Владимир Жариков - Четырнадцатое, суббота
— Доброго здравия, почтенный, — сказал ему Вольф, и мы тоже присоединились к приветствию.
— И вам не хворать, добрые путники, — прошепелявил старик.
— Не скажите ли, уважаемый, нет ли в вашей деревне трактира или постоялого двора?
— Нету, — ответил дед. — Трактир погорел, когда я еще таким как ты был. А постоялый двор тута держать некому. Выгоды нет никакой — проезжающих мало, а налоги большие.
— Кому ж налоги платите, барину?
— Да не, какой там барину. Самому ентому, как бишь его, чародею, магу, тьфу! И не упомнишь, как звать-то!
— Бэдбэару?
— Ага, ага!
— А на ночлег кто-нибудь пустит?
— Дык ета, как не пустить? Ступайте, вон, третья изба справа. Там вдова одна живет, бездетная, она и приютит…
— Спасибо, добрый человек.
— И вас храни Господь! Огоньку не будет?
Я бросил ему коробок спичек. Он раскочегарил свою «козью ногу» и снова забренчал на балалайке, а мы двинулись по указанному адресу.
Вдова как раз возвращалась с огорода, неся в подоле огурцы и зелень.
— Доброго здравия, — обратился к ней Вольф, он сегодня выполнял роль дипломата.
— Благодарствую. И вам того же
Ей было на вид около сорока пяти и здоровье, судя по всему, крепкое, что называется кровь с молоком.
— Пустишь, хозяюшка, на ночлег?
— Отчего ж не пустить, коли люди хорошие. А ежели с каждого по три грошика, так еще и отхарчую.
— Будь любезна. Как зовут-то тебя?
— Марфой с детства кличут. Ставьте лошадей в стойло и в хату милости прошу.
Она открыла плетневые ворота, впуская нас на подворье. Подворье у Марфы оказалось богатое: рига, амбар, сараи всякие. В одном стояла корова, в другой, пустой, мы завели своих коней, расседлали, и они захрумкали сеном. В избе пахло свежевыпеченным хлебом. Горница — просторная и чистая, ничего лишнего: лавки, стол, пара сундуков, комод, зеркало. Образа были задернуты занавеской, да, собственно, молиться из нас никто не собирался.
— Вы располагайтесь, — сказала Марфа. — А я насчет ужина похлопочу.
Я с наслаждением растянулся на жесткой лавке. После целого дня, проведенного в седле, не было ни одного участка тела, который бы у меня не ныл. В горницу влетела девчушка, лет пятнадцати-шестнадцати, миловидная, но ее уродовала огромная бородавка около носа. Увидев нас, девушка смутилась, сдернула с головы красный платок и закрыла им пол-лица.
— Ой! А где баба Марфа?
— На кухне, милая, — ответил Вольф, плотоядно улыбаясь.
Девчонка смущенно хихикнула и скрылась, захлопнув дверь. Через некоторое время вошла Марфа, неся чугунок с дымящейся картошкой, присыпанной укропом
— …ступай, Матрена, — говорила она, заканчивая, видимо, разговор с девушкой. — И не забудь: по полной луне перевяжи на ночь волосом и накрой черным платком. Наутро — как рукой все снимет. Ну, ступай! Вот, кушайте, гости дорогие, чем Бог послал — со мной переслал.
Конец реплики был уже адресован нам. Она поставила чугунок на стол, принесла еще огурцы свежие, огурцы соленые, грибочки и сало.
— Эх, закусон пропадает, — посетовал я, жалея о том, что оставил у бабки в избе командорову флягу.
Но Лешек оказался предусмотрительнее меня. Из недр своего рюкзака он извлек знакомую мне баклажку. Надеюсь, вы не забыли о ее чудесном свойстве никогда не оставаться сухой. Как умудренный опытом человек, я предупредил:
— Только по ма-а-аленькому глоточку!
— По большому, — не согласился со мной Вольф.
— Хорошо, по ма-а-аленькому большому глоточку.
Глава 5. ВПЕРЕД, К АЛМАЗНОЙ ДОЛИНЕ 2
Печь, ввиду наличия отсутствия дров, уже много дней топилась соломой А потому кирпичи к утру остывали и уже не грели тело, а наоборот, тянули тепло из него. Проснувшись и поворочавшись с богу на бок, пытаясь согреться, Лева Зайцев решил, что пора вставать, но не спешил открывать глаза, оценивая обстановку в доме. Обстановка подсказывала ему, что все уже на ногах и, кажется, позавтракали. Без него. Даже не удосужились разбудить.
Спрыгнув с печки, он увидел еще сидящих за столом детишек. Мать их, то есть свою жену, Лева в избе не обнаружил, значит вышла во двор. Сев за стол, он потрепал ребятишек по головам, подмигнул им и улыбнулся. Изобразив рукой человечка, пальцами зашагал к чугунку, стоявшему в центре стола.
— Топ-топ, ну-ка, ну-ка, посмотрим, что тут папке есть покушать. Папка у нас голодный, как лев! Р-р-р!
Дети засмеялись. Скинув крышку с чугунка, Лева убедился, что он пуст. В горницу вошла жена. Прошла мимо него, как мимо пустого места, делая вид, что не замечает.
— Мусик, а где же завтрак? — возмущенно протянул Лева.
— А где деньги?!
— Будут деньги, ты же знаешь, зарплату задерживают…
— Вот получишь, тогда и позавтракаешь, пообедаешь и поужинаешь!
— В огороде ничего, что ли, не растет, корова, что ли, не доится?
— А то не знаешь! Капусту всю почти поели — из незрелой все лето серые щи варила. Хоть чуть-чуть на закваску оставить! Огурцы, вот, последние сняла солить. Репу не дам, хоть она пусть дозреет. Молоко — детям, остатки продаю, надо же и пастуху заплатить, соль, мыло покупать надо. Хочешь есть — иди, вон, морковки надергай, да грызи. Ты же у нас Зайцев!
— Я — Лев!
— Ах, подумайте! Мясо, значит, ему надо. Так иди и заработай! Срам какой, сборщик налогов — и без гроша ходит. Детей нечем кормить, слыханное ли дело?!
— То есть как это: без гроша? А по весне три рубля золотом кто принес? А колец зачем ты столько накупила, у тебя что, двадцать четыре пальца? А жемчуга — вона, шкатулка целая!
— Это на черный день! Мало ли, а вдруг война? Настанет черный день, а мы совсем голые. А ты уж постыдился бы. Вон, в Нидвораеве, жена сборщика налогов — в парче, да в атласе, да в мехах! В бричке ездит, сапоги сафьяновые носит. Да у них, что ни день — зарплата… Боятся селяне, вот и несут. А ты у меня? Тьфу, глаза б не глядели!
— Ну завелась, закипела! — возмутился Лева. — Ну, пойду, ну и заработаю. Что я могу сделать, если деревня наша — голытьба одна! Что я, к деду Парфёну за бабками пойду? Он как последнюю старуху свою схоронил, так сам по дворам махорку стреляет.
— К Марфе вчера на постой три молодца залетели. С виду не бродяги, небось и ендрик серебром заплатили. Она знаешь, Марфа-то, своего не упустит. Вот и пусть уважает, пусть делится.
— Ну ладно, пойду, не шуми только, — сказал Лева, надевая форменный китель.
* * *Мы проспали часов до семи, что называется, без задних ног. Когда проснулись, было слышно, что Марфа уже шебуршится на кухне. Она принесла нам в огромной сковороде яичницу из дюжины яиц с салом, краюху свежего хлеба, масло и молоко. Позавтракав с чувством и расстановкой, мы сложили свои монатки, расплатились с Марфой и собирались уже распрощаться, как тут в горницу без стука ввалился какой-то детина в форме неизвестного мне рода войск.
— Привет, Марфа! — пробасил он.
— Ну, здравствуй, Лев. Зачем пожаловал?
— Ты чего же… это… налоги-то не платишь?
— Сдурел, али как? Белены, что ли, объелся? Какие налоги, очумела твоя голова?
— Обычные! — пришелец повысил голос. — Сама знаешь! Давай, давай плати быстро, а не то…
Он покосился на нас. Так, вот, значит, и рэкетир подвалил. Ясненько. Я уже было приготовился сделать телодвижение, чтобы показать ему, где Бог, а где порог, но Вольф остановил меня, говоря взглядом, мол сами разберутся.
— Не то что? — Марфа подбоченилась, приняв позу сахарницы. — Ты, Левушка, смотри, не зарывайся! Я по весне все налоги выплатила до полгрошика! Теперь осени жди, соберем урожай, вот и приходи тогда. На базаре я не торгую, прачкой не подрабатываю А подсобное хозяйство налогом не облагается, не наложил еще на него лапу ваш Бэбэ!
У сборщика налогов глаза округлились, в них выступил испуг. Было заметно, что и мои попутчики слегка струхнули.
— Ч-ч-щ! Не Бэбэ, а Великий волшебник, Маг и Чародей…
— Да ладно тебе, слушать тошно. Не боись, жуков-тараканов у меня нету, повывела. Был бы волшебник — наколдовал бы себе золота столько, сколько надо и не обирал бы честных тружеников. Нету у меня денег, убирайся!
— Ты ж вон путников на ночь пустила, небось не беспла…
— Ах ты, морда твоя бесстыжая! Странников в дом не пустить, в чистом поле на ветру оставить, не накормить, не напоить, да кто бы я была после этого! Проваливай, пока ухватом не огрела!
Парень пожал плечами и вышел.
— Это кто? — спросил я Марфу.
— Да так, ОМОНовец.
— ОМОН? — удивился я.
— Да, Организация Мытарей и Обирателей народа. А ну его, никто тута его не боится. Труслив, как заяц, и фамилия такая. Да вы не подумайте, все, что полагается мы исправно платим. А уж сверх того — халтура там какая иль еще что — так уж извиняйте, гроша ломаного не дадим.
Позже я узнал, что за неимением в обращении более мелкой разменной монеты, с дензнаками тут поступали весьма вольно. Ежели цена на товар или услугу была меньше номинальной стоимости гроша, его (грош, то есть) ломали топором или клещами на две или четыре части, и эти части свободно обращались. Отсюда и пошло выражение: ломаный грош.
