Мариэтта Шагинян - ДОРОГА В БАГДАД
Боб Друк грустно покачал головой.
— Я знаю, что он любил фазанов! — прошептал он таинственным голосом.—Именно, как вы говорите,— ульстерских фазанов, нафаршированных грецкими орехами!
Экономка вытаращила на него глаза:
— Любил, сэр? Я только что собиралась сказать вам, что он их терпеть не мог, и при его жизни я, скрепя сердце, воздерживалась от этого блюда, потому что, да будет вам известно, сэр... нет, нет, не жмите меня... я не подразумеваю ничего дурного... в начале нашего знакомства мы... мы кушали за одним столом!
Боб Друк сострадательно вздохнул:
— Удивительно, как женитьба влияет на человеческий характер, дорогая моя леди! Вы говорите, он терпеть не мог фазанов? А между тем не успел майор войти со своей красавицей-женой в вагон, как тотчас же поманил меня к себе: «Распорядитесь,— так и заорал он,— чтоб мне приготовили пару настоящих ульстерских фазанов, нафаршированных грецкими орехами»
Экономка всплеснула руками.
— Провалиться мне, если это не запечатлелось в моей памяти! — энергично продолжая Друк.—Майор при этом добавил: «Моя жена обожает фазанов, — а что любит миледи, то люблю и я!»
На этот раз экономка выслушала, как окаменевшая. Губы ее поджались с таким видом, что, если б они были барометром, ни один капитан не вывел бы свое судно в море, предпочтя при таких признаках лучше зазимовать на рейде.
Между тем Друк, ничего, по видимому не замечая, оказал честь гусиному паштету, цыплячьему пирогу, пудингу и рыбе, облегчая их сухопутный маршрут усиленными возлияниями из графинчиков.
— Скажите мне, сэр, — произнесла экономка, не дотронувшись ни до одной из тарелок, — по какому собственно делу вы ко мне попали?
Друк вынул — зубочистку, уселся поудобнее и начал:
— В моем лице, душенька, вы видите! человека с укорами совести. Я служил проводником в международном вагоне. Когда майора Кавендиша выбросила из окна его красавица-жена, между нами будь сказано, даже не отведавшая фазанов, полиция забрала ее в тюрьму и спечатала багаж майора. Но, подметая купе, я нашел…
Друк вытащил лакированный модный дамский ридикюль с пряжкой из настоящего халцедона. Экономка впилась в него глазами.
— Первым моим побуждением, душенька, было вернуть его мистрис Кавендиш. Ho где была мистрис Кавендиш? В немецкой тюрьме! Я раскрыл ридикюль… — Друк раскрыл ридикюль, — …он был, душечка, точь в точь как теперь, набит золотом!
G этими словами Друк запустил в него руку и побряцал на ладони сверкающими золотыми монетами.
— Долго я думал, кому собственно сдать эти вещи, и, признаюсь, сильно склонялся к мысли выйти в отставку и завести себе огородик. Но совесть, душечка, заела меня. Совесть толкала меня не хуже, чем полицейский, прямехонько под жабру и привела прямо сюда, к законным наследникам майора. Верите, душечка, не сомневайтесь!
С этим благородным выводом Друк отер слезу и протянул ридикюль прямо в руки восхищенной экономке. Излишне добавить, что честная Женщина несколько минут сомневалась, имеет ли она на него право. Но когда Друк победил! все ее сомнения и ридикюль был спрятан в самый дальний угол самого пузатого комода, — запертого! самым крепким ключом, она почувствовала неожиданный прилив! Лапой сильной благодарности, что немедленно схватила свечу и предложила Друку идти в гардеробную мистера Кавендиша.
— Вы малость повымазались в тине! — прошептала она нежным голосом. — Пара хороших брюк была бы вам кстати!
Друк не отказался, да, как только они очутились в гардеробной, — он выразил сильное желание навестить все фамильные места — майоров Кавендишей, начиная с портретной галереи и кончая склепом. На лице экономки мелькнуло что-то вроде испуга. Она прислушалась к ночному безмолвию замка, и Свеча затряслась в се руке.
— Послушайте меня, сэр, — пролепетала она тихо. — Конечно я не смею ни в чем отказать вам… но не ходите, уж лучше не ходите никуда! Взгляните-ка на этот шнурок…
Она показала Друку толстый черный шнур, огораживавший узенький, — путь в гардеробную майора и преграждавший все остальное пространство, покрытое густым слоем пыли.
— Взглянитека, ни одна живая душа не была пущена в комнаты майора со дня его отъезда, не считая и меня самой! Если вы наклоните свечку, вы сможете даже увидеть здесь отпечаток следов самого майора!
Ода не успела докончить, как Друк вырвал у нее свечу, наклонил ее и увидел на пыльном полу два бледных, но явственных следа от небольшой мужской ноги. B ту же минуту в глазах Друка сверкнуло страшное изумленье, брови era поднялись, а изо рта раздалось нечто вроде мальчишеского свиста. Он глядел на след не больше секунды. Потом с неожиданной быстротой повернулся к экономке.
— Не дадите ли вы мне, душечка, пару поношенных сапог майора? — произнес он Крайне легкомысленным голосом, вперяя в нее острые глаза с таким выражением, точно ждал и угадывал все, что произойдет на ее лице после этого вопроса.
Так оно и было, Боб Друк! По видимому, сапоги майора отдать куда труднее, чем брюки. Экономка мистера Кавендиша смутилась, насупилась и прикусила себе губу, словно сболтнула чего лишнего..
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Кабачок «Кошачий глаз»
В три часа ночи на окраине Вены полицейские могли наблюдать весьма обычное в Австрии явление: падающую девушку. Не то чтобы она падала в фигуральном смысле, как звезда, — теряющая славу, или хорошая бюргерша, теряющая невинность она падала в самом честном и прямом направлении, от высоты собственного роста прямехонько на тротуар, где к тому же было дьявольски мокро от дождя.
Полицейские сердито подошли к ней и схватили ее за плечо.
— Проходу нет от голодных, — проворчал один.
— Чёрт их знает, зачем они шляются! — поддакнул другой. — Коли ты хочешь есть, сиди дома, — сбережешь по крайности фунтик своего собственного мяса, если только он сохранился у тебя где-нибудь подмышками.
Ни тряска ни философия не вызывали у несчастной ни малейших признаков жизни. Это была хрупкая, тощая женщина не старше восемнадцати. Лицо ее очнулось и заострилось не потеряв от этого миловидности. Нос и щеки покрыты веснушками, мягкие невьющиеся волосы прядями свисают на лоб.
— Нечего делать, тащи ее в «Кошачий глаз».
— Франц! — недовольно отозвался другой.
— Говорю тебе— тащи! Чего там: «Франц, Франц!» Не бегать же по ее милости за извозчиком, да еще по такой погоде, А в «Кошачьем глазу» — ты сам понимаешь…
— Если только они не взгреют тебя за доставку этой курицы как-нибудь по-другому, чем ты надеешься, — осторожно пробормотал полицейский, таща девушку вслед за своим товарищем.
Узкая тёмная улочка кончилась почти у самого выезда в город, дальше шел уже дачный пейзаж, то есть целый лес телеграфных столбов, зимой и летом одинаково цветущих белыми бутонами, опадающими разве только в карман самого последнего воришки. За лесом шли овраги и рытвины, бывшие глинобитни, густо усеянные остатками от пикников: бумажками, окурками, жестянками, ножами, бутылками, и два-три раза в месяц двумя-тремя проткнутыми трупиками — процент сравнительно небольшой, особенно с точки зрения тех добрых самаритян, кто привык стаскивать сапоги с людей, ушедших на покой и не успевших сделать этого самолично.
Кабачок «Кошачий глаз» сверкнул из темноты круглым ярко желтым фонарем, разрисованным узкими черными полосками из центра к окружности, что и делало его странно похожим на данное кабачку название.
— Кто идет? — шепнули навстречу полицейским.
— Свои! — ответил первый из них, выступая из темноты к свету. — Не откачаете ли вы вот эту уличную, свалившуюся тут поблизости?
Две руки в форменных обшлагах протянулись за девушкой и куда-то втащили ее, после чего между их хозяином и вновь прибывшими произошла тихая беседа уже по поводу собственной откачки, на которую последовало согласие. Не прошло и минуты, Как в руках полицейских очутилось Несколько бутылок, а желтый «кошачий глаз», проливавший свет на всю грязную улицу, освещал дружеские фигуры десяти или двенадцати полицейских. Такое изобилие блюстителей порядка перед самым „мрачным из притонов, по видимому, не влияло ни на хозяина, ни на посетителей кабачка. По крайней мере с десяток отвратительных бродяг, задрапированных в рваные плащи и с нахлобученными по самые брови шапками, пробрались Мимо них, бормоча какое-то одинаковое слово, менее всего похожее на проклятие..
Голодная девушка очнулась от обморока в низкой, душной, дымной комнате, освещенной таким же полосатым фонарем, какой висел у входа. Лица обступивших ее бродяг тоже казались полосатыми. Один из них сунул ей в рот бутылку с водкой и, когда она вперила в него свои голубые глаза, налег кулачищем на ее коленку. Девушка вздрогнула, подмигнула и отпила из бутылки. Тогда человек встал, отошел к стойке и начал перемывать стаканы.
