдели. Получалось, главный осел княжества заодно с подсылами!

– Напраслину возводишь, кощей престарелый! – взревел Полкан. – Кабы оне лазутчиками были, стали бы в открытую по Тянитолкаеву хаживать? Нешто немчурийцы глупее нас?

– Вообще-то глупее, – зароптали ослы, знаменитые нелюбовью к закатным странам.

– Не глупее! – подтвердили слоны.

– Так или иначе, я пленил их. Приедет князь, он нас рассудит, – сказал Станислав и сел. Он чувствовал, что из-за волнения у него скосились глаза, и предпочел спрятать лицо.

Люлякин-Бабский не унимался, тряся перстом в сторону соперника:

– Зрите, соратники, подлейшего из нас! А ежель гости и вправду послы, а? Ну и ну, братья слоны, не ожидали мы от вас такой каверзы. Хотите углубить ссору с Немчурией? Валяйте! – Полкан сделал паузу. – Хотя нет! Я требую срочно вернуть мне гостей. Станислав перехватил их, когда они шли ко мне домой.

Обвиненный боялин не выдержал, вспылил по-настоящему:

– Они воспользовались моим приглашением! Пошли по своей воле. Видать, у тебя было не вольготно.

– А чего это ты глаза к переносице собрал? Брешешь опять? – привязался к недугу Драндулецкого Полкан.

– Сколько раз просил! – взвыл Станислав.

Началась длительная боялская склока, которую сами думцы называли на закатный лад дискуссией. Охрана напряглась, готовясь остановить драку, ведь спорщики в любой момент могли перейти к физической аргументации своей правоты.

В обычаях боял были так называемые пленарные совещания. Их устраивали после обычных, на улице, без охраны. Сегодня в думской зале витало отчетливое предчувствие «пленарки».

Егор Емельянов очнулся в сыром темном помещении. Он лежал на соломе, притом в очень неудобном положении. Правая рука онемела. Ефрейтор пошевелился и загремел цепями. Выяснилось, что руки и ноги богатыря-дембеля закованы в крепкие «браслеты», а цепи крепились к большому кольцу в стене.

Емельянов-младший дернулся. Бесполезно.

Огляделся. Темная каменная каморка с единственным окном под потолком. Да и то, не окном, а зарешеченной щелью, в которую проникал смутный свет. Мощная дубовая дверь. У противоположной стены валялся Иван.

Тишина давила на уши, как вода при нырянии на большую глубину.

– Братка! – сипло позвал Егор.

Старшой и ухом не повел. Ефрейтор заворочался, пытаясь сесть. Получилось.

Иван проснулся от звона Егоровых цепей, принялся возиться, бренча своими.

– Доброе утро, – сказал младший брат.

– Угу, офигенно доброе, – пробурчал Старшой. – Воняет, блин… Сдох кто-то, что ли?

– Тот, кто до нас тут парился.

– Шутничок. – Иван уселся, привалился спиной к стене. – Значит, опоил нас косоглазый. Мне он сразу не понравился, а я, наивный юноша, тебя послушался.

– Ну, не повезло, – надулся Егор.

– А когда тебе везло-то?

Ефрейтор промолчал. Сержант, злящийся на брата, постарался осмыслить ситуацию: «Все карты в руках Станислава. Зачем ему понадобилось нас сажать? Вдруг этот худощавый перец – отъявленный маньяк? Потрошитель. Тогда мы попали по полной программе. Пока забудем эту версию. Что еще? Политика. Борьба с Полканом».

Дверь открылась, в каморку вошел боялин Драндулецкий. Он отчаянно морщил нос, не в силах терпеть тюремные запахи. До дембелей донесся аромат духов Станислава. Смешавшись с затхлым, провонявшим сыростью и падалью воздухом, этот аромат стал особенно невыносим.

Лоб боялина украшала здоровенная ссадина.

– Чего уставились? – почти взвизгнул Драндулецкий. – Работа в думе сопряжена с опасностями. Для народа стараемся, живота не жалеем.

Тут вельможа спохватился: нужно ли оправдываться перед иноземными злоумышленниками? Обернулся к охраннику, держащему факел: