Александр Сивинских - Проходящий сквозь стены
Нечеловеческих цивилизаций (безусловно, уникальных, самобытных и блестящих) было в истории Земли — пропасть. Многие десятки. Причем существовали они параллельно и, хотя мелкие стычки случались, как без этого? — в основном мирно. Казалось, так будет всегда. Но сроку идиллии было отпущено всего-то сорок сороков благодатных веков. Начало Обуздания было неторопливым, затянутым и пришлось на седьмое тысячелетие до новой эры. Вероломное человечество, воспринимавшееся прежними хозяевами планеты примерно так же, как нами сейчас воспринимаются обезьяны (не человекообразные даже, а мартышки), то есть с улыбкой, и довольно приязненной, вместо ответной улыбки однажды ощерилось по-волчьи. После чего вдруг выяснилось, что бороться с расплодившимися приматами уже поздно. Более того — чревато. Люди — хитростью, обманом, лестью и тому подобными предосудительными способами — выведали тайну жизненной энергии всей этой своры демонических протокультур и принялись планомерно бедняжек уничтожать. Стравливать доверчивых и наивных духов друг с другом, заточать в бутылки под свинцовые печати, приковывать чарами к каменным и деревянным болванам или просто развеивать топорно составленными, но необоримо мощными заклятиями.
В пятом тысячелетии до новой эры случился первый пик Обуздания, в третьем — второй, он же последний. Спохватившееся и существенно к тому времени поредевшее бесовское население бросилось служить людям, осознав, что служение — единственно возможный способ существования. Отныне и во веки веков. Однако беда состояла в том, что служить неуравновешенным и непоследовательным в своих желаниях млекопитающим оказалось чертовски трудно. ЧЕРТОВСКИ. В результате к настоящему времени на планете почти не осталось тех, кто считался прежде царями (а вернее, князьками, раз уж были их десятки видов) природы. И главное, кто остался-то? Коллаборационисты, очеловечившиеся до полной потери самоуважения. Рабы, наподобие Сулеймана, появившиеся на свет в поздние времена, уже под человеческой пятой (он — мой раб! ну не демагог ли?). Да выродки-мутанты вроде ламий и оборотней.
Конечно, присутствует еще довольно обширная популяция чертенят, сородичей Жерарчика, но те вообще не нашего поля ягоды. Беженцы откуда-то извне. Может, с Луны. Может, из полости Земли. Или даже из преисподней, о коей Данте Алигьери наврал почти все, кою Даниил Андреев изрядно приукрасил, а сами чертенята не помнят вовсе. Просто не хотят вспоминать, хоть ты их причащай. Настоящие духи-аборигены бесконечно их за это презирают. Сильней они способны презирать разве что самих себя. И если уж накатит на которого раскаянье, то, считай, все, каюк. Сгинет, точно муха под «дихлофосом».
Сулейман наш как раз из таковских, совестливых, и давно бы уж зачах, но есть у него идефикс. Мысль, позволяющая жить среди людей. Когда-нибудь придет на смену человечеству другая цивилизация. Новая, страшная, еще более беспринципная и беспощадная. «Надеюсь, не скоро», — заметил я как-то раз, а он мне возразил: «О, не будь так беспечен. Возможно, случится это при твоей жизни. И тогда ты проклянешь матушку за то, что она не избавилась от плода в первый месяц беременности, как проклял свою предтечу я. Или не проклянешь — если сумеешь удовольствоваться ролью лакея. Опять же подобно мне». — «Позвольте, Сулейман-aгa, но кто же претендент на замещение должности восседающего на троне? — в запале съязвил я, оскорбившись намеком на предрасположенность к лакейству. — Не вижу достойных кандидатов. Разве что искусственный интеллект? Разумный компьютер, „Массачусетский кошмар“? Монстр, уничтожить которого можно одним поворотом рубильника? Не боюсь. Ну, не боюсь, и все». — «Когда Господь хочет наказать зайца, он дает ему храбрость», — заметил Сулейман. Трехтомник афоризмов шеф помнит наизусть.
Сегодня, впрочем, он был потрясающе краток:
— …Тогда желтые братья не остановятся ни перед чем. Примутся громить «Скарапею» и резать по всему городу трансвеститов, гомосексуалистов, просто ярко одетых шлюх. Без разбору, ламия — не ламия. Ш-шайтан, придется попотеть!
Враз почувствовав себя лишним, я спросил:
— Мне, наверное, лучше уйти?
— Никуда ты не пойдешь, — не терпящим возражений тоном проговорил Сулейман. — Заночуешь здесь, в приемной. Диван, конечно, короток… ну, кресло подставишь. Не кисейная барышня. Все, исчезни!
Спать хотелось зверски. Приходилось буквально держать веки пальцами, чтобы не закрывались. Я даже не стал раздеваться. Повалился на кушетку, подтянул колени к груди и… И… И?..
— Червлена масть! — взвыл я через полчаса — изнурительных, бесконечно долгих полчаса, — совершенно ошалев от множества поворотов с боку на бок, вывихивающего челюсти зевания и тщетных попыток счесть беленьких барашков, сигающих через заборчик. — Что со мной происходит?
Впрочем, зря я, конечно, завывал. Ничего удивительного во внезапной бессоннице не было. Попробуйте-ка заснуть, когда, стоит зажмуриться, появляются перед вами никакие не барашки — появляется налитое кровью лицо Сю Линя и его бешено дергающиеся ноги. Когда в ушах звучит отвратительный хруст ломающихся костей. А настороженно шипящий «кто там?» Джулия с бутылкой наперевес подползает, подползает, подползает… Когда наконец под боком грохочет жуткий голос раздосадованного ифрита, ругающегося на множестве языков (из которых не все человеческие) со множеством разномастных собеседников. Следует также учесть, что собеседники находятся отнюдь не в его кабинете, а телефонной связи, как я уже замечал, Сулейман не признает. Да и глотки у диспутантов как на подбор: не то что луженые — кевларовые.
К тому же диванчик, действительно, оказался короток. Я придвинул к нему кресло, после чего смог вытянуть ноги, вот только поза при этом все равно получалась исключительно неудобной. Вдобавок меня посетила догадка, что на диванчике этом преимущественно сидят. Попами.
Пыльные оконные портьеры на роль белья не годились однозначно, пришлось воспользоваться писчей бумагой с секретарского стола. Чудного качества лощеные листы под щекой скользили, расползались, как живые, и — самое жуткое! — были ароматизированы. Еле ощутимо пахли жасмином. Тем самым жасмином, что приводил меня с недавнего времени в неукротимую ярость.
Воспоминания о круизе, совершенном по ночному городу в компании страстной до безумия щучки, были еще слишком свежи и болезненны. Серьезно, болезненны. Комедия, ей-богу.
Мне, однако ж, было не до смеху. Беспощадно уничтожив все запасы чистой бумаги, до которых можно было добраться, я запихнул корзину с обрывками в самый дальний угол и слегка успокоился. Презрев брезгливость (ну, не голыми же задами, в конце-то концов, сюда садятся), лег и стал размышлять.
Убийство китайца — вот что меня волновало. Никчемное, полностью бесполезное. Джулии было вполне достаточно его поучить. Прихватить покрепче да растолковать, стуча кончиком хвоста по лбу, что он конкретно не прав, что ему здесь не провинция Ляонин. И, прежде чем разевать пасть на большой кусок с чужого стола, следует хотя бы измерить диаметр собственного пищевода. Потому что крупные куски имеют обыкновение вставать у жадных дураков поперек глотки. А объяснив, снять с него портки, хорошенько выдрать да и отпустить голожопого на все восемь сторон света. Господин Мяо только поблагодарил бы ламий за такую полезную услугу. Вместо этого — очень серьезный повод для очень серьезного конфликта. Ergo? Конфликт ламиям не страшен. Возможно даже — он для них желателен. А поскольку люди-змеи о притязаниях Сю Линя осведомлены были давно (заметим, в отличие от господина Мяо!), то, следовательно, времени для основательной подготовки к любым действиям противной стороны было у них предостаточно. Так что скорей всего не шлюх и трансвеститов сейчас на улицах режут, а китайцев душат да лисиц за городом собаками травят.
Понимает ли это шеф? Безусловно. Значит, теперь он занят чем? Правильно, демонстрацией пылкой любви и лояльности аспидам. Иначе говоря, сдает змеям горынычам господина Мяо. С потрохами сдает. И сколь это ни подло, но — правильно. Политически правильно. Единственно правильно. Иначе потроха полетят из нас, его смертных подчиненных. Ненавижу политику!
Проворочавшись еще часа полтора, я поднялся с твердым намерением свалить. Заколебало, домой хочу. К любвеобильным молодоженам и соседу с рычащими трубами. Тем более, трубы ему должны были починить.
Выходить я не боялся. Ну, почти не боялся. Если Сулейман добился взаимопонимания с ламиями, мне ничего не грозит. Ну а если до сих пор не сумел, значит, договориться вряд ли вообще получится, — и тогда остается уповать только на милость Божью.
Что же касается его запрета… В гробу я видал его запреты. Что он мне — папа?
Дверь оказалась запертой. Барашек замка не проворачивался, как будто внутри все превратилось в монолит. Так же надежно были закрыты ящики секретарского стола, где я надеялся отыскать какие-нибудь таблетки. Снотворное, успокоительное, аспирин, наконец. Окно вообще не имело ни ручек, ни защелок. Сейф… С сейфом понятно.
